Шествие разбилось на разной величины группки. Обитатели От-Мюрей, недостаточно насытившиеся впечатлениями, вполголоса обсуждали последние события. Семья умершего в окружении прибывших из Парижа друзей скрылась в тенистом парке. Гул голосов усиливался. Селестина Лепер, державшаяся во время церемонии в стороне, не пошла вместе со своей подружкой и теперь быстрым шагом направлялась в центр города. Заезжие журналисты с фотоаппаратами наперевес атаковали Торнтона Маккинсли. Чувствовалась всеобщая потребность в обсуждении: все приглашали друг друга на стаканчик вина. Семейство Вуазенов, убранных в темные одежды, возглавляло процессию уважаемых граждан, направлявшихся в кондитерскую «Абрикос». Кюре Бреньон отстал у церкви; еще через несколько метров и мсье Пуассиньяк, приподняв шляпу, свернул в боковую улочку, предоставив остающимся любоваться его развевающейся пелериной.
— Нервы не выдержали, — с усмешкой сказал доктор Прюден, обращаясь к мсье Дюверне.
Дюверне ответил:
— Он только выиграл бы, если бы немного подождал. А я устал, сейчас пойду прямо домой. Ввиду таких событий выпью кофе.
Как известно, мсье Пуассиньяк и мсье Дюверне, кроме как в зале городского Совета, никогда не сидели за одним столом. В кафе «Абрикос» в силу негласного взаимного соглашения они приходили в разное время, не встречая друг друга. Если ситуация, вроде нынешней, способствовала потреблению чашечки кофе, а время было «ничейным», то выигрывал тот из противников, который раньше занимал благословенную нишу. Когда мсье Дюверне заглядывал в кондитерскую в неурочное время и замечал в глубине зала мсье Пуассиньяка, он задерживался у стойки, просил от нечего делать у мадам Вуазен две трубочки с кремом, после чего съедал их тут же, стоя, или, завернув в тонкую розовую бумагу, уносил домой. Если же мсье Пуассиньяк был тем, который заметил за овальным столом нежелательного для себя компаньона, он тоже брал два пирожных и покидал заведение без малейшего ущерба для своей гордости.
Торнтон Маккинсли не знал об источнике этой антипатии. Он знал, что поссорившиеся кандидаты в мэры являются лидерами двух противоборствующих группировок, но, однако, Маккинсли также имел возможность убедиться и в том, что все другие республиканцы От-Мюрей жили с демократами данного города в полном согласии. Когда он вчера затронул эту тему в беседе с Бреньоном, кюре ответил:
— Это не имеет ничего общего с политикой. Разные темпераменты, несовпадение характеров, чрезмерные амбиции. Покойный Дюмолен говорил, что если бы в один прекрасный день мсье Дюверне примкнул к республиканцам, то завтра же мсье Пуассиньяк встал бы во главе демократов.
— Поскольку Дюмолен давно поддерживал Дюверне, он сам должен был оказаться втянутым в политику, — обратил внимание собеседника Торнтон.
— Втянутым в политику? Как знать… — кюре поморщился, изображая сомнение. — Дюмолен, доложу я вам, не относился к такому сорту людей, он знал одну настоящую страсть: От-Мюрей. Здесь все ему было по душе. Он многое здесь сделал. Сейчас памятник, в свое время он образовал фонд старых дев, в прошлом году приобрел орган для церкви, не так давно статую в сквер… Нет, извиняюсь, Вольтера поставил мсье Пуассиньяк. Ведь мсье Пуассиньяк тоже состоятельный человек.
Вот все, что узнал вчера Торнтон от кюре Бреньона. Теперь, отвязавшись наконец от назойливых журналистов, он пошел в кондитерскую «Абрикос», что, очевидно, становилось для него уже привычкой.
В кондитерской он застал целое скопление народа. Мсье Вуазен вынужден был придвинуть к большому столу все имеющиеся стулья. Торнтон чувствовал себя здесь, как дома. Он просунул голову в окошечко и вежливо попросил:
— Мадам Мишелин, дайте маленький табурет для уставшего чужеземца. Один кофе и большой кальвадос!
В сумрачном помещении стало чуть повеселей. Мсье Дюверне, в некоторой степени герой дня из-за речи над гробом угасшего писателя, поднял голову от кипы газет, обратившись к режиссеру:
— Вся пресса сообщает о загадочной смерти Шарля Дюмолена. Наш «Голос юга» поместил заметку на первой полосе. Завтра следует ожидать сообщения о похоронах.
— Вы не послали в редакцию свою речь? — ехидно спросил Вуазен. Из-за недостатка места он стоял под стеной, держа в руках тарелочку с двумя трубочками.
— Жозе, — прошептала с укором его жена.
— Эти несколько слов я произнес от чистого сердца, а не для публикации, — пояснил задетый Дюверне.
— Однако же вы не преминули напомнить, что Дюмолен был вашим покровителем. Даже на кладбище вы сумели изжарить свое жаркое.
Вуазен заел свою злость пирожным. Торнтон заметил, что выдающийся кондитер во время большого наплыва посетителей потребляет, как и все другие, две трубочки с кремом собственного производства. Режиссер из Америки слишком хорошо знал силу систематически повторяемой рекламы, чтобы по достоинству не оценить замысел хозяина.
— Был покровителем, а теперь его нет… В чем же дело, мсье Вуазен? — миролюбиво спросил Дюверне.
Вообще мсье Дюверне, несмотря на потерю состоятельного патрона, вел себя с достоинством и сдержанностью. Он наверняка отдавал себе отчет в том, что много людей припишут его чрезмерной скорби чисто личные мотивы. Амбиция и разум диктовали Жану Дюверне скромную сдержанность. Если он и поддался искушению и в присутствии журналистов и коллег писателя вспомнил что-то о приятельских отношениях с покойным, то сделал он это с чувством меры и такта, не перехваливая себя. Только такой демагог, как Вуазен, может прицепиться к этому факту. Чтобы сменить тему, Дюверне обратился к Маккинсли:
— Вот что не выходит у меня из головы, мсье Маккинсли: какая связь может быть между украденной брошью и убийством?
— Полицию тоже это интересует, — уклончиво ответил режиссер. Но тут-то и всплыло то обстоятельство, что мадам Сильвия Лепер не одного только Торнтона посвятила в тайну открытия комиссара.
— Вроде бы брошь нашлась, — несмело произнесла мадам Вуазен, которая во время обряда погребения стояла рядом с сестрой комиссара Лепера.
Возникло оживление.
— Бабьи сплетни, — махнул рукой Вуазен.
— Но если брошь и в самом деле найдена, нет смысла приписывать убийство сыну кухарки, — заключил Дюверне.
Старая Мишелин, не имея возможности передать через кого-то кофе для Торнтона, неожиданно появилась в зале с подносом в руках. Это была высохшая женщина, слегка согнувшаяся под бременем лет. В ее глазах, похожих на бусинки, горел огонек, какому могла позавидовать не одна молоденькая девушка.
— У Жакоба Калле есть алиби, — заявила она авторитетно и неожиданно. Инспектор из Тулона сказал Агнесс, что ее сын с понедельника сидит под арестом.
— Еще один детектив, — загрохотал смехом на басовых нотах хозяин и вручил верной помощнице пустую тарелочку.
— Над чем тут смеяться? — фыркнула Мишелин. — Я была на похоронах вместе с Агнесс и знаю.
— Должен сознаться, что я испытываю некоторое облегчение, — сказал Дюверне. — Вот уже три дня я со страхом выхожу из дому. Эта идиотка Нанет может впустить кого угодно. Значит, Мишелин утверждает, что это не Жакоб Калле?
— Разве такой бандит способен подбросить розу? — сентиментально заметил владелец парикмахерской мсье Матло.
Горбатый мсье Жифль имел и иные известия:
— А правда ли, что Дюмолен предчувствовал смерть и сделал пометку в календаре в день убийства — слово «конец»?
— Ради Бога! — ужаснулся доктор Прюден. — Обычное стечение обстоятельств.
— Так пометка все-таки была? — подхватил Котар-младший. — Вы исключаете самоубийство?
— Самоубийство ударом лома по голове? Естественно, исключаю. Инспектор приказал провести вскрытие, и вскрытие полностью подтвердило мои предположения.
— Но он все-таки отметил для себя, что должен умереть, — упорствовал Котар.
Граждане От-Мюрей во время похорон времени даром не теряли. Все были прямо-таки насыщены информацией. Маккинсли задумал рассеять сомнения Котара-младшего.
— Шарль Дюмолен написал под датой понедельника «конец», поскольку в этот день должен был закончить предназначенный для меня сценарий фильма.
Маккинсли хотел узнать все ходившие по городу слухи. Он ждал, кто же начнет первым. Котар-старший наконец не выдержал:
— Ночью пропали какие-то бумаги… произведения Дюмолена.
— Точно, — сказал Торнтон. — Пропала вещь Дюмолена, за которой я приехал из Америки.
— Ужас! — воскликнула мадам Вуазен.
— Это для того, чтобы запутать следы, — выразил свое мнение доктор Прюден.
— Ведь ничего больше не пропало, — подтвердил Вуазен басом.
— Ну как же? — иронично вставил Дюверне. — Погиб Шарль Дюмолен.
— Выдающийся гражданин и богатый человек, — подытожил мсье Жифль.
— И осталась аппетитная вдовушка, — прибавил Матло.
— Да некому просто воровать рукописи! — повторил свое убеждение доктор.
Маккинсли хотелось знать, ходят ли о нем какие-то сплетни.
— Комиссар Лепер считает, что скорее всего это я спрятал рукопись, — сказал он с легкой усмешкой.
Мадам Вуазен всплеснула руками.
— Вот это да!
— Но зачем? — удивился Дюверне.
— Только из-за денег, — сказал Торнтон. — Комиссар Лепер, как мне кажется, не любит американцев. Он считает, что когда дело касается бизнеса, они способны на все.
— Какой еще бизнес? — не мог понять Котар, торговец.
— Ну как же. Рекламный трюк. Сначала шум по поводу пропавшего произведения, потом много шума по поводу нашедшегося произведения. Наконец снимаем фильм. Кто же не захочет такой фильм посмотреть? — объяснил Маккинсли собравшимся и прибавил: — Но, на мое счастье, комиссар Лепер на воскресном приеме в доме на холме имел неосторожность объявить, что не допустит передачи Америке повести Дюмолена, лучше уж он ее сам украдет. Мсье Дюверне свидетель.
— И комиссар допускает, что вы для рекламы совершили такое преступление? — ляпнул мсье Сейнтюр.
— Вот этого я, извините, не знаю.
Хотя Торнтон и вел себя достаточно непринужденно, в кондитерской воцарилась не слишком приятная атмосфера. Скрытое недоверие выползало из мрачных закутков. Жизнерадостный голос мсье Дюверне был воспринят всеми с облегчением: