Медленно встав, он схватил крюк, прикрепил доску к стопору и зацепил его за один из канатов. Сжал его, осознавая, что если не затормозится быстро, то стукнется о пол шахты на страшной скорости, а если затормозит слишком быстро, то сломает либо доску, либо ноги.
Ноги Гэвина дрожали от напряжения, когда он старался удержаться стоя при быстром падении. Он миновал пять широких белых линий, начертанных на стене шахты. Это было предупреждение, что он почти внизу. Мгновением позже промелькнули четыре белых линии. Все равно слишком быстро.
Три. Две.
Неплохо. Одна.
Приземление вышло довольно жестким. Естественная реакция – перекатиться – не очень помогла с учетом того, что у веревки не было слабины. Он шлепнулся на спину и перекатился через магический факел. Тот тут же обжег его сквозь рубаху.
Гэвин с воплем вскочил на ноги. К счастью, рубаха не вспыхнула. Он осмотрел красный ожог на ребрах. Очень больно, но ничего серьезного. Гэвин отцепился от лифта.
Камера возле лифта была площадью всего в четыре шага. Гэвин не видел ее. В голубом свете магического факела он подошел к одной из синих стен. От его прикосновения она стала прозрачной, но за ней ничего не было. Пока. Медленно, как всегда так медленно противоположная камера поднялась и повернулась.
Это было величайшим творением Гэвина. Он создал ее за один бешеный месяц, вложив в нее все, что знал. Но каждый раз, как он вызывал синюю камеру, сердце его сжималось. Как и сегодня. Медленный подъем и вращение камеры были необходимы, чтобы человек внутри даже не понял, что он движется.
С другой стороны, это давало Гэвину пять минут, в течение которых ему было нечего делать, только ждать. Сегодня ожидание будет пустым. Оролам. У Гэвина стеснило грудь. Было трудно дышать. Камера была слишком маленькой. Здесь недостаточно воздуха. Дыши, Гэвин, дыши. Надень маску безразличия.
Наконец прозрачность открыла ровный шар внутренней части темницы. Напротив Гэвина стоял человек – вылитый он, но худой, менее мускулистый, грязный. С более длинными волосами.
– Привет, братец, – сказал Гэвин.
Глава 35
– Теперь, – сказал Железный Кулак, – вот так ты войдешь в Хромерию. С приливом и рассветом. – Он прибыл до восхода солнца, разбудил Кипа, который в очумелом состоянии не мог понять, день сейчас или ночь. Мальчик медленно приходил в себя, пока командир подгонял его по не столь людным улицам до вершины этого холма. – Ее называют Стеклянной Лилией, – сказал Железный Кулак. – Более нежное имя, чем она заслуживает, но ведь сталь непрозрачна. Верно?
Когда они взобрались на холм, Хромерия на первый взгляд действительно показалась похожей на цветок. Шесть башен шестиугольником окружали центральную. Поскольку Малая Яшма повышалась с юга на север, дальние башни казались ближе к небу, хотя от основания до вершины все они были одинаковой высоты. И каждая башня была совершенно прозрачна с южной стороны. Дополнял странный цветочный образ мост, если его можно было таковым назвать.
Мост, пересекавший океан между Большой и Малой Яшмами, был зеленым, как стебель цветка. Он шел прямо к сияющим башням и луковицеобразным стенам, которые нависали над водой. Но мост был не просто зеленым – его не поддерживали опоры. Он лежал на поверхности воды. Он не был плавучим, поскольку не колыхался вместе с волнами, и с одной стороны от него море покрывали волны, а с другой оно становилось куда спокойнее.
– А почему зеленый? – спросил Кип, пытаясь заставить мозги работать. – Зеленый ведь гибкий?
– Это синий, усиленный желтым, – сказал Железный Кулак, продолжая идти к мосту. Кип поспешил за ним, чтобы не отстать, с трудом озираясь по сторонам и одновременно шагая. Вся усталость куда-то улетучилась.
– Желтый? – спросил Кип. – А как это работает? Приз… мой дядя ничего не рассказывал мне о желтом.
Железный Кулак смерил Кипа взглядом тяжелым, как удар молота. Он не ответил, даже когда Кип заткнулся и тихо пошел рядом, выжидательно глядя на великана, но не осмеливаясь его тревожить. Наконец Железный Кулак посмотрел на Кипа:
– Я что, на магистра похож?
– Просто решил, что вы не такой хороший боец без ваших синих очков, – сказал Кип. Заткнись, идиот! Не… – Так могли бы еще и другую пользу приносить.
Командир Черной Гвардии резко повернул голову к Кипу. Тот сглотнул. Ты заслужил, чтоб тебе за это проломили башку, Кип, ты просто напрашиваешься.
Затем на лице командира проступила невольная полуулыбка. Он гоготнул.
– Когда Оролам раздавал мозги, те, что были впереди, опоздали на раздачу здравого смысла, м?
– Что? – спросил Кип. – Ой.
Он терпеливо ждал, думая, что эта шутка позволит ему получить ответ о желтом люксине, но Железный Кулак просто проигнорировал его. Коварная усмешечка на его лице сказала Кипу, что он понимает: мальчик ждет ответа и придерживает язык лишь потому, что не хочет менять тему. Но Железный Кулак не собирался дать ему удовольствия выбить-таки ответ. Пухлая сила наткнулась на неподвижную массу.
Однако через несколько минут они дошли до Лилейного стебля – или, скорее, вошли в него – и Кип забыл, о чем он спрашивал. Мост был полностью закрытым, пусть и синим люксином, столь тонким, что он становился почти бесцветным, словно стекло. Но у них под ногами мост просто сиял. Кип бросил взгляд на Железного Кулака.
– Сколько бы ты на меня ни смотрел, я все равно не собираюсь быть твоим магистром, – ответил здоровяк.
– А гидом?
– Нет.
– А вежливым хозяином?
– Не-а.
А мудаком? Кип уже открыл было рот, но снова заметил, насколько мускулистые у Железного Кулака руки. Он закрыл рот и надулся.
– Ты что-то хотел сказать? – спросил Железный Кулак.
– Ваше имя, – сказал Кип, – среди парийцев оно частое?
– Железный Кулак? Насколько знаю, я один.
– Я не об этом… – О, так он дразнится!
Железный Кулак хмыкнул.
– Ты хочешь сказать, обычно ли для нас брать имя, описывающее человека? Это очень распространено. Некоторые из нас используют старый язык, но побережники – мой народ – выбирают слова, понятные чужакам. Илитийцы тоже так поступают. В какой-то степени это делает вся Хромерия. Гэвина Гайла почти никогда не зовут императором или Призмой Гайлом. Он просто Призма. Орея Пуллаур просто Белая. Многие считают бессмысленные имена истинной загадкой.
– Бессмысленные имена. Вроде Кипа?
Железный Кулак поднял бровь. Пожал плечами.
Ну спасибо.
Толпа, валящая на Малую Яшму по дневным делам, словно и не замечала чудес у себя под ногами. Мост был где-то в двадцать шагов шириной и три сотни длиной от берега до берега. Поверхность была чуть шероховатой, но едва ли нарушала его прозрачность, если не считать некоторого количества грязи. Кип видел воду прямо у себя под ногами менее чем в футе. Она вздымалась и опадала с каждой волной. Они шли по стороне с сильными волнами – похоже, здесь было правостороннее движение, не как дома, так что волны бились о люксин прямо рядом с Кипом. После того как его помотало на волнах и он чуть не утонул, от этого вида мальчик заметно нервничал. Остальные вроде и не замечали волн.
Затем, когда Кип и Железный Кулак добрались до середины моста, Кип заметил чудовищную волну. Она как раз была готова обрушиться на мост: впадина делалась все глубже, а высота росла. Кип приготовился и набрал в грудь воздуха.
Он не заметил, что зажмурился, пока не услышал смешка Железного Кулака. Кип открыл глаза как раз вовремя, чтобы увидеть, как остатки воды стекают, не причинив вреда, по внешней стороне трубы. Мост даже не скрипнул, не дрогнул, не заметил силы воды, которая только что прошла над ним.
Несколько прохожих понимающе усмехнулись. Похоже, это уже была бородатая шутка.
– Вот почему… – Кип запнулся, напомнив себе, что надо использовать верное слово. – Потому мой дядя хотел, чтобы я пришел этим путем?
– Отчасти. Каждый раз, как нам приходится иметь дело с норовистым королем, сатрапом, королевой или пиратским главарем, мы стараемся провести его по мосту в момент высокого прилива. Это славное небольшое напоминание о том, с кем он имеет дело.
Небольшое напоминание?
Очередная волна перекатила через мост, и вскоре даже провалы волн стали выше низкой части моста. Когда Кип и Железный Кулак сошли с моста, он погрузился в море. Невероятно. Кип вырос не у моря, но даже он знал, что такой быстрый и сильный прилив – дело необычное. Он задумался, нет ли и в этом магии. И все это время мост даже не дрогнул. Такой вот намек.
Мост поднимался вверх, прежде чем выпустить их на берег, конечно же, но выйдя, Кип наконец смог рассмотреть Хромерию.
Первые две башни, по правую и левую руку того, кто только что ступал на Малую Яшму, были построены ближе друг к другу, чем две дальние, наверное для того, чтобы усилить стену возле гигантских ворот, где, скорее всего, будет атака, либо…
О! Дело в свете.
Как только Кип это понял, все остальное обрело смысл. Все в Хромерии было устроено так, чтобы свет держался здесь как можно дольше. Расположение на склоне холма означало, что больше солнечного света достигнет нижних уровней самой северной башни и двора. Поставив две первые башни шестиугольника ближе друг к другу, строители сделали так, чтобы их тень не падала на здания позади. «Стеклянные» северные стены и северные стороны каждой башни приводили к тому, что даже выходящие на север помещения получали столько солнечного света, сколько могли, в то время как южные помещения имели матовые стены, более соответствующие уединению и комфорту. Кип представил, что люди с удушливым страхом высоты могут чувствовать себя неуютно в некоторых помещениях Хромерии – чтобы уменьшить затенение основания, все башни, кроме центральной, были наклонены наружу, придавая всему сооружению сходство с цветком. Это тоже не было случайно – несмотря на наклон, все этажи оставались ровными. Возможно, Хромерии нужно было больше места, чем имелось на острове, так что единственным решением стало продолжить башни за пределы острова. А возможно, это было сделано просто потому, что они так могли. Для поддержки или удобства каждую башню связывала с соседними сеть прозрачных мостиков. И все они были соединены с центральной примерно на середине ее высоты. Кип видел, как эти закрытые галереи между башнями заполнялись народом. Несомненно, если у тебя есть дело в каждой башне, куда быстрее пойти туда напрямую, чем спускаться по лестницам, пересекать двор, а затем снова карабкаться вверх. Но зрительный эффект тоже имел значение. Вид центральной башни, как середины цветка, оставался лаконичным, выраженным.