— Да.
Я подхватил ее под мышки. Потянул вверх. Ноги не держали Тамару Петровну. Я закинул ее левую руку себе на плечо. Обнял за талию, плотно прижал к себе. Пальцы Тамары Петровны барабанили по мне, не переставая. Не знаю, что она играла: Вторую Листа или «Шербурские зонтики».
— Идем?
— В ритме вальса, — хрипло выдохнула она. — Нет, стойте на месте. Вам никуда идти не надо, я сама. Дальше я сама, вы просто держите…
Я держал. Молчал. Я стоял на месте, а она шла. Шла вверх по ступенькам, которые проявлялись с каждым шагом Тамары Петровны. Учительница музыки уже не просто висела на мне, она кое-как стояла на ногах, переставляла их, помогая мне, а вот она уже идет, считай, сама, только опирается на меня, ага, поцеловала в щеку, быстрым легким касанием губ, и вот она идет, уходит вверх, ступенька за ступенькой, а я стою на месте, дурак дураком, и гляжу ей вслед.
— Вы за мной не ходите, — обернулась Тамара Петровна. — Вам нельзя. Это моя лестница, вам нельзя…
Всё, исчезла. Растворилась в голубоватой дымке.
— Ромка! — позвал из кухни дядя Миша.
Я побрел к нему.
Дядя Миша сидел за кухонным столом. Перед ним стояло его сокровище — пустая чекушка из-под водки, которую родня дяди Миши оставила ему на кладбище.
— Ром, ты посидишь со мной?
Я сел напротив.
— Ром…
Он задумался:
— Всякое пил, а рома не пил. Никогда в жизни. И шутить сейчас не хотел, само вышло. Ром, ты понял? Ну, ты понял, я вижу.
— Может, воды туда налить? — я указал на бутылку. — Ну, вроде полная.
— Не надо воды. Пусть так стоит, как есть. Ромка, ты молчи. Я же вижу, ты думаешь, что надо говорить, а оно не надо. Ничего не надо говорить. Ты придвинь к себе рюмку и молчи. Просто посидим, хорошо?
Я кивнул. Придвинул к себе рюмку. Рюмок на столе было две, я сразу и не заметил. И блюдце с обильно посоленной краюхой черного хлеба. Я потянулся было к хлебу, передумал, спрятал рюмку в ладонях, покачал.
Мы сидели. Молчали.
Всё как он просил.
Когда дядя Миша начал уходить, я старался смотреть на него, только на него, не на ступеньки. Трудно было удержаться и не шагнуть на лестницу без перил. На чужую лестницу. Безумно трудно, я еле сдерживался.
Я держался за рюмку, как за якорь.
— Бывай, Ромка, — тремя ступеньками выше дядя Миша остановился. Обернулся, посмотрел на меня с искренним сочувствием. — Хороший ты парень…
Он внезапно вернулся, спустился обратно, взял свою бутылку и сунул в карман. И снова пошел, шаг за шагом, уже не оборачиваясь.
— Бывай, дядя Миша, — сказал я. — Легкой дороги.
Когда я вышел из кухни в коридор, Наташи там не было. Я прошелся по комнатам, заглянул даже в ванную, в туалет. Нет, никакой Наташи. Ушла сама? Кто-то помог? Еще в кухне мне показалось, что Наташа в коридоре не одна, что я слышу детский голос. Но тогда нельзя было отвлекаться от дяди Миши, а сейчас я не хотел об этом думать.
Ушла, и ладно.
— Хороший ты парень, Ромка, — повторил я. — Кто тебя, хорошего парня, выводить-то будет, а?
Зачем я сюда приехал?
Ночь. Луна.
Магазин. Фонарный столб. Тут я погиб.
Выйдя из машины, я некоторое время тупо глазел на темную, заколоченную витрину магазина, а потом сел под столб, просто на асфальт. И все-таки: зачем? Аргумент — вернулся, мол, туда, где все началось, — не выглядел убедительным. Пустым и пафосным он выглядел, вот что я вам скажу.
Когда я посмотрел на машину, то не увидел ее. Машина, часть меня самого, исчезла. Ну вот я и безлошадный. Это что-то значит?
Смартфон? Смартфон на месте.
Позвонить Валерке? Дурацкая идея. Разбужу парня, он растревожится, рванет сюда со всех ног… Желание позвонить Валерке вопреки всем доводам разума было таким острым, что я боролся с ним из последних сил.
А потом грохнул смартфон об тротуар.
Поднял и грохнул еще раз. Всё, никаких звонков.
Кто-то приблизился к магазину и сел под витрину, тоже на асфальт. Фонарь не горел, в темноте я не мог разобрать, кто это. Валерка? Нет, чепуха. Даже так видно, что взрослый мужчина. Мародер? Один из тех двух, ради кого я приехал к магазину; тот, кто погиб вместе со мной? Почему тогда он один?
Где второй?
Когда я подумал, что это дядя Миша вернулся за мной, чтобы забрать, помочь, вывести, — безумная надежда вспыхнула, обожгла и угасла. Нет, это не дядя Миша. Тридцать раз нет.
Свет луны упал на незваного гостя, и я узнал его. Жилец, мой первый жилец. Его я нашел на Северной Салтовке и сообщил нашим. Кто его вывел? Кажется, Эсфирь Лазаревна. Что он здесь делает?
Здесь он — или это плод моего воображения, подарок памяти?
Рядом с первым жильцом встал второй. Садиться он не захотел. Да, этого я учуял на Рымарской, прямо в школе. Сторож, умер в подсобке от инфаркта. Его вывел дядя Миша. Ага, вот и третий, вернее, третья.
Четвертый. Пятая.
Двенадцатая.
Они шли и шли, двигались отовсюду. Выходили из переулков, дворов, подъездов. Жильцы и жилички, которых мы выдворили из раковин. Я никогда не думал, что их так много. Славно поработали, а? Они шли и шли, возле магазина уже не было свободного места; они садились у столба рядом со мной, вокруг меня и молчали, потому что молчание — это тоже слова.
На каждой ступеньке свои слова. Главное, понять их смысл и научиться произносить.
На каждой ступеньке свои слова. Когда я подумал об этом, я поднялся с земли, шагнул ступенькой выше, потом еще выше. И пошел себе нога за ногу, не смущаясь тем, что перил нет, а за краем лестницы дышит хищное ничто.
Чего мне бояться на моей лестнице?
Всё. Счастливо оставаться.
Лестницы. Множество.
Великое множество. Бесконечное.
Я стоял на своей. Хотелось бы сказать: выше того места, где был раньше. Только это прозвучало бы как откровенная ложь. Я стоял выше того места, ниже его, на том месте, где был раньше. Я стоял на каждой ступеньке своей лестницы одновременно, на каждой, не пропуская ни одной.
Может, я и был лестницей? Не знаю.
Узнáю.
Мне не требовалось идти, чтобы спуститься или подняться. Сами понятия спуска и подъема утратили смысл. Ага, вон и дядя Миша. Машет бутылкой, вроде как тост произносит. Наташа. Эсфирь Лазаревна. Тамара Петровна. Те из наших, кто ушел до моего знакомства с Валеркой. Смеются, глазеют на меня, как на слона в цирке.
— Дядя Рома! Здрасте!
Валерка. На всех ступеньках сразу. На всех сразу и везде разный, только я-то вижу, что это Валерка. Он еще говорил: ноги ступают по мокрой гальке, до колена или там по пояс ты в воде, а все остальное на воздухе. Такое, значит, сравнение. Мама придумала, для простоты. Сам Валерка все песочницей объяснял.
Вот и я не могу объяснить. Не умею.
Научусь.
— Привет, — сказал я. — Как дела?
Глупо, да. А что я должен был сказать?
— Норм. Дядя Рома, вы в порядке?
— Вроде бы.
— Вы давайте подключайтесь. Тут работы — непочатый край.
— Работы?
— А вы что думали? Вы только посмотрите…
Я посмотрел. Он был прав, работы оказалось навалом. Я просто не знаю, как ее назвать, эту работу, так, чтобы все поняли. На каждой ступеньке свои слова, и звучат они по-разному. Иногда услышишь и не поймешь. Я тоже не всё понимаю, но это, если верить Валерке, норм. Всему свое время.
Всё дело в словах. В них, точно вам говорю.
— А как же чай? — вспомнил я. — Мы что, и чаю не попьем?
Октябрь 2023