В лаборатории было нечего ловить.
В личных покоях, пожалуй, куда интереснее.
Глория, словно понимая, что Ронан не упустит шанса осмотреться, оставила его одного. Горничная не в счет. Это было почти невежливо, но в то же время дальновидно: Глория всеми силами показывала, что играет с ловцом на одной стороне. Что она готова сотрудничать. Что, если вдруг кто-то посмеет выдвинуть против нее обвинения в злонамеренном применении магии, она успеет дать Ронану все возможности ее защитить.
Вопрос в том, кого именно она могла опасаться.
Ронан окинул взглядом статуэтки на резной этажерке красного дерева: выточенные из кости фигурки животных и танцовщиц, пирамидки кристаллов – аметист, кварц и нефрит, хрустальный шар на серебряной подставке, полукруглый подсвечник из обсидиана, в котором остались наполовину сгоревшие тонкие свечи с травами. Донна Луна, богиня картахенских ведьм, смотрела на него с обсидианового бока, в волосах ее был рогатый гребень-месяц.
Еще одно изображение Луны, белой, а не черной, висело на стене.
Обои явно остались от прошлых хозяев – полинялый бежевый шелк, да и мебель ничем не напоминала Глорию, а вот эти мелочи: картина, этажерка, потрепанные книги на каминной полке, зажатые между двумя массивными канделябрами, – все было личным.
И выставленным напоказ.
Интересно, если он попросит Глорию пустить его в спальню – в чисто исследовательских целях, без любовного подтекста, – оскорбится ли она?
Рядом с иконой Луны-невесты висели две картины: вид с моря на южный город, солнечный и яркий, и мрачноватый горный пейзаж, от которого сердце Ронана чуть не ухнуло вниз. Изумрудная долина и серые скалы, низкое небо и туман, наступающий из-за перевала, – не узнать Эйдин было невозможно.
Ронан плохо разбирался в живописи, да и в искусстве вообще. Его не трогали бурные чувства на сцене театра, он не замирал в благоговейном трепете перед картиной морского шторма, которая висела в парадной зале семьи Милле. Эдвард хранил ее как наследие отца и говорил, что она должна напоминать о хрупкости человека перед бушующей стихией.
Но вот сейчас Ронан, кажется, понял, в чем смысл.
– О, Томас Голдфинч.
Голос Глории звучал не насмешливо, но почти удивленно.
Ронан повернулся к ней.
Сеньора дель Розель сняла мантилью и переоделась в более простое, но все еще черное платье. Смоляные локоны были заколоты костяным гребнем, таким же, как у Донны Луны на подсвечнике и на картине, – в виде полумесяца острыми рожками вверх.
– Печальна его судьба. – Глория жестом пригласила Ронана к столу.
– Я не знаток живописи, сеньора.
Она ответила не сразу, сначала на правах гостеприимной хозяйки налила ему чай. Терпкий и пряный, не похожий на то, что предпочитали в Логрессе.
– Томас Голдфинч занимался алхимией, как мой отец. Собственно, эта картина – его подарок как друга семьи. – Глория опустилась на стул и задумчиво посмотрела в свою чашку.
Ее длинные пальцы с тонкими кольцами переплелись, почти такие же белые, как фарфор. Перстень, который Ронан заметил в их первую встречу, Глория сегодня не надела. Ронан проверил: знак на нем был из Ключа Трансформации и означал цикличность – времени, сезонов, фаз Луны.
– Родом из Эйдина, женился на логресской аристократке. По любви, представьте только, сеньор ловец! – Она горько усмехнулась. – Увы, их счастье длилось недолго. Не знаю, что именно произошло, но Томас погиб, а его жена сейчас в монастыре Святой Гертруды.
Ронан едва удержался, чтобы не цокнуть языком: сестры монастыря Святой Гертруды ухаживали за душевнобольными. Несколько монахинь в белом одеянии с лазоревыми поясами дежурили в покоях Ее Величества.
– Но искусство, мистер Макаллан, живет дольше своих создателей. – Глория посмотрела на картину. – Пусть даже в сердцах тех немногих, кто способен по достоинству его оценить. Слава Томаса Голдфинча громкой не была, неудивительно, что вы могли о нем не слышать.
Ронан пробормотал, что далек от искусства и что сочувствует бедняге, но на самом деле несчастья Томаса Голдфинча его особо не интересовали.
– Я хотел бы внимательнее посмотреть на ваши комнаты, сеньора дель Розель, – сказал он прямо. – Перед тем, как приму угощение.
Глория наклонила голову набок и хитро сощурилась. Совсем как довольная кошка, пригревшаяся на солнце.
– Все комнаты, мистер ловец? – с ехидцей спросила она.
– Все, сеньора.
Глория откинулась на спинку стула и заложила руки за голову – поза, уместная для отдыхающего в клубе джентльмена, но никак не для женщины.
– А пожалуйста! – согласилась она.
По ее виду было понятно, что препятствовать она не будет. И помогать тоже. Но ничего сколько-нибудь интересного, опасного или компрометирующего Глорию он здесь не найдет.
И не нашел. То ли сеньора дель Розель умела прятать некоторые вещи так хорошо, что даже чутье ловца не могло распознать присутствие тайников, то ли она действительно была чиста, как горный ручей.
Глава 5
В обители Святой Магдалены Флоренс исполняла немного обязанностей, и все они, конечно, не марали рук благородной девицы.
Давно, когда Флоренс была маленькой девочкой, только что попавшей в дом дяди и потому растерянной, она хотела большего. Ей казалось, что она готова брать на себя самую грязную, самую важную работу в обители: обрабатывать раны, дежурить у постели больных, сознание которых потерялось где-то за пределами этого мира, утешать тех, кто видел кошмары наяву. Но, конечно, сестры не могли доверить ей подобное.
Поэтому Флоренс делала бумажные цветы для подарков вдовам, расписывала несложными узорами открытки, стояла с картонной коробкой для пожертвований на праздниках, читала вслух детям бедняков. Когда Флоренс подросла, когда ее детский почерк стал безупречным, а навыки счета точными, ей доверили сначала делать копии писем и приглашений, а затем отчеты, расчеты и сметы.
Вслух она все еще читала – слепым старушкам и странным молодым женщинам, на чьих лицах всегда читалось благодушие, а в глазах детская наивность. Это казалось ей куда более правильным, чем сверять столбики циферок или по десять раз переписывать один текст: «Достопочтенный лорд, обитель Святой Магдалены с нижайшей благодарностью высылает вам отчет о расходовании средств, любезно пожертвованных вами в конце зимы…»
Вокруг обители рос большой яблоневый сад, а под сводами старого аббатства даже в страшную июньскую жару сохранялась прохлада. Флоренс стояла во внутреннем дворике в окружении цветущих роз, у журчащего фонтана, и разминала пальцы после почти двух часов работы. На сегодня она закончила, оставалось дождаться Бенджи, который должен был забрать ее домой.
Сестры Святой Магдалены носили серые платья из грубой ткани и белые воротники с вышитыми на уголках розами, знаком служения. Эти широкие воротники казались маленькой Флоренс подрезанными крыльями, особенно когда сестры спешили куда-то.
Флоренс представила себя в таком же облике: с остриженными волосами, в дурацком чепце младшей послушницы. Сейчас она была в скромном, но обычном светском платье, поверх которого повязала простой белый фартук, – он защищал от чернил, пыли и жира, а кроме того, давал понять, что юная леди в обители не из праздного интереса и не ради кого-то из близких, а потому что вызвалась по доброй воле быть полезной.
А будущий муж, подумала Флоренс, оставит ли он ей право тратить два дня в месяц на это служение? Или у нее будут иные обязанности: вести приемы, угощать вечерним чаем светских дам, растить детей, когда те появятся? От мысли про детей стало холодно в животе. Деторождению предшествовала некая иная обязанность жены, и все, что слышала о ней Флоренс, смущало и пугало.
– О чем задумалась, дитя мое?
Флоренс вздрогнула, обернулась и тут же едва не покраснела.
Отец Сэмюэль, черная фигура рядом с серой колонной, вышел на свет. Запах ладана смешался с запахом цветущих роз.
– О смирении и покаянии, святой отец. – Флоренс опустила ресницы и низко поклонилась.
– Похвальные мысли для юной леди, отдыхающей после трудов на благо общества. – Отец Сэмюэль улыбнулся. – Твой брат приехал за тобой, я провожу тебя.
– Спасибо, отец Сэмюэль!
Она еще раз поклонилась и пошла за ним по тенистым коридорам.
– Я слышал, Флоренс, что ты становишься светской леди, – сказал отец Сэмюэль, повернув голову в ее сторону.
– Леди Кессиди любезно берет меня с собой, когда ее с моими кузинами приглашают куда-то, – ответила Флоренс осторожно.
Отца Сэмюэля она знала давно, с самого детства, – именно он взял на себя заботу о леди Голдфинч и маленькой Фло, когда те остались одни. Именно он помог пристроить матушку в обитель Святой Гертруды, где она и оставалась до сих пор под бдительным надзором сестер и врачей. Именно он посоветовал пансион для Флоренс, и он же давал ей работу, простую, но помогавшую потерянной девочке чувствовать себя нужной и полезной. Отец Сэмюэль не ругался, как дядя, и не был жесток в наказаниях, но раньше Флоренс боялась его разочаровать. Вдруг после этого она окажется в ледяной бездне, куда попадают все грешники? Отец Сэмюэль не забывал рассказывать ей и об этой бездне, и о том, что есть благодетели для девицы: скромность, послушание, доброта и отзывчивость.
Светские рауты от скромности были очень далеки.
– Я рад, что ты выходишь в люди, дитя, – с мягкой печалью сказал отец Сэмюэль. – Но не забывай, что в мире немало волков и столь нежный агнец, как ты, может стать их добычей, если будет неосторожен. Ты же осторожна, Флоренс? – Он замедлился, чтобы она поравнялась с ним, и посмотрел ей в глаза. – Помнишь ли ты, что бывает с девицами, выбравшими темную дорогу легкомысленных удовольствий?
Взгляд у него был внимательный и полный словно бы отеческой тревоги. Флоренс все-таки покраснела. Она не знала, что ответить, но странный стыд за то, что поддалась уговорам леди Кессиди и позволила себе пикники, мороженое и несколько танцев с кавалерами, такими же неловкими, как она сама, кольнул сердце.