— Ты и маме объяснял?
Он вздохнул:
— Еще когда маленький был. Это она про море придумала. Я-то ей про песочницу грузил! Ничего, потом она привыкла, больше не спрашивает.
Я встал:
— Идем, я тебя домой подвезу.
А что я еще мог сказать?
Прежде чем войти в квартиру Эсфири Лазаревны, я долго стоял на лестничной клетке, навострив уши. Никогда еще Безумное Чаепитие не было таким шумным, даже в присутствии Мартовского Зайца, то есть меня. Кстати, судя по количеству голосов, я там был — ну или не я.
Что-то я совсем испортился. За Валеркой слежу, за бригадой подслушиваю. Ладно, заходим.
— Добрый вечер!
— И снова здравствуйте! — с изумлением откликнулась Тамара Петровна, пролив чай на скатерть. — Роман, извините, ради бога… А что вы здесь делаете?
— Я здесь работаю, — объяснил я. — А вы?
Не мог же я ей сказать: «Я здесь живу!» Во-первых, тут живет Эсфирь Лазаревна, а во-вторых, мы тут все не очень-то живем.
— А я пришла. Видите?
— Она пришла, — басом заржал дядя Миша. — Ромалэ, ты видишь? Томка пришла! А я уже испугался, что ты не видишь!
Томка, значит. Дядя Миша, любимец женщин, всегда шел напролом. А я, значит, Ромалэ. Это что-то новенькое.
— Вижу, — согласился я.
— Я собралась уходить, — сбивчиво начала объяснять Тамара Петровна. — Совсем уходить собралась. А потом чувствую: тянет. Назад тянет, обратно. Нет, не под лестницу, вы не подумайте! Я пошла, пошла… И вот пришла. Мне кажется, я у вас найду чем заняться. Ведь правда?
Пальцы ее левой руки барабанили по столу. Ференц Лист, Вторая Венгерская рапсодия.
Май 2023
История седьмаяДорога
— Вижу, Любаша, вы с ней прекрасно поладили.
— Ой, и не говорите, Ниночка Петровна! И вот спросите, чего я себя накручивала? Кормить, гулять, лечить… Теперь сама на прогулку рвусь! В кои-то веки Валерика за уроки загнала, а Джульетту на поводок — и во двор.
— Я же вам говорила…
— И очень даже хорошо, что уговорили. Джульетта, кстати, очень воспитанная собака. Прямо не скажешь, что с улицы…
Я сидел в машине под тополями, слушал вполуха женское чириканье и поглядывал на Валеркины окна. Так, для порядка. Если выйдет, я его не проморгаю. Тянет? Да, тянет. Хочется быть рядом. Раковина? Скорее уж, якорь. Держит, чтобы течением не унесло.
Про якорь я сам придумал.
— Привет, Жулька!
Ишь ты, наела бока! Шерсть расчесана, лоснится. Вышагивает по дорожке, как примадонна. Дрянь всякую подбирать — за кого вы нас держите? Ты гляди! Она цветы нюхает. Ромашки и эти, сиреневые, не знаю, как называются.
— Тяф!
Это она со мной поздоровалась. Без спешки, с достоинством, поддерживая репутацию воспитанной собаки.
— …не хочет к нам заходить. У вас, говорит, собака, а я собак боюсь!
— Это Джульетту, что ли?
Похоже, я что-то пропустил.
— Отговорки, Ниночка Петровна! Волонтерит он круглыми сутками. Возит на фронт рации, аккумуляторы, медицину. Бывает, по две ходки на день успевает. На ногах еле держится, серый от недосыпа, смотреть жутко…
— Не дай бог, заснет за рулем…
— Вот и я ему: Боря, посмотри на себя! Тебе бы отоспаться, поесть по-человечески. Не хочешь к себе на Москалёвку заезжать, время тратить — у меня заночуй. Тут до твоего лицея три шага. Я тебе борща наварю…
— Это какой лицей? Педагогический?
— У них там волонтерский центр. Оттуда и возит. Пока напарник жив был — еще ничего. Заезжали, обедали; случалось, что и ночевали. А потом у напарника в дороге сердце прихватило. До больницы не довезли, в машине и помер. С тех пор Боря как умом тронулся…
Я навострил уши.
В рассказе Валеркиной мамы не было ничего особенного. Многие волонтеры сейчас пахали, как проклятые, без сна и отдыха. Но у меня начало ломить затылок, а это верный знак, что лишняя бдительность не повредит.
— Ему нового напарника предлагали. Так он ни в какую. Нет, и всё! Мотается туда-сюда, как оглашенный, будто за двоих успеть хочет…
Значит, Боря? Валерка в разговоре как-то поминал «дядю Борю». Выходит, и правда дядя. В смысле, родной. Проблемы у тебя, дядя Боря. Серьезные проблемы.
А может, это я мнительный стал.
Квартиру я отбросил сразу. Заведись там жилец, Валерка моментально бы его засек и спровадил куда следует. Дом на Москалёвке? По словам Валеркиной мамы, дядя Боря там и не бывает. Впрочем, проверить не повредит.
Нужен адрес. Проще всего спросить у Валерки, но мы ведь не ищем легких путей, так? Если в деле фигурирует родственник следователя, то следователя отстраняют. Личная заинтересованность, понимать надо! И Валерку впутывать не хочется. Сам справлюсь: имя есть, фамилия есть, район известен…
Стоп! Нет у меня фамилии.
Чаленко — это наверняка по отцу. Если Боря — брат матери… Ищем девичью фамилию Любови Чаленко. Адрес известен, примерный возраст — тоже. Сохранился ли у меня доступ к служебным базам? До сих пор не проверял — надобности не было…
Сохранился!
Адрес, имя, фамилия… Ага, вот и девичья: Гайдук Любовь Семеновна. Значит, нам нужен Гайдук Борис Семенович. Есть такой? Есть, аж три штуки. Надо же, двое на Москалёвке живут! Одному — семьдесят четыре, другому — сорок семь.
Зеленая краска на заборе местами облупилась, обнажив неопрятные пятна ржавчины. Над калиткой под табличкой с адресом красовалась еще одна: «Гайдук Б. С.». Добротный кирпичный дом в полтора этажа, крыт шифером; участок, флигель, гараж, погреб…
Дом пустовал. Это я уловил, еще просачиваясь сквозь запертую калитку. Внутри ощущение запустения только усилилось. Прибрано, бардака нет, а выглядит нежилым. Пыль по углам. Мелкий сор на подоконниках. Паутина под потолком.
Жильцом не пахнет.
Для очистки совести я проверил всё, даже погреб. Жильца не было. И хозяин, похоже, давно сюда не заглядывал. Ладно, отработал вариант. Куда теперь?
Попробуем лицей.
На ступеньках у входа в педагогический лицей курили две женщины, рыжая и брюнетка, учительницы или волонтерки — не знаю. С ними, то и дело поправляя сползающие с носа очки, яростно спорил мужичок лет пятидесяти. Или младше, просто замученный.
— Скажите, чтоб грузили! — требовал он.
И встряхивал, встряхивал головой, словно отбрасывая назад непослушную прядь волос. Когда-то, пожалуй, он и впрямь обладал роскошной гривой, но с годами кудри поредели, а привычка осталась.
— Борис Семенович, успокойтесь, — вздыхала брюнетка. — Сегодня погрузки уже не будет.
— Как это не будет? Я должен ехать!
— На сегодня рейсы закончены. Вы в курсе, сколько времени? Скоро темнеть начнет.
— Я успею! Надо ехать!
У решетчатых ворот, загораживающих въезд в школьный двор, стояла трехдверная «Нива» болотного цвета — моя, должно быть, ровесница, старушка-внедорожница. Вид машина имела потрепанный, но непобежденный. Задняя дверь была открыта, заднее сиденье сняли, чтобы груза больше влезло.
Кажется, за рулем кто-то сидел. Отсюда не разобрать.
— Никуда вы не успеете. Поезжайте домой и ложитесь спать.
— Я не хочу спать! Парням нужны аптечки!
— Завтра, все завтра, — вмешалась рыжая. — Борис Семенович, вы себя в зеркале видели? Вы на ногах еле держитесь. Вам надо отдохнуть…
— Какой еще отдых! Скажите, пусть грузят…
— Борис Семенович…
— Хорошо, тогда я сам загружусь…
Он было ринулся в холл первого этажа, где, как я видел, стояли картонные коробки и клетчатые баулы, но рыжая загородила ему дорогу:
— Ничего не трогайте! Вам нужен отдых.
— Не нужен! Ладно, я в спортзале подремлю, на матах. Пустите, я правда в спортзал… А машину пусть грузят. Я подремлю и поеду…
Рыжая отошла в сторону. Борис Семенович ринулся в холл, свернул налево по коридору и исчез.
— Он не ляжет спать, — вздохнула брюнетка. — На матах? Видела я, как он спит. Ставит мат на ребро, прислоняет к стене — и лупит кулаками, словно боксерскую грушу. Загонит он себя, ей-богу, загонит. Никого не слушает: «Надо ехать! Надо ехать…»
Рыжая вздохнула в свою очередь:
— Они до войны тренировались в нашем спортзале. Не видели? По средам и воскресеньям, целая бригада пенсионеров. Ветераны-мордобойцы, скучно им на покое… И женщины тоже ходили. Борис Семенович из этих, неугомонных.
— Ох, Рита Владимировна, такие хуже всего! Знаете, как они перегорают? Как лампочки!
— Лампочки?
— Ну, лампы накаливания помните? Старого образца? Горит-горит, потом раз! — зашипела, вспыхнула, и все, темнота. Так и эти, бешеные — не поймешь, он еще пашет или уже догорел…
Выбросив окурки в урну, стоявшую у крыльца, женщины ушли в лицей. Сперва я думал пойти за ними, вернее, в спортзал, но сразу отказался от этой идеи. Зачем? Любоваться, как Валеркин дядя лупит мат? А даже если он и не лупит, если он сдался в плен усталости и забылся на стопке матов беспокойным сном — толку-то на него смотреть?
Все, что надо, я уже увидел.
Выбравшись наружу, я побрел к «Ниве». Трижды обошел старушку кругом, уже получив подтверждение тому, о чем подозревал, и привыкая к невозможному. От машины не пахло жильцом, затхлую вонь я бы учуял загодя, и тем не менее…
За рулем действительно кто-то сидел, тут я не ошибся.
За рулем сидел жилец.
Клетчатая рубашка с короткими рукавами. Ярко-красная бейсболка козырьком назад. Шорты цвета хаки. На вид жильцу было хорошо за семьдесят, точнее не скажу. Тощий, жилистый — весь какой-то дубленый, что ли? — он занял место водителя, положив руки на баранку. Смотрел он строго перед собой, не обращая внимания на мою прогулку.
Я еще раз принюхался. Запах отсутствовал.
Забравшись в «Ниву», я сел рядом, на месте пассажира. Даже здесь, вплотную, запаха не было. Пахло лекарствами, едой, взятой в дорогу, разогретой резиной, бензином — чем угодно, только не жильцом. Начало июня редко бывает по-настоящему жарким, но снаружи царила летняя жара. По идее, автомобиль должен был капитально прогреться — но нет, салон наполняла зябкая прохлада. Казалось, работает мощный кондиционер.