Эсфирь Лазаревна молча хлопочет: заваривает чай.
Я ловлю себя на том, что мысленно до сих пор пою колыбельную. Нет, так нельзя. Так и рехнуться недолго. Надо отвлечься, переключить внимание. Суюсь в смартфон: прилеты С-300 по Никополю и Запорожью. Жертвы, разрушения. Бои в Авдеевке и Бахмуте; вокзал удерживаем, но динамика может измениться в любое время…
Нет, лучше колыбельная. В тысячу раз лучше.
А это что? Видео — наше, местное. Темно, видимость плохая; изображение подергивается, идет зеленоватыми разводами. Снимали на дешевый гаджет; с балкона, этаж пятый-шестой. Дворовая парковка. Стайка машин; марок не разобрать. Горит тусклый фонарь-одиночка, света от него — чуть. Из темноты вываливается человеческая фигура в невнятной хламиде: плащ? дождевик? куртка с капюшоном?! Лица не разглядеть. Только и можно понять, что это мужчина выше среднего роста.
Он спешит к ближайшей машине. Останавливается перед капотом, что-то достает из-под одежды. Вспыхивает огонек, рассыпается бледными искрами. Гаснет. Еще раз…
Зажигалка?
— Эй ты! — кричит с балкона владелец гаджета. — Какого хрена ты творишь?!
Мужчина не реагирует. Упорно чиркает зажигалкой.
— Сука, это он! Тачку поджигает, пидор!
Огонек загорается снова.
— Не смей, падла! Убью!
Изображение дергается. Парковка на миг пропадает из кадра; возвращается. Мелькает в воздухе какой-то предмет — владелец гаджета запустил в Поджигателя первым, что попалось под руку. Рядом с машиной разбивается вдребезги цветочный вазон.
— Стоять, сука! Не сметь!
Поджигатель отступает на шаг.
— Мужики, все во двор! Тачки жгут!
Поджигатель размахивается — и становится видно, что у него в руках. Бутылка, заткнутая горящей тряпкой, отправляется в полет. Удар, звон стекла. На капоте вспыхивает пламя. В его отсветах фигура Поджигателя проступает яснее. Я вглядываюсь до рези в глазах, но пламя слепит камеру, ничего толком не разобрать.
Встречу — не узнаю.
— Сука, падла! Убью!
По идее, Поджигатель должен удирать со всех ног. Нет, стоит на месте, чего-то ждет. Любуется результатом? Хлопает дверь подъезда, во двор с матюгами выскакивают жильцы. Обычные жильцы, не по нашему профилю.
Лишь тогда Поджигатель, словно проснувшись, исчезает в темноте.
— Направо! — орут с балкона. — Он к овощному бежит! Мочи пидора!
Двое ныряют в темноту вслед за Поджигателем. Третий остается, пытается погасить пламя. Из подъезда к нему бегут на помощь, кто-то тащит баклажку с водой…
Не поймают. Точно говорю: не поймают.
В правом верхнем углу экрана бегут мелкие циферки: время записи. Сегодняшнее число, 20:53. В этот момент Наташа пела про зарю-заряницу, а Дашин папаша — Поджигатель, как я был уверен, — ужинал на кухне жареной картошкой.
Вместе со всей семьей.
Машину я оставил на том же месте, что и в прошлый раз. Выбрался наружу, осмотрелся. Время перевалило за полдень. Ветер гнул ветки уцелевших деревьев, гнал по земле мелкий сор и обрывки бумаги. Небо — копия земли, по нему летели рваные клочья облаков. В просветах мелькало солнце, скрывалось, выглядывало снова — будто в жмурки играло.
Двор был пуст.
Я шел знакомой дорогой вдоль дома. Вчера я не обследовал четыре подъезда. Четыре подъезда, идиот! Куда ты спешил? А ведь как хорошо складывалось: и район тот самый, и жиличка в наличии, и хмурый, мающийся бессонницей дядька, типичный Поджигатель…
Нельзя пороть горячку. Нельзя!
С утра я как следует прошерстил сеть. Нашел еще пару случаев «работы» Резчика и один — Поджигателя; нанес на карту. Район совпал. О поимке Поджигателя не сообщали. Я уточнил маршрут, очередность проверки домов — и поехал.
Наши не спросили куда.
…Первый из оставшихся подъездов. Второй. Третий. Четвертый. Чисто. Жильцов нет. Следующий дом. Четыре подъезда и пять этажей. Чисто. Следующий дом. Следующий…
Дома закончились.
Весь «район пересечения» — глухо. Ни одного жильца. Стемнело, в лиловом небе зажглись первые звезды, на проспекте и во дворах — редкие фонари; в домах — желтые прямоугольники окон. Жив город, жив!
Я сверился с картой.
Придется расширить поиск. Завтра начну обследовать «сольный» район деятельности Поджигателя. В случае неудачи займусь районом Резчика. Сколько времени на это уйдет? Неделя, больше? А что, у меня есть варианты?
Дом. Дом возле троллейбусного круга.
Пропустил, торопыга. Иди, осматривай напоследок, закрывай район на сегодня. Решив подогнать машину поближе, я поехал дворами. Включил фары: в темноте я вижу лучше, чем при жизни, но подсветить дорогу все равно не лишнее. Так я чувствую себя спокойнее.
Поворот направо.
Сбросив скорость, я вывернул руль — и краем глаза успел заметить шустрое движение на пустыре. Нога сама вдавила в пол педаль тормоза. Я вгляделся в темноту: померещилось? Сдал назад, развернулся, включил дальний свет. Широкие пыльно-желтые лучи рассекли темноту, высветили пустырь, заваленный обломками бетона и битым кирпичом.
Уперлись в изувеченный ракетным ударом дом, стоящий на отшибе.
Старая пятиэтажка. Два подъезда снесены взрывом. На их месте — груды измочаленных балок, обгорелого рубероида, белого кирпича и штукатурки. Третий подъезд зияет выщербленными глазницами окон. По стене наискось бежит изломанная трещина от крыши до фундамента. Четвертый, ближний подъезд более или менее уцелел. Там не горит ни одно окно.
Мертво, пусто, темно.
Смазанная, проворная тень, метнувшись меж обломков, нырнула в темный зев открытого подъезда. Исчезла в его глубине. Собака? Кошка? Или?..
Или.
Давно не виделись, черная. Там, где ты, непременно жди какую-нибудь пакость. И знаешь что? Ее-то я и ищу, пакость.
Припарковав машину, я выключил фары и выбрался наружу. Это был не тот дом, который я собирался осмотреть напоследок, но это уже не имело значения.
Отсвет пламени.
Едва различимая глазом игра света и тени.
Заглядываю в приямок, до половины заваленный мусором. Там, в глубине, ниже уровня земли, обнаруживается узенькое оконце, забранное ржавыми прутьями решетки. За оконцем, в подвале, трепещут блики живого огня.
Костер?
Темный зев подъезда хищно распахнут. Дверная створка висит на одной петле, напоминая сломанную челюсть. Спуск в подвал. Здесь дверь уцелела: открыта на три четверти, приглашает войти.
Коридор.
В конце коридора тоже есть дверь, и она тоже приоткрыта. Из щели вырываются охристые блики. Чудится: вот-вот они охватят весь подвал, превратят его в огненное пекло. Под низким потолком тянутся трубы отопления: серебристая термоизоляция порвалась, из прорех торчат колючие клочья стекловаты. Блики гуляют по рифленому серебру и затухают в дальнем конце коридора.
Вместо того чтобы пойти на огонь, я иду в противоположную сторону.
Пол под ногами земляной, плотный, чуть влажный. Проемы справа и слева ведут в боковые помещения. Смутно виднеются запорные вентили, электрические кабели. Кое-где стоят ржавые кровати с панцирными сетками и полусгнившие стулья. Три двери подряд грубо взломаны, за ними — кладовки с разворошенным хламом.
При жизни я бы всего этого не рассмотрел.
Завал из битого кирпича и штукатурки. В трех шагах от завала… Вот куда меня тянуло. Вот чему не место здесь, в подвале под жилым домом. Узкий холмик у стены: могила. К стене прислонена ржавая лопата с треснувшей ручкой. К лезвию прилипли куски засохшей земли. Вырыть могилу тупой лопатой в утрамбованном полу — адова работенка. Кто бы ты ни был, могильщик, ты справился.
Крест в изголовье: две доски от ящиков сбиты гвоздями. На кресте большими угловатыми буквами нацарапано:
«Сева».
Покойся с миром, Сева.
Возвращаюсь туда, где горит костер. Дверь приоткрыта сантиметров на двадцать — достаточно, чтобы осторожно заглянуть внутрь. Я осторожничаю? Зачем? Чего опасаюсь? Живой человек меня не заметит. А жилец не обратит внимания: ему, забившемуся в раковину, ни до кого нет дела, кроме себя и своих обид.
Черная поземка?
Если ты там, черная, ты меня все равно почуешь, как бы я ни прятался.
Глумясь над собственными страхами, я приседаю, медленно сдвигаюсь вправо, выглядываю. Пламя слепит глаза, я моргаю. Зрение подстраивается, и я наконец их вижу.
Резчик и Поджигатель? Вас все-таки двое?!
Их действительно двое, но один из них — жилец. Тот, что сидит у стены в продавленном кресле, лицом к двери. Жилец кутается в драный плащ; похоже, он мерзнет. Клочковатая борода, испитая физиономия, мешки под глазами. Мутный взгляд из-под сальных, падающих на лицо косм.
Бомж. Мертвый бомж.
Его напарник сидит ко мне спиной. Он живой. Кажется… Да нет, точно живой! Тем не менее меня берут сомнения. Я не вижу лица, но даже со спины — осанкой, позой, телосложением — он очень уж похож на жильца. Сходство усиливают продавленное кресло, драный плащ, копна сальных волос.
Между живым и мертвым на полу стоит закопченная выварка. В ней пляшут языки огня. Живой наклоняется, подкидывает в огонь пару кургузых деревяшек. Дым от костра обволакивает его голову, но человек не спешит выпрямиться. Дышит он этим дымом, что ли?
Дышит. И получает видимое удовольствие.
Когда он откидывается назад, дым втягивается в вентиляционную решетку.
— Сволочи, падлы, — губы жильца шевелятся. — Ездят и ездят…
— Ездят, — соглашается живой.
— Ничего не боятся, гниды! Не боятся, Вадюха. Понял?
— Понял я, понял.
— Все дворы машинами заставили, не пройти. Буржуи гребаные! Олигархи! Война, а у них две машины на семью, три, десять…
— Три. Десять.
— Из-за них всё! Нас бомбят, а им похрен! Сел и уехал, куда хочешь! На Мальдивы! В любой момент! Сел и уехал, а ты подыхай под бомбами…
— Сел и уехал, — эхом откликается живой. — А мы подыхай. Свободные, да? Страх потеряли?!
— Зажрались, ублюдки толстопузые…
— Ага. Ездят, куда хотят, как хотят — дорогу не перейти!