Все это было совсем не смешно, понимаю.
— Кормовая база, — низким грудным контральто повторила девочка. — Надо договариваться.
— О чем? И почему только сейчас?!
— Не поняли, — девочка нахмурилась.
— Почему ты раньше не спешила договариваться? Мы жильцов не первый день выводим. Базу твою, значит, кормовую.
Девочка хихикнула по-старушечьи:
— Раньше вы менялись. Мы уживались.
— Не понял, — в тон ей заявил я.
— Вы приходили и уходили. Насовсем. Корма хватало на всех.
— Эй! Ты говори, да не заговаривайся!
Корм, подумал я. Эй, поземка! Ты считаешь, что мы не выводим жильцов? Не освобождаем из раковины, а кормимся ими? Просто способ у нас другой? Берем горстку мидий, варим, лопаем от пуза, а ракушки выбрасываем на помойку? Они исчезают, потому что мы их съедаем, так? Едим, испражняемся…
«Мы хотим кушать. Нам надо кушать. Что плохого?»
Поземка, ты держишь нас за своих? Подобных?!
— Корма хватало, — упорствовала девочка. Речь у поземки стала заметно глаже, она быстро училась. — Теперь не хватает. Корма стало меньше. Вообще меньше.
— В смысле, не из-за нас?
— Не только из-за вас.
Девочка поразмыслила и добавила:
— В смысле. Надо договариваться.
— А ты от парня отстанешь? Если мы договоримся?!
— Парень?
— Ну, Валерка! Ты его солдатом морочила, отравленным. Кошелек ему подкидывала. И в первый раз, когда мы встретились… Хотела его с лестницы сбросить, признавайся?
— Лестница, — внятно произнесла девочка. — Лестница.
И изменилась.
— Он видит корм, — объявил профессор, тот самый, с которым мы дрались, пока на кровати корчилась профессорша, отравленная угарным дымом ненависти. — Он видит корм, трогает корм, любит корм. Ты когда-нибудь видел, как он…
— Как он что? Выводит жильцов?!
— Он и корм. Наедине, — профессор сверкнул очками: — Когда-нибудь видел?! Надо договариваться.
Не видел, думал я, пока QR-код оборачивался черной поземкой и та вихрем выметалась со двора. Нет, не видел. «Они там, — сказал Валерка в первую нашу встречу, имея в виду жильцов в разрушенном доме. — Я не смог их убедить. Они не слышат. Я, наверное, позже приду. Попробую еще раз. Они что-то услышали, пусть теперь поживут с этим».
Поживут, значит. С этим.
Валерка, я никогда не видел, как ты выводишь жильцов. Почему я этим не заинтересовался? Что меня отвлекло? Чертов профессор! Второй раз меня отравил, гадюка.
Как чувствовал: не зря караулю.
Часа не прошло — и пожалуйста: вот он, Валерий Чаленко собственной лопоухой персоной. Вышел из подъезда, огляделся по сторонам. Проверяет, нет ли слежки? А раньше проверял? Озирался при выходе?
Не помню.
Плохо проверяешь, дружище. Невнимательно. Так много чего можно не заметить. Меня, например. В этих зарослях сирени целая ДРГ укрыться может. Машину я оставил во дворе дома Эсфири Лазаревны, пришел пешком, сел в засаду. Поначалу от благоухания цветов чуть не одурел — честное слово, хуже, чем от дыма поземки! — даже думал позицию сменить.
Ничего, принюхался.
Куда идешь, Валерка? Ага, к остановке маршруток. Худший вариант из возможных: сунусь с тобой в одну маршрутку — засечешь, тут без вариантов. Ладно, действуем по обстановке.
На мое счастье, Валерка бодрым шагом миновал остановку и двинул дальше по проспекту. Я крался за ним по палисадникам, прячась за буйно разросшимися кустами. Когда палисадники кончились, пришлось изощряться. Спасали прохожие — когда ты живой и материальный, такой фокус не прокатит, а так «приклеился» к человеку вплотную и идешь за ним, как за живым укрытием. Пригибаешься, приседаешь, если «укрытие» ростом не вышло. Увидь кто со стороны, решил бы: псих или маньяк.
Некому на меня со стороны глядеть. Разве что Валерке — так от него я и прячусь. Прячусь. От Валерки. Слежу за ним, как за преступником… Блин, что я творю?!
Зараза черная, что ты со мной делаешь?!
Кстати, о заразе. Я завертел головой, озираясь, и, когда Валерка обернулся, едва успел укрыться за бабулькой с парой тяжеленных кошелок.
Ф-фух, пронесло! Не заметил.
Поземки видно не было. Тоже маскируется? Я слежу за Валеркой, она следит за мной…
Парень свернул в боковую улочку. Прохожих здесь не было, зато вдоль домов опять потянулись палисадники: жасмин, вездесущая сирень, абрикосы с вишнями — и «белых яблонь дым», как в песне.
Пятиэтажные хрущевки сменились старыми домами: два, реже три этажа. Улочка шла под гору, пока не уперлась в заросший бурьяном пустырь. На дальнем краю пустыря мрачным контрастом с весенней зеленью темнели закопченные развалины. Давним прилетом крышу и верхний этаж снесло напрочь. От второго этажа уцелело немного.
Первый более или менее сохранился.
Валерка решительно направился к развалинам, по пояс уйдя в заросли бурьяна. За ним, как за глиссером на воде, оставался кильватерный след колышущихся лопухов. Я глазел из кустов, как мальчишеская фигурка скрывается в темном провале единственного подъезда.
Выждал. Двинулся следом.
Зачем я это делаю? Любопытство? Болезненный интерес? Да какого черта?! Я резко остановился посреди пустыря, метрах в тридцати от развалин. Уйду! Что, черная, повелся я на твою подначку? Повелся, самому стыдно. Шпиона из себя корчу. Всё, идем обратно…
Вот посмотрю, как Валерка уводит жильцов, и тогда уже вернусь. Узнаю и угомонюсь. Что плохого в том, что я хочу знать? А потом честно признаюсь: да, Валер, следил.
Извини.
Он нормальный парень. Он поймет.
Полумрак подъезда. Перекрытия второго этажа уцелели, не позволяя лучам майского солнца пробиться внутрь руин. Остатки лестницы завалены битым кирпичом. Два проема без дверей ведут вправо и влево. Застарелая гарь щекочет ноздри. К ней примешивается затхлый запашок.
Жилец?
Вторая комната слева от входа.
Я двинул на запах. Осторожно выглянул из-за косяка двери. Ага, вот они: Валерка и жилец. Мог бы и не прятаться: они меня не видели.
Они, кажется, вообще ничего не видели.
Оконные рамы, покоробленные от влаги, скалились острыми клыками битого стекла. С потолка, обнажив старую дранку, обвалились пласты штукатурки. Там, где когда-то висела люстра, сиротливо торчали оборванные провода в белой изоляции.
Из мебели сохранился древний продавленный диван.
Жилец — небритый блондин лет сорока, одетый в спортивный костюм Nike, — сидел на полу. Привалился спиной к стене, вытянул длинные ноги в плюшевых домашних тапочках. Не скажу, чтобы я был склонен к сантиментам, но при виде этих тапочек со смешными щенячьими мордочками у меня в глазах защипало.
Блондин не шевелился. Не бормотал себе под нос, не моргал — вообще ничего не делал. Он сидел так, наверное, уже с год. Перхоть с него не сыпалась. И поземки видно не было. Я, прежде чем в дом войти, дважды проверил. Боялся эту пакость за собой привести.
Валерка сидел рядом с жильцом в той же позе, что и блондин: спиной к стене, ноги вытянуты. Лицо у него… Я едва не заорал, когда увидел. Лицо у него было в точности как у блондина. Нет, я не про внешность. Не знаю, про что я, только они были как братья.
От Валерки тянуло жильцом.
Нет, чепуха. Это от блондина тянет…
Нет, от Валерки. От обоих. Кажется, от Валерки меньше… Какая разница?! Меньше, не меньше — он мертвый! Валерка — мертвый?! Вспомнились близнецы-бомжи — мертвый и живой, жилец и поджигатель. Живой умер, увел брата…
Пространство, разделявшее Валерку и жильца, выглядело плотнее, чем в других местах комнаты. В воздухе проступили белесые нити, неприятно напомнившие паутину. Паутина все теснее связывала этих двоих. Даже почудилось, что расстояние между ними становится меньше, меньше. А сходство делалось больше, больше.
Их уже трудно было различить.
Нити паутины утолщались, едва заметно подергивались, пульсировали. По ним что-то текло: от Валерки к блондину? От блондина к Валерке? Жизнь? Смерть?! Помимо воли представилось: паутина опутывает обоих, заключает в клейкий кокон…
Не в кокон — в раковину. Раковина жильца.
Двух жильцов?
Не знаю, зачем я это сделал. Хотел вмешаться? Разорвать чертову паутину? А может, мной двигало болезненное любопытство? Как бы там ни было, я шагнул вперед, протянул руку и коснулся подрагивающих кружев. Рука легко скользнула в сплетение шевелящихся нитей.
Меня накрыло.
Гулкий сумрак.
Комната? Зал? Не разглядеть. Очертания теряются в мглистой мути. Делаю шаг — и едва не падаю.
Лестница.
Она уходит вниз, я стою на самом верху. Видно пять или шесть ближайших ступенек. Дальше все теряется во мгле — такой же, как вокруг меня, только более плотной.
Что внизу?
Мне туда совсем не хочется. Но не спустишься — не узнаешь. Пробую подошвой ступеньку: твердая, ровная. Держит. Ставлю ногу. Нащупываю следующую ступеньку. Были бы еще перила…
Перил у лестницы нет.
Сбоку что-то ворочается. Кто-то?! Вглядываюсь до черной мошкары перед глазами — ничего. Никого. И тут же что-то вновь шевелится на краю поля зрения.
Опускаю взгляд. Гляжу под ноги, чтобы не оступиться. Ступеньки старые, выщербленные, пыльные. По краям, где они исчезают во мгле, пыли больше. Лежит целыми пластами, собирается в рыхлые комья.
От их вида меня начинает подташнивать.
В уши вползает шелест — тихий, вкрадчивый. Сухая листва? Шелк? Чешуя?! Скрежет. Пощелкивание. К змеям, которых мое воображение так ясно успело представить, присоединяются армады жуков, тараканов, многоножек. Хитин скребет о хитин: движутся лапы, жвалы, панцири…
Ближе. Ближе. Близко.
«Они там, — Валерка, смешной лопоухий мальчишка, ты сказал мне это в первую нашу встречу. — Они не слышат. Я, наверное, позже приду». Кто они, а? Я думал, ты говоришь о жильцах. Я хотел так думать. Сейчас я начинаю думать иначе.
Они там? С кем ты разговаривал, парень?!