Двое помятых мародеров ждали нас, крепко-накрепко примотанные к фонарному столбу невообразимым количеством скотча.
Пришлось резать. Не мародеров, разумеется.
Я не запомнил тот момент, когда ракета прилетела в дом, на первом этаже которого располагался магазин. Помню только вой, переходящий в визг, и всё. Пожар, спасатели, коммунальщики, отселение людей, скорые помощи — память этого не сохранила.
Когда я пришел в себя, я стоял рядом с разрушенным домом. Небо расцветало первыми лучами солнца, Потехиной нигде не было, как и мародеров. Я сел в машину и поехал, куда глаза глядят, еще не понимая, что случилось.
Да, машина осталась. На ней и езжу до сих пор.
Не знаю почему.
Тут главное — парковаться так, чтобы в тебя самого не въехали. Вреда никакого, ясное дело. Просто чертовски неприятно, когда в твою машину до середины влез какой-то сраный «лексус», засунув фару тебе под мышку, и мордатый водитель орет в телефон, ругаясь с женой, а до тебя ему и дела нет.
Вот это все я и пережил заново, пока держал за руку Валерку Чаленко. Жизнь, смерть, посмертие.
Когда он, тяжело дыша, встал рядом со мной, тряпка под пожарным щитом шевельнулась. Ветер был здесь ни при чем, да и не было его, ветра. Черная поземка, искря от раздражения, развернулась лентой, промела по бетонному ледяному полу — и хвостом лисы-чернобурки вылетела в пролом, заметая следы.
Я смотрел ей вслед.
Я видел другое. Вот я отказываюсь подать Валерке руку, потому что мертвые не могут поддерживать живых. Вот он сам, без поддержки, делает шаг на обкусанные войной ступеньки без перил, рядом с проломом, ведущим вниз с высоты шестого этажа. Вот черная поземка хищной лентой кидается вдогон, из-под щита, разворачивается брезентовым шлангом, обвивает узкую мальчишечью щиколотку, дергает…
Я протягиваю руку, хочу схватить, удержать, только поздно. Зеленая куртка, вязаная шапка, густые брови, серые глаза, ямочка на щеке, узкая ладонь, смешное шмыганье носом, кашель и носовой платок — все это летит в чернильницу вечера, прямо на асфальт, уже готовый принять жертву, превратить в кровавую кашу.
Да, я увидел это как наяву.
Валерка тоже что-то увидел. А может, почувствовал. По лестнице мы спускались молча: он первым, я за ним. Молча шли вдоль дома к выходу со двора. Сумерки делались гуще, крались за нами, подъедали, растворяли в себе тени зданий и деревьев. Наших теней тоже видно не было: Валеркину сожрал ненасытный вечер, а моя навсегда осталась там, в июле, рядом со взломанным магазином. Я шел как есть, не отбрасывая тени, ничего не отбрасывая, даже самых безумных предположений. Шел и все озирался по сторонам, шарил беглым взглядом, высматривал — нет, черная поземка пряталась, близко не подбиралась.
Улетела? Хорошо бы.
Собака под шлагбаумом лежала без движения. Валерка остановился, долго смотрел на пса, словно хотел выяснить, жив бедняга или уже сдох.
— Отвернитесь, — попросил мальчик.
— Зачем? — не понял я.
— Я стесняюсь, — ломким голосом признался Валерка. — Не могу, когда на меня смотрят. Отвернитесь, пожалуйста.
Я отвернулся.
За моей спиной раздался шорох одежды — кажется, он присел над собакой. Потом с минуту было тихо.
— Встань, — услышал я, — и иди.
Я обернулся без разрешения. Собаки под шлагбаумом не было. Рыжая дворняга удирала со всех ног к гаражам, будто за ней черти гнались. Нет, пожалуй, черти были тут ни при чем. Кто угодно, только не черти. У дальнего гаража собака оглянулась на бегу, тявкнула — и скрылась из виду.
Пока я следил за ней, Валерка успел забраться в мою машину. Ну да, в машину. В мою. Я уже ничему не удивлялся. Наверное, он и номер телефона у меня возьмет. Будем созваниваться в свободное время. Если у него айфон, конечно, опять не разрядится.
— Вы меня подвезете? — спросил он. — Родители, наверное, в панике.
Я кивнул.
Я подвез. Я запомнил его адрес.
Бригада пила чай.
Все наши собрались на квартире Эсфири Лазаревны. Для окружающего мира квартира пустовала после смерти хозяйки, женщины одинокой, бессемейной. Для самой Эсфири Лазаревны здесь все осталось по-прежнему: и электрочайник, и заварной чайничек в японском стиле, и старомодный сервиз с танцующими пастушками. Если есть чайник, отчего бы не вскипятить воду? Есть чай, отчего бы не заварить? Воспоминания о вкусе чая сохранились у всех, так что проблем при чаепитии не возникало.
Квартира Эсфири Лазаревны была чем-то вроде моей машины. Не мы при них, а они при нас, да так, что не отодрать.
Хозяйка глянула на меня:
— Всё в порядке?
Профессиональная наблюдательность. При жизни Эсфирь Лазаревна работала психиатром в третьей клинической больнице. Даже успела побывать заведующей отделением инвалидов войны. Скончалась банально, от старости, в почтенные восемьдесят пять, в хлам износив усталое сердце. Легла в могилу на кладбище — третьем, как и больница, и тоже на Академика Павлова, — рядом с мамой и старшей сестрой. Об этом она заявила душеприказчикам перед смертью и документы на участок передала. А три дня спустя Эсфирь Лазаревна вышла на нашу бригаду прямо в разгар спасательной операции.
— Что это вы тут делаете? — спросила она. И добавила бархатным тоном: — Уверена, вы хотите об этом поговорить.
Мы не хотели, но пришлось. Хватка у Эсфири Лазаревны была мертвая. В сложившейся ситуации это звучит дурной шуткой, но против правды не попрешь.
Работница из нее, кстати, вышла аховая, лучше не придумаешь.
Когда жильцы выселялись без проблем, путем уговоров или, чего греха таить, угроз — они гуськом выходили на улицу, озирались сперва с испугом, но чем дальше, тем свободней, увереннее, и начинали таять. Текли легким дымком, уходя даже не в небо, а куда-то за край реальности — те места я видел, ну почти видел, когда меня накрывало.
Оставалось дождаться, пока дым исчезнет окончательно.
В особо сложных случаях, когда жильцов не получалось выселить обычными методами, в дело вступала Эсфирь Лазаревна. Чаще всего она просила нас выйти, и вскоре мы слышали командный голос майора медицинской службы в запасе:
«А ну встал, быстро! Жопе места не ищи! Встал и пошел!»
Работало как часы. Вставали и шли.
— Есть работа, — сказал я. — На Родниковой.
— Дай чай допить, — буркнул дядя Миша. — Не горит.
Я присел к столу.
— И еще. Есть парень, хороший парень. Чаленко Валерий, — я назвал адрес. — Присмотрите за ним, если что.
— Сам присмотришь, — дядя Миша шумно отхлебнул из блюдца. — Ты на машине.
Я налил себе:
— Уйду я скоро. Наверное.
— Накрывает? — спросила Эсфирь Лазаревна. — Часто?
Все притихли. Каждый знал, что это такое, когда накрывает. Состав бригады менялся не раз, не два. К счастью, на смену ушедшему кто-нибудь да приходил. Свято место пусто не бывает, хмыкал дядя Миша. А если бывал в настроении, то и добавлял пару слов насчет нашей святости.
— Как обычно, раз в неделю. Просто сегодня… Накрыло дважды за день. Ну, не знаю. Второй раз был необычный.
Я действительно не знал, что это было — там, на разрушенной лестнице, когда я держал Валерку за руку. Я просто рассказал им, как поехал искать пропавшего мальчишку, плохо понимая, зачем трачу время зря, и что из этого вышло.
— Черная поземка? — буркнул дядя Миша. — Вот же зараза, мать ее… Ладно, присмотрим мальца. А ты, Ромка, с уходом не торопись. Помни, нам машина нужна. Иди знай, когда еще кто-то с машиной объявится! Ты — ладно, а машина — штука полезная.
Я кивнул. Понимаю, мол.
И впрямь, что тут понимать? Придет время — уйду. Скажет мне кто-нибудь: «Встань и иди!» — так, как говорил Валерка, или иначе, другими словами, как выражается Эсфирь Лазаревна, выгоняя упрямых жильцов, — я и пойду себе.
Упираться не стану.
Январь—февраль 2023
История втораяЖилец
Валерки дома не оказалось.
Этого я, разумеется, не знал. Я вообще не знал, зачем приехал к его дому. Наверное, совесть заела. Вот сказал нашим, чтобы присматривали за парнем, повесил на чужие шеи лишнюю заботу, а сам что? Сам здесь, в городе, жив-здоров, хотя и не очень-то жив; даже не накрывало ни разу за три дня.
Поеду, значит, гляну одним глазком.
Дверь подъезда была заперта. Работал домофон, только это не для таких, как я. Позвонить в квартиру, сказать: «Здравствуйте, я из полиции, покойный друг вашего сына…» Не дай бог услышат — потом «скорой помощью» не отделаешься.
Магнитный замок на двери? Говорю же, не наша проблема. Короче, я просто вошел и стал подниматься по лестнице. Это вампирам надо, чтобы их пригласили в жилье, а мы при исполнении, без приглашения.
С вампирами я был знаком по художественным фильмам. Может, они тоже без приглашения? А продюсерам доплачивают, чтобы дурили зрителям головы?
Подъезд как подъезд. Стены до половины выкрашены синей краской, выше побелены. Побелка местами осыпалась, краска облупилась. Между первым и вторым этажами — распределительные узлы провайдеров: «Воля» и «Триолан». Кабели змеятся, блестят черной оплеткой, тычутся в просверленные норки, заползают в квартиры.
Что еще? Газовые счетчики? Ну, могу собрать показатели.
Я иронизировал, корчил из себя шута, а на самом деле с болезненной жадностью впитывал, собирал в ладошку, как нищий собирает жалкие крошки хлеба, эти приметы обыденности, простого быта, жизни, в конце концов, — всего, чего я был лишен, что потеряло для меня всякий практический смысл. В подъезде я чувствовал себя неуютно, все время хотелось задержаться, присесть на ступеньку да так и остаться навсегда тоскливым призраком, мало-помалу превращаясь в жильца, отравляющего воздух своей ядовитой тоской.
Уймись, придурок. Нашел время себя жалеть.
Валерки, как я уже говорил, дома не было. Была его мама, маленькая тщедушная женщина в теплом байковом халате. Женщины ее телосложения вечно мерзнут, да и в квартире было не жарко. Отопление после регулярных прилетов по ТЭЦ частенько выключали для ремонта: на три-пять часов, а случалось, что и на сутки, и больше.