Флоренс почему-то совсем не боялась. Ни этого человека, огромного, как какой-нибудь горный дух. Ни его пса, челюсти которого, казалось, могли перекусить ей руку. Ни крутых подъемов на холмы, ни узких и шатких мостов над быстрыми холодными речушками, текущими откуда-то с гор. Ржавые пустоши, уходящие к горизонту, серые камни, темно-зеленый сосновый лес, выцветший вереск и седой чертополох – все это было похоже на что-то, о чем Флоренс знала, но забыла.
Солнце поднялось в зенит. Пахло осенью, сладковато и терпко, туманом и отжившими свое травами. И еще было тихо, настолько, что каждый звук оглушал: треснувшая под ногой веточка, резкий порыв ветра, отозвавшийся свистом где-то высоко-высоко, шумное и горячее собачье дыхание или лай.
– Опять погнал кого-то, – рассмеялся лорд Макаллан, когда Флоренс вздрогнула и заозиралась: Ричард Третий носился по склону холма и облаивал россыпь камней, похожих на огромные пористые кости. – Почти пришли.
Они спустились к ручью, текущему в неглубоком овраге. Здесь было стыло и зябко, холодное осеннее солнце не доставало сюда. Колючий кустарник рос вдоль берега, камни были скользкими, и лорд Макаллан предложил Флоренс свою руку.
Они вышли к руинам часовни, спрятанной здесь, между тремя холмами. От здания уцелели только контур, остов арки и единственная стена с торчащими из оконного проема осколками цветных стекол.
– Это часовня Святой Уиннифреды, – сказал лорд Макаллан. – Ее разрушили злые люди еще при короле Викторе, отце нашей доброй леди Альбертины.
Кто разрушил храм и зачем, он объяснять не стал, лишь позволил Флоренс осмотреться, рассказывая и о святой Уиннифреде, и о ее источнике, который, если верить легендам, дарил покой мятущимся душам, излечивал безумие и смягчал боль утраты. Почва здесь была топкая, липла к подошвам.
А источник журчал внутри, в маленькой выемке прямо под расколотым витражом, – крошечный ледяной ключ.
Кто-то – может, сам лорд, а может, заходящие сюда паломники и крестьяне, – выложил для него чашу из камней и цветных стеклышек, обточенных водой за долгие годы. Флоренс видела свое неясное отражение. Солнечный луч падал на дно чаши, и стеклышки мерцали, как драгоценные камни.
Какая-то невидимая птица насвистывала незатейливую мелодию.
Тени птиц побольше иногда мелькали в вышине.
Вода была холодной, аж зубы сводило, и вкусной. Правда, Ричард Третий деловито подбежал и сунул в источник сначала морду, а потом, оступившись, одну из грязных лап.
– Раньше здесь, говорят, целое озеро было. – Лорд Макаллан терпеливо ждал, пока Флоренс осмотрится. – А потом высохло, потому что ключи иссякли.
– А так бывает? – удивилась Флоренс.
Про озера, реки и ключи она знала мало.
– По-всякому бывает, – усмехнулся лорд Макаллан. – В этой стране, леди, выдумки правдивее, чем отчеты Королевского казначейства. Спроси любого эйдинца, он тебе расскажет, где в его родной деревне случались чудеса.
Флоренс отряхнула юбку – с одной стороны на подол налипли колючки и веточки.
– Живописное место, – сказала она.
Лорд Макаллан, жующий какую-то травинку, хитро сощурился.
– Да, Флоренс, очень живописное. Один малый тоже так говорил, когда приехал сюда писать, как он сказал, этюды. Лет двадцать как дело было, Ронан не помнит, а старший мой тогда с матерью уезжал к ее родне.
Ричард нашел что-то в траве и басовито гавкнул.
– Был тот малый худым и рыжим, как тусклое красное золото. – Лорд Макаллан шикнул на пса и продолжил: – Шлялся тут месяца полтора по холмам и пустошам, картинки рисовал, расспрашивал. Я потом узнал, что в Грей-Стоуне в галерее эти картинки, стало быть, висят. И замок мой тоже нарисованный. А парня того звали Томас. Томас Голдфинч.
Сердце Флоренс екнуло.
– Так что, я когда узнал, как вас звать и чья вы дочка, не мог вас сюда не привести. – Алек Макаллан улыбался, почти как мальчишка. – Я вам потом еще холм покажу, с вершины которого ваш батюшка замок рисовал. Но там сами сходите. С Ричардом. И ему полезно, – он погладил подбежавшего пса по широколобой голове, – и вам безопасно.
Ронана они встретили на половине обратного пути, у старого сухого дерева, к которому были прибиты доски, подсказывающие направление. И возвращались уже вчетвером, если считать Ричарда Третьего.
Флоренс отстала, и пес шел рядом с ней, такой огромный, что она легко могла положить руку ему на голову и запустить пальцы в густую шерсть. Мохнатый бок терся о юбку.
– У вас никогда не было собаки, Флоренс? – спросил Ронан.
Он остановился, чтобы подождать ее.
– Нет. – Флоренс покачала головой. А потом вспомнила: – Только такса в коробочке.
– Такса? – улыбнулся он.
– Да, игрушечная, размером с ладонь, – зачем-то рассказала Флоренс. – Родители подарили мне ее как-то раз на день рождения…
И она замолчала, смутившись вдруг и от своей болтовни, и от его интереса. Это была обычная вежливость, конечно же, но смущала она не меньше, чем ухаживания лорда Дугласа.
– Должно быть, это выглядело мило, – так же неловко ответил Ронан.
Он сказал какую-то незнакомую фразу, наверное, по-эйдински, и Ричард громко гавкнул в ответ.
– Я научу вас паре команд, которые он понимает, – пообещал Ронан.
На Флоренс он не смотрел – взгляд его был прикован к чему-то вдалеке, то ли к камням, то ли к какой-то точке на горизонте.
– Зачем, мистер Макаллан? – спросила Флоренс.
– Затем, леди Флоренс, что возможность приказать этому кудлатому чудовищу откусить кому-нибудь зад… простите, что-то ненужное, – Ронан тряхнул головой, – не помешает, если вы задержитесь здесь дольше и будете гулять по холмам вокруг замка.
– Но ваш отец сказал, что здесь безопасно!
– С такой охраной – определенно да, миледи.
В замке их ждали теплый обед, прогретые комнаты и отдых. Точнее, отдыхать можно было Флоренс – ей так и сказали, разрешив заходить в любые комнаты и докучать слугам любыми вопросами. Правда, перед тем как спуститься к обеду, Флоренс пришлось отчищать собачью шерсть, налипшую на подол платья.
Никто здесь не потребовал бы от нее выполнять все условности, положенные молодой вдове, – часть она уже успешно нарушила, согласившись на предложение мистера Макаллана. Но Флоренс даже не думала менять черный креп своего траурного платья или серую шерсть дорожного костюма на что-то другое. Может быть, как заметила служанка, помогавшая ей, это стоило бы сделать: то, что годилось для осени в Августе, совершенно не подходило для эйдинской зимы. Флоренс пообещала подумать.
Здесь все было другим. Запахи, звуки, вид из окон, краски и люди тоже. Флоренс ловила себя на мысли, что она закрыла глаза в поезде и проснулась в совершенно другом мире, как герой какой-нибудь сказки, уснувший под кустом бузины или у корней священного дуба в запретном лесу.
Ей все еще хотелось много спать, или лежать, разглядывая узоры на покрывале, или плакать, жалея себя, но что-то поменялось. Лорд Макаллан, в отличие от лорда Найтингейла, дал слугам приказ занимать чем-то молодую гостью, чтобы она не скучала, и у Флоренс вдруг образовалось множество разных дел. Она научилась взбивать масло, попробовала готовить – оранжевые свежие тыквы пахли так, что голову кружило; смешивала ароматические масла, которыми в замке сбрызгивали шторы, занавеси, ковры и спрятанную на зиму легкую одежду от насекомых, в общем, почувствовала себя не гостьей, а почти настоящей хозяйкой.
И это тоже было новым и странным. Среди всех этих мелких дел, которые были совершенно не обязательными, если она хотела, к примеру, посидеть у камина с книгой или прогуляться, Флоренс вдруг почувствовала себя свободной и очень удивилась этому.
Глава 2
Гончаром в Лаггане была женщина по имени Сирша. Флоренс никогда раньше не видела таких женщин: худая, как юноша, с узким, острым лицом, красноватым от глиняной пыли. Волосы у нее были с проседью, непонятного пегого цвета, с бусинами на концах многочисленных тонких косиц. А еще у Сирши были ловкие руки, тоже красноватые от глины, острый, пристальный взгляд и привычка сидеть на полу, скрестив ноги. Носила она выцветшие и заляпанные мужские штаны. Флоренс очень удивилась, увидев однажды Сиршу в нарядном платье, веселую и говорливую, и даже подумала, что обозналась.
В мастерской Сирша по большей части молчала, открывая рот, только чтобы усмехнуться или сделать замечание, всегда точное и по делу.
Прежняя Флоренс, наверное, держалась бы от нее подальше, опасаясь грубоватых манер. Но Сирша умела молчать, а нынешней Флоренс иногда этого не хватало, поэтому, попав в мастерскую однажды, она вернулась в нее еще раз. А потом – еще.
В том, чтобы чувствовать под пальцами сопротивление глины, было что-то правильное и нужное. И в запахах, которые здесь царили, – не всегда приятных, – тоже.
Хозяйка мастерской, кажется, отнеслась к ней как к балующемуся ребенку, за которым попросил присмотреть лорд.
– Только не разбей ничего, – сказала она, когда Флоренс пришла во второй раз. Голос у Сирши был хриплым, как воронье карканье. – И не суйся к печи!
Еще было нельзя трогать то, что стояло в стеклянных бутылках в самом темном углу, и отвлекать Сиршу, если она поворачивалась к Флоренс спиной. А вот «портить глину» можно было сколько угодно – ее много, не жалко.
В какой-то момент Флоренс, предоставленная сама себе, забыла о том, что леди не сидят, широко расставив ноги, и руки у леди должны быть чистыми и ухоженными, а юбка – без пыли и пятен. Юбка, к счастью, была старая, а руки Флоренс вымыла в рукомойнике у стены. Вода оказалась холодной настолько, что пальцы заломило и они покраснели. Флоренс попрощалась с Сиршей и вышла из мастерской, одурев от того, каким свежим был воздух и высоким небо.
Ронана она встретила у куста шиповника, растущего рядом с тропинкой, поднимающейся к воротам. И тут же вспомнила и про пыль и пятна на юбке, и про то, что глина забилась под ногти, – чтобы ее оттуда вычистить, нужно было чуть больше времени, жесткая щетка и теплая вода с мылом.