Давно, так давно, что почти забылось, меня учили, что надо делать со своим страхом. Мне было двенадцать лет. Ровесник Валерки, я стоял на татами в зале секции дзюдо, один из полутора десятков мальчишек, собравшихся в чемпионы, и слушал тренера. Георгий Иванович, старый борец, прохаживался перед строем, заложив руки за спину. Если прием не получился, говорил он, хуже того, если на тренировке партнер взял вас на контрприем и добился результата — нельзя останавливаться. Сокрушаться, переживать, вешать нос, утирать сопли? Ни в коем случае. Надо поклониться партнеру, сказать спасибо за науку и повторить прием. Опять не получилось? Поклон, и повторяйте столько раз, сколько понадобится. Не сможете на этой тренировке, продолжите на следующей. Иначе тело запомнит неудачу; иначе вы всегда будете приступать к выполнению приема со страхом, зная заранее, что ничего не выйдет.
Вопросы есть?
А если все равно не получается, спросил я. Повторил сто раз, сегодня, завтра, а оно не выходит — что тогда? Что запомнит тело?!
Работу, сказал тренер. Тело запомнит, что ты пахал, как про̀клятый. Делал, старался, добивался. И в следующий раз оно, твое тело, будет пахать и стараться.
Позже я рассказал про этот случай жене. Она, выпускница конноспортивной школы, кивнула: да, это так. Если упал с лошади, в особенности если упал неудачно, больно ударился — надо сразу же вернуться в седло. Иначе страх перед лошадью навсегда останется с тобой и ничем его не вытравишь.
Прием. Конь.
Лестница.
Надо повторить. Иначе нельзя.
Лестница.
Ступеньки под ногами ведут во мглу. Я что, действительно хочу это сделать?
Не хочу. Сделаю.
Первая ступенька. Ноздри щекочет затхлый запашок. Бесплотные стылые пальцы оглаживают щиколотки, примериваясь. В уши ползет вкрадчивый шелест.
Шелест? Шепот.
…как же так? Они что, с ума сошли?! Обстрелы с земли и с воздуха. Ракеты, снаряды, бомбы. Салтовка, Пятихатки, Павлово Поле в районе телевышки. Прилет в детский сад. В жилые дома. Валя пишет, пожар из окна хорошо видно. Люди помогают тушить, но оно все не гаснет…
Февраль? Да, февраль. Помню.
Вторая ступенька. Холод ползет выше, подбирается к коленям. Вонь делается гуще, плотнее. Мгла шевелится, слышен неприятный скрежет.
Это скрипит дверь в подвал.
…опять воздушная тревога. Наверху бахает: то далеко, то совсем близко. Дом трясется. С потолка сыплется мелкий сор. Выход из подвала один. Если завалит, не выберемся…
…Звонил Саша из Германии. Орал в трубку: «Уезжайте! Немедленно уезжайте! Если в город зайдут кадыровцы, подвалы гранатами забросают…»
Март.
Шаг. Страх.
Страх за страхом; дорога вниз.
Третья ступенька. Мгла ворочается, обступает. Уши, как на глубине, закладывает от монотонного гула: голоса, кашель, шарканье ног.
…Лерочка пишет: на вокзале столпотворение. Поезда забиты, не втиснешься. Подошли автобусы, но там по спискам. Какие еще списки?! Заранее подавали? Ну и что? Всем ехать надо! Вернулась домой ни с чем. Она больше не пойдет. И я не пойду. В убежище тоже не пойду. Никуда не пойду. Буду здесь сидеть…
Ступенька.
Холод добрался до пояса. Сквозь смрад пробивается запах гари. Шепот, шелест, шорох. В шевелящейся мгле что-то волокут. Кого-то. Трехсотого?
Двухсотого?!
…ракета в соседний дом. У нас все стекла выбило, а у них… Спасатели тела из-под завалов выносили. Я в окно раз выглянула и больше не стала смотреть. Хорошо, что я у себя была. Не дай бог, оказалась бы на улице… Лучше думать о чем-нибудь другом. Об окнах. Волонтеры звонили, обещали ДСП заделать. Так даже лучше — не видеть всего этого ужаса…
Май.
Холод подступает к сердцу.
Писк. Неживой, механический. Телефон?
…Таня с Настенькой уехали. Теперь жалеют. Таня пишет, всюду беженцы. Жилья нет, а что есть — не по карману. С такими ценами, говорит, олигарх разорится. Они в приюте. Работу не нашла, пособия едва на еду хватает. Думает вернуться. Лишь бы на проезд хватило…
Нет, лучше здесь, под бомбами, чем по чужим углам последнюю копейку считать…
Июнь.
Ступенька. Слышен далекий заунывный вой. Так собака воет по покойнику. Сирена? Воздушная тревога?
…прилетело в Пятихатки. Не в первый раз. А там реактор, все знают. Если в него попадут, будет как в Чернобыле. На улицу не выйдешь. Я и так не выхожу. Надо щели заклеить. Маски у меня есть, в прошлом году от ковида накупила, с запасом. Еще йодистый калий, он от радиации. Надо в аптеку сходить.
Нет, не пойду.
Пишут, отменили запрет на продажу алкоголя. Это правильно, запрещать пить в такое время — негуманно…
Холод добирается до горла. Скрип: мерный, назойливый. Сумка-тележка на колесиках. У моей бабушки такая была.
…продукты закончились. Выбралась в магазин — а что делать? Ближний закрыт, пришлось идти в АТБ. По сторонам не смотрела. Не хочу, не хочу ничего этого видеть.
Цены-то как выросли!
Набрала всего побольше, чтобы снова не выходить, еле доперла. В квартиру по частям заносила. Про аптеку забыла. Надо разобраться, как заказы через интернет делают. С доставкой на дом…
Мгла неспокойна. Храпит, взрыкивает.
Шаги.
Нет, не шаги. Взрывы на окраине. Тянет пороховой гарью.
…у Вали сын при штабе служит. Лидочка, жена его, написала, что он говорит: вот-вот наше контрнаступление будет. Если русских от Харькова отгонят, их пушки до города добивать не будут.
А Валя говорит, что русские тогда еще сильнее обозлятся. Обстрелов больше станет…
Зябкая дрожь передается лестнице.
Лихорадочным ознобом сотрясает тело.
…38,7. Нос заложило, спать не могу, задыхаюсь. Когда кашляю, в груди больно — аж сердце останавливается. Лекарства пока есть. «Исламинт», «Нео-Ангин», «Ингалипт». Да, еще «Нимесил». Надо, надо в аптеку! Куда там — по квартире еле хожу. Обед приготовлю, лежу потом без сил.
В доме холодно. Хоть бы отопление скорей включили…
Октябрь.
Шуршат шины по асфальту. Надсадный скрип тормозов. Далекий вой.
Тревога? Нет, «скорая».
…Лерочка вчера аварию видела. Две машины, на перекрестке. Одну на тротуар откинуло, а там люди! Крови было — ужас сколько! Вроде бы водитель пьяный был. Мало нам ракет! Взрывом не убьет, так под колеса попадешь…
Сбился со счета, которая ступенька.
Дует сквозняк. Мгла темнеет, наливается смоляной чернотой. Сквозняк подхватывает рыхлые комья пыли, скопившиеся по краям лестницы, вскидывает к невидимому потолку, рвет в клочья. Пыль осыпается вниз белесым, дурно пахнущим дождем. Это не пыль, это перхоть. Страх, ужас, бессилие, ненависть, мучительное ожидание худшего, безнадежность — перхоть сыплется с потолка на меня, с меня на щербатые ступени. Так она сыплется с жильцов, замкнувшихся в своих раковинах.
К горлу подкатывает тошнота.
Кажется, я угорел. Закрываю глаза и вижу, как черная поземка вертится у ног, жадно пожирает доставшийся ей корм, отрыгивая дымом…
…говорила: хуже будет. Ракетами в ТЭЦ прилетело. И в эту, как ее? В подстанцию. Еще по котельным бьют. Света нет, отопление пропало. Воды тоже нет. Хорошо, набрать успела. Перебралась на кухню, жгу газ, греюсь в потемках. Свитер, одеяла… Боюсь угореть. И не проветришь: квартира выстудится, так и замерзнуть недолго…
Новый год.
Вместо ароматов сосновой хвои и мандаринов — затхлая духота непроветренной квартиры, вонь немытого тела. Вместо праздничных фейерверков — эхо далеких разрывов.
…никакой радости. Раньше надеялись: закончится эпидемия — должна же она когда-нибудь закончиться? — и все станет как раньше. Теперь вспоминаю и думаю: уж лучше бы ковид…
Все входит в привычку. Кажется, что ничего другого нет и никогда не было. Только лестница, вечная лестница — бесконечный спуск, ступенька за ступенькой.
…забываю, как было раньше, до войны. Год сплошной зимы. Лето? Вроде было, а вроде и нет. Отопление дали, электричество иногда выключают, но редко. Вода есть. Снаружи — зима. Я ее не вижу, окна-то забиты.
И видеть не хочу.
Сквозняк втекает под одежду ледяными струйками. Во мраке — какое-то движение.
…все про наступление говорят. Скоро, мол. Если б русских совсем прогнали! Так ведь не прогонят. И на их территорию не зайдут — президент по телевизору сто раз объявлял. Граница рядом, значит, снова обстрелы. Только-только прекратились…
Март.
Дым пожара.
…шесть прилетов по городу. Ракеты С-300. Промышленный объект в Киевском районе: пожар после прилета. Где именно — не говорят. Еще пожар в Новобаварском районе. Объект гражданской инфраструктуры.
Почему они не сообщают — какой объект?!
Апрель.
Ступенька.
Стреляют. Где-то стреляют.
…Ниночка! Горе-то какое…
Муж ее под Угледаром… Минометный обстрел. Тело забрать не смогли. Я ей написала, хотела поддержать. А она… «Нет меня больше. Я теперь вместе с ним. Не пиши мне, не звони…»
А внизу был вовсе не подвал.
Внизу было то же, что и наверху: комната, пианино. Круглый стол, накрытый вязаной скатертью с бахромой. Под потолком — старая люстра на деревянной «ножке»-подвеске с матовыми «тюльпанами». Горят все шесть лампочек.
Нет, пять. Одна перегорела.
В комнате прибрано, подметено — хоть с пола ешь, говорила моя бабушка. И пианино, хоть и старое, блестело уютным лаком без единой царапины. Ни малейших признаков разрухи, запустения, чувства брошенности. Да, и окна — не те, новые, что поставили взамен выбитых взрывной волной.
Наверняка эти окна стояли здесь до войны.
— Здравствуйте, — сказала жиличка, улыбаясь. — Давайте знакомиться?