Кип хихикнул. Смех был лишь отчасти вымученным.
– Традиционная хохмочка? Боюсь, я сделал традиционную лужу.
Она рассмеялась:
– Спасибо, ты молодчина. Если тебе будет от этого лучше – я сама чуть в обморок не упала, когда мой магистр проделал это со всем нашим классом. Идем, уже близко.
Они вместе обошли круг и свернули к желтой башне. Она была как раз позади, когда Кип входил в Большой двор, так что он ее по сути и не видел.
Теперь она возвышалась и над ними, и уходила вниз.
– Глаза уже не воспринимают, – сказал Кип.
– Что?
– Я сегодня увидел столько невероятного. Или она не так впечатляет, или я уже устал изумляться, поскольку, на мой взгляд, это просто желтая башня. Ни языков пламени, ни драгоценных камней, ни вращения.
Башня светилась, но во всем остальном была как дымчатое желтое стекло, проницаемое для света, но не прозрачное. Может, трудно было рассмотреть, поскольку солнце как раз зашло за башню.
Лив улыбнулась. Он не мог поверить в это, но забыл, что у нее ямочки.
– Желтая удивительна тем, что сделана полностью из желтого люксина.
– Будто остальные нет, – сказал Кип, не понимая. Он моргнул. – То есть они сделаны не из своего цветного люксина?
– Нет-нет-нет. Остальные построены из обычных строительных материалов, лишь фасады магические. А желтая – полностью из желтого.
Из своего безусловно краткого разговора с Призмой Кип понял, что желтый используется как магический ланолин или что-то в этом роде – он смягчает другой люксин, но во всем остальном легко снова превращается в свет.
– Эм, я думал, что желтый, ну, плохой выбор для строительного материала, нестабильный и все такое. – Кип вдруг вспомнил, почему решил держать язык за зубами. Чем дольше они будут говорить с Лив, тем естественнее будет заговорить о доме. И тем более неестественно для него будет не сказать о нем ничего. И как только такое случится, ему придется рассказать Лив, что ее отец погиб, и приятное пребывание в ее компании развеется прахом. И она превратится из яркой, цветущей молодой девушки с ямочками в одинокую сироту.
– Это и есть плохой выбор, – сказала Лив. – Потому-то она такая замечательная. – Она потянула его ко входу в башню. Внезапно Кип засомневался, хочет ли он покинуть стойкость сине-желтых переходов. Конечно, минуту назад я боялся вступить на них, а теперь не хочу уходить. – Желтый, как правило, самый нестабильный люксин. Он возвращается в свет при малейшем движении, как вода выкипает вмиг. Потому его называют яркой водой. Но помнишь арфиста, который выступал в Ректоне несколько лет назад? Как он останавливался после каждой песни, чтобы подстроить арфу?
Кип кивнул.
– Я не видел разницы. – Дом, опасная тема, но это заставит ее говорить, пока он не упадет от усталости, так что Кип еще один день не расскажет ей новостей.
– Дело в том, – говорила Лив, – что он улавливал, когда его арфа хоть на долю тона расстраивалась. Хотя никто другой этого не слышал. Есть люди, которые могут так со светом. Чтобы извлекать люксин, ты должен попадать в нужную ноту в пределах цвета, или люксин не сформируется. Если ты лишь приблизительно попадаешь, скорее всего люксин не удержится. Можно покрывать ошибки, прикладывая больше воли, но для такой работы нужен особенный человек
– Это имеет отношение к суперхроматам? – спросил Кип. Наконец он начал складывать вместе какие-то осколки информации.
– Да. – Она была удивлена, что он вообще слышал о таких. – Ты ведь не собираешься стоять здесь всю ночь?
– О. – Кип пошел за ней в башню.
– Суперхроматы могут видеть более тонкие оттенки света, чем большинство людей.
– Ты суперхромат? – спросил Кип.
– Н-н-ну да… Как и почти половина женщин.
– Но немногие из мужчин.
– Во всей Хромерии лишь десять суперхроматов-мужчин.
А, вот почему госпожа Карга назвала Кипа уникумом.
– Как-то несправедливо, – сказал Кип.
– А я тут при чем? Ты голубоглазый и потому можешь извлекать больше, чем я. Не в справедливости дело.
Кип нахмурился:
– Значит, чтобы сделать желтый стабильным, надо быть суперхроматом?
– Вкратце? Да. На самом деле суперхроматизм имеет к этому отношение. Ты прошел то испытание на суперхромата где, наверное, сто наборов тонких градаций? Представь, что таких наборов тысяча, с куда более тонкой градацией оттенков. Чтобы сделать устойчивый желтый, тебе пришлось бы пройти такое испытание, а затем иметь контроль для извлечения желтого в этом узком, узком спектре. Однако в результате – самый крепкий из люксинов.
– Ты так можешь? – спросил Кип.
– Нет.
– Наверное, невежливый вопрос, да? – поморщился Кип.
– Я тут последняя, кто будет придираться к мелочам этикета.
– То есть да.
– Да, – улыбнулась она. Почему ямочки такие красивые, кстати? – Я до сих пор не могу поверить, что ты… племянник Призмы, Кип.
– Не ты одна, – сказал Кип. Значит, Гэвин был прав. Все они делали паузу перед словом «племянник». Он подумал, что это лучше, чем постоянно слышать «ублюдок». Но нет.
Они вошли в другой лифт и поехали вниз. Похоже, существовал определенный порядок очередности в том, кто какую комнату получает. Когда они вошли в комнаты Лив, Кип был удивлен. Они были не просто большие, их было несколько – и они выходили на запад. За такие комнаты иной извлекатель убил бы.
– Я только что переселилась, – извиняющимся тоном сказала Лив. – Я бихром. Чуть-чуть. Ты наверняка устал. Можешь поспать в моей постели.
Кип ошеломленно посмотрел на нее, не веря своим ушам, стараясь не допустить, чтобы мысли отразились на лице.
– Я буду спать в соседней комнате, дурачок. Эти новые ковры такие толстые, что я смогу спать на них как парийка.
Кип сглотнул.
– Нет, я не думаю, чтобы ты… то есть я просто… я думал, что мне не стоит спать в твоей постели. Я буду спать в соседней комнате.
– Ты мой гость, и ты устал. Я настаиваю.
– Я, ну, я не хочу пачкать твою постель. Я потный и грязный. После испытания. – Кип посмотрел на ее постель. Она была прекрасна. Здесь все было прекрасно. Хотя бы они хорошо обходились с ней.
– После Трепалки такое бывает. Я приготовлю тебе воду, и ты немного обмоешься перед тем, как отключиться, но я правда настаиваю.
Лив ушла в соседнюю комнату. У Кипа комок застрял в горле. Он ничего не сказал об ее отце, но он просто ощущал, как этот вопрос встает между ними. Лив вернулась с горячей, исходящей паром водой, губкой и толстым полотенцем. Она поставила их, села на стул, отвернувшись от Кипа.
– Ты не против, если я посижу, поболтаю с тобой, пока ты моешься? – спросила она. – Я не обернусь. Честное слово.
– Хм. – Конечно, он был против. Она обернется, когда он будет полуодет и с воплем выскочит из комнаты. Одно дело сознавать, что ты полный, но другое дело, когда другой увидит твои жировые складки. В то же время он был ее гостем, и она больше ничего у него не просила. И он был груб.
– Кип… как мой отец? Ты ничего не рассказывал о доме.
Кип бесконечное мгновение не мог ничего сказать. Просто начни, Кип. Как начнешь, сможешь рассказать ей все.
– Ты вздыхаешь, – сказала Лив. – Что-то не так?
– Помнишь, что сатрап каждый год посылал в Ректон гонцов за новыми рекрутами?
– Ну? – В голосе Лив стало больше тревоги, чем вопроса.
– Можешь обернуться, я не голый.
Она обернулась.
– Когда сын сатрапа Гарадула Раск взял власть, он объявил себя королем. Он отправил очередного гонца. Город отослал его ни с чем, так что Раск решил сделать из нас назидание остальным. – Кип глубоко вздохнул. – Они убили всех, Лив. Спасся я один.
– А мой отец? Что с моим отцом?
– Он пытался спасти людей. Но, Лив, они полностью окружили город. Никто не выбрался.
– Ты же выбрался. – Она не верила ему, он видел это по ее лицу.
– Мне повезло.
– Мой отец – один из самых талантливых извлекателей своего поколения. Не рассказывай мне, что ты выбрался, а он – нет.
– У них были извлекатели и Зерцала, Лив. Я видел, как погибла семья Дельклара. Все до единого. Весь город был в огне. Я видел, как погибли Рам, Иза и Сансон. Как погибла моя мать.
– Мне плевать на твою мать-наркоманку! Я говорю о моем отце! Не говори, что он мертв. Он не мертв, будь ты проклят! Не мертв!
Лив вылетела из комнаты, захлопнув дверь.
Кип смотрел ей вслед, ссутулившись, даже не ощущая наполнивших глаза слез.
Отлично вышло, ничего не скажешь.
Глава 47
Семь лет, семь великих свершений, Гэвин.
Гэвин вытянул правую руку и просчитал, начиная от большого пальца, извлекаемые им поочередно цвета: от большого к мизинцу, затем к безымянному, среднему, указательному, опять среднему, безымянному, мизинцу. Семь, каждый цвет по порядку, от субкрасного до суперфиолетового, с ощущением ниточки эмоций от каждого.
Оролам, я же Призма. Я здоровый человек. Владыка всех цветов. В расцвете сил. Сильнее любой Призмы на памяти живущих. Может, даже за сто лет. Большинство Призм прожили не более семи лет после восхождения. Лишь четверо дотянули до двадцати одного года. Всегда кратно семи – конечно, их могли убить или они могли умереть от естественных причин, но никто не выгорал в некратный срок. Гэвин пробыл Призмой шестнадцать лет, так что осталось минимум пять. На самом деле, если какой Призма снова протянет двадцать один год, то это будет он. Он ощущал себя сильным. Более сильным и контролирующим цвет, чем когда-либо в своей жизни. Конечно, это может быть иллюзией. Он был исключителен в других отношениях; вдруг он опрокинется и погибнет завтра.
При этой мысли он ощутил знакомое стеснение в груди. Он не боялся смерти, он боялся умереть прежде, чем достигнет своих целей.
Он стоял перед покоями своего отца в Башне Призмы. Раб его отца – Гэвин знал, что его зовут Зеленей, хотя грубо называть раба по имени, если он сам тебе его не сказал, – ждал, держа дверь открытой. Это была дверь во тьму во многих смыслах слова. Грудь Гэвина пронзила резкая боль. Было трудно дышать.