«Жуткая, если вдуматься, история!»
Я теперь тоже вроде могильного металлолома. Жуткая, если вдуматься, история.
Солнце простреливало зелень листвы острыми слепящими лучами. Казалось, деревья вот-вот вспыхнут, как от ракетного прилета. Я свернул на спуск, выводящий с Веснина на Шевченко, прибавил скорости. Куда я несусь? Так и жильца проморгать недолго…
Проморгать запах? Прошляпить луну в небе, сирену просрать! Выдай я такое — дядя Миша ржал бы конем, а Эсфирь Лазаревна глянула бы, как она умеет, с особым психиатрическим интересом.
Стекла в машине я опустил. Нет, город пах не жильцами. Пыль, гарь, горечь первых палых листьев — город пах осенью, самым ее началом. До сих пор не знаю, это мое воображение запахи дорисовывает — или я и вправду что-то чую? Кроме жильцов, в смысле. Ну хоть немного, а?!
Сто раз об этом думал. Ничего не надумал.
Пошла многоэтажная застройка. Целые дома. Почти целые — на стенах щербины от осколков, окна заколочены ДСП. Дальше, дальше! Обгорелые руины — их число увеличивалось, дорога превратилась в сплошные колдобины. В итоге я резко затормозил перед знакомым шлагбаумом. Здесь я не был с того дня, как помог Валерке спуститься по разрушенной лестнице.
Нет, вру. Назавтра я привез сюда нашу бригаду.
У шлагбаума на земле что-то шевельнулось. Я аж дернулся! В феврале там лежала умирающая Жулька, и ее жадно облизывала черная поземка. Порыв ветра взметнул в воздух облако пыли и жухлые листья. В пяти шагах рос каштан, чью крону по краям еще летом тронула ржавчина. Смерчик крутнулся, опал, рассы̀пался. Ветер, резко сменив направление, погнал по земле облезлый лисий хвост.
Просто пыль. Просто листья.
Просто осень.
Не знаю зачем, но я выбрался из машины и направился к дому. Обоняние подсказывало: там никого нет. У дальнего, уцелевшего подъезда курил блондин, мой ровесник. Натуральный красавчик, он смахивал на фитнес-тренера. Синяя футболка Adidas — фирменная, настоящая! — сидела на нем в обтяжку, демонстрируя рельефный торс. Короткие рукава подчеркивали мощь бицепсов.
Лишней выглядела только сигарета. Впрочем, кто без греха? Буха̀л я как-то с футболистами — не всякий мент столько выпьет!
Задержавшись на пару секунд, я вдохнул дым чужого Marlboro — или вообразил, что вдохнул, черт его знает?! — и нырнул в подъезд. На ступеньках — пыль, мелкий сор, окурки. Не похоже, чтобы тут жили. Либо Фитнес только-только вернулся из эвакуации, либо ему глубоко наплевать, что творится за пределами его квартиры.
Военкомат по нему плачет, богатырю!
Наверху послышались шаги: дробные, быстрые. Кто-то спускался вприпрыжку. Два пролета, третий — и я нос к носу столкнулся с Валеркой.
— Дядь Ром?! Драсти!
— Привет!
— Не парьтесь, тут никого нет. Я проверил.
Возражая парню, громко лязгнул замок.
Дверь открывалась странно: короткими дергаными рывками. В проеме возникла тощая задница, затянутая в линялые джинсы. К заднице добавились спина в цветастой гавайке и две тяжелые, до отказа набитые сумки в загорелых, а может, от природы смуглых руках.
Гаваец по шажочку выбирался из квартиры.
Следом в дверях объявился стриженный под «ёжик» бугай в несвежей футболке: пляж, пальмы, небоскребы и надпись City of Angels. Под мышками у здоровяка расплылись темные пятна пота. Он тоже тащил пару сумок и еще рюкзак за плечами. Из одной сумки торчал край плазменной панели, из другой — системный блок компьютера с логотипом Lenovo.
— Здравствуйте! — произнес Валерка ломким голосом. — Вы чего это?
Бугай выкатил на парня налитые кровью глаза. Гаваец вывернул шею, косясь через плечо. В шее хрустнуло.
— Переезжаем! — с натугой выдавил Бугай. — Вали отсюда, пацан, не мешай.
— Беги, Валерка! — заорал я. — Беги, дурачина!
Валерка отступил на шаг. Жестом ковбоя, выхватывающего револьвер из кобуры, достал из кармана айфон.
— Вы, наверно, воры! Воры, да?
— Оборзел? — глаза Бугая сузились. — А ну быстро свалил отсюда!
Валерка поднял айфон:
— Я-то свалю. А ваша фотка сейчас в сеть улетит.
— Ах ты сопляк…
— Вот прямо сейчас. Тогда и узнаем…
Бугай опустил сумки на пол.
— Беги! — заорал я что есть силы, проклиная детский героизм, так не вовремя проснувшийся в парне. — Быстро!
И шагнул к Валерке — схватить за руку, утащить прочь.
Не успел. Дважды щелкнула камера айфона, и парень, сорвавшись с места, чесанул вниз по лестнице. Он стремглав проскочил два пролета — я за ним едва поспевал! — и с размаху врезался лбом в могучую грудь Фитнеса.
Я и не услышал, когда красавчик зашел в подъезд.
— Куда летим? — ласково спросил Фитнес, придержав беглеца за плечи. — Кто обижает?
— Воры! — Валерка задохнулся. — Задержите их!
— Легко, — согласился Фитнес.
— А я полицию вызову!
— Молодец! — похвалил Фитнес.
И ладонью ударил парня в лицо.
Бил Фитнес вполсилы, но Валерке хватило и этого. Тряпичной куклой мальчишка отлетел к стене, ударился затылком и сполз на пол лестничной площадки, выронив айфон. Он сидел на замызганной казенной плитке, обмякнув, привалившись к стене спиной, свесив голову на грудь, цыплячью детскую грудь, совсем не такую, как у Фитнеса. Казалось, он устал, лишился последних сил и решил отдохнуть прямо здесь, в подъезде чужого дома. Из разбитого носа текла кровь, пачкала рот, к ней добавилась кровь из лопнувшей губы, превращая Валерку в дремлющего, только что насытившегося вампира. Красная каша сползла ниже, на подбородок, на светлую рубашку, забралась под расстегнутый ворот…
Ненависть. Я и не знал, что способен на такую ненависть.
Как в кипяток окунулся.
Едва ощутимое дуновение. На краткий миг у меня помутилось в глазах. Сперва я не понял, что сделал, а когда понял, то уже завершил свой бешеный, звериный, абсолютно бессмысленный бросок вперед — и пролетел сквозь Фитнеса, не причинив тому ни малейшего вреда. Я даже по инерции сделал еще пару шагов, въехал до половины в пошарпанную стену — и выдернул себя назад так быстро, как если бы от этого что-то зависело.
Фитнес наклонился к Валерке.
— Не тронь его!
Бессильная ярость клокотала, пенилась, требовала выхода и не находила его. Я до боли сжал кулаки, так что ногти впились в ладони. Нет, какие ногти, это память, моя сволочная память воскресила боль из прошлой, настоящей жизни — нарочно восстановила ее, напомнила, чтобы я помучился сверх уже доставшегося.
Я ничего не могу сделать. Я не могу просто стоять и смотреть.
Два взаимоисключающих «не могу» рвали меня на части. Зачем я снова бросился на Фитнеса? Не знаю, не сумею объяснить. Наверное, что-то делать без смысла, без надежды было для меня сейчас легче, чем не делать ничего. На долю секунды воздух уплотнился, мелькнули какие-то зыбкие контуры, пахну̀ло затхлостью, знакомой по общению с жильцами.
Это было все, что я испытал от соприкосновения с Фитнесом, проскочив сквозь него еще раз — и взбежав по лестнице на три ступеньки вверх.
— Что у нас здесь?
Фитнес поднял Валеркин айфон. Он переводил взгляд с телефона на мальчишку, словно прикидывал, что делать с тем и другим.
У меня мутилось в глазах. Мужчина и мальчик расплывались; казалось, я вижу их сквозь слезы. С Фитнеса сыпалась перхоть — это ее запах я ощутил при контакте. В районе солнечного сплетения мерцал едва различимый огонек — дунь, и погаснет. А это что? Лестница? Нет, не та, что в подъезде, другая.
Фитнес, это твоя лестница?!
С лестницы, на которой стоял, я кинулся на Фитнесову — кинулся так, словно опять был живой и жизнь, подаренная мне заново, зависела от этого броска. Ступеньки сами легли под ноги; нет, не ступеньки — одна-единственная, та ступенька, на которой Фитнес стоял одновременно там и здесь.
Я влетел туда, куда хотел, рыча по-волчьи. Врезался в Фитнеса всем телом — бедром, плечом, головой. Не знаю, каким чудом мы оба удержались на ногах, когда я снес его с места, где он стоял, дышал, бил, держал айфон — и рванул вниз, по его же собственной лестнице, туда, где он еще никогда не был, в ждущую, шевелящуюся мглу: одна ступенька, вторая, третья…
Мы застыли в шатком равновесии.
— Ы-х-х-х, — сипло выдохнул Фитнес.
У него не нашлось слов. У него вообще не было слов; все слова, которые он знал, остались позади. Глаза Фитнеса вылезли из орбит, он попытался оторвать мои руки от своего горла, но я перехватил его шею в «ножницы», зажав между предплечьями. Будь мы живыми, я бы с ним не справился. Но здесь, на лестнице, чья бы она ни была…
Все иначе. Совсем иначе.
Он бестолково замолотил меня кулаками. Ударов я не ощутил, просто отметил, как некий второстепенный факт. Я чувствовал другое, то, что не возьмусь описать, как не смог это сделать на похоронах лейтенанта, когда поймал Валерку на слабо̀ и вскоре пожалел об этом.
Копоть. Жирная. Оседает.
Впитываю, всасываю.
Пламя: чадное, шершавое. Сотни языков, тысячи. Касания. Ласки. Проникновения. Черные нити змеятся под кожей, прорастают из рук. Тянутся к Фитнесу: оплести! впиться! пить, пить…
Смола. Сладость.
Мало смолы, хочу еще.
Какая еще смола? При чем тут смола? Слова ускользают, теряют прежний смысл. Нет нужных, чтобы встали в разъемы, сложились в пазлы, выразили невыразимое.
Еще! Хочу еще!
Пепел. Дождь. Дождь из пепла. Сыплется, стекает, клубится. Вишнево-багряный вкус. Запретный плод сладок. Почему запретный? Запреты мне претят, я не терплю запретов. Терпкое терпение осталось позади. Пеплопад сладок: поглощаю, перевариваю, отрыгиваю, извергаю. Еще, еще! Сдавить, как тюбик с пастой, выдавить побольше страха. На дне страха прячется ужас. Доберусь, добьюсь, добью…
Хрип.
Натужный, багрово-синий.
Это я? Это он. Хрип ползет издыхающей змеей. Блекнет, слабеет. Вот-вот выползет полностью. Закончится. Пепел тоже закончится? Жирный, вкусный?
Не хочу! Не могу удержаться. Хочу еще.