Андросс Гайл не знал, что Гэвин не был Гэвином. Не знал, что его старший сын гниет под Хромерией. Он считал Дазена мертвым и, похоже, никогда не думал об этом, тем более не горевал. От предателей следует избавляться и никогда их не вспоминать.
– Владыка Призма? – сказал раб.
Гэвин стряхнул последние завитки люксина с пальцев, легкий запах смолы успокаивал.
Комната Андросса Гайла была абсолютно темной. Толстые бархатные шторы закрывали окна, все стены были увешаны слоями того же бархата. Прихожая была выше порога, чтобы свет из коридора не попал внутрь с очередным посетителем. Гэвин извлек суперфиолетовый свет и вошел. Зеленей закрыл за ним дверь. Гэвин сформировал в руке маленький шарик суперфиолета, извлеченного несовершенно, следовательно нестабильного. Нестабильность привела к его медленному распаду на свет своего спектра. Для суперфиолетового извлекателя это было как нести факел, свет которого больше не виден никому. Ни Зеленей, ни Андросс не были суперфиолетами, так что Гэвин мог зажечь сколько хотел неестественного суперфиолетового света.
Пока Гэвин смотрел, Зеленей заложил тяжелой подушкой крохотную щель под дверью за ними. Подождал, пока глаза не привыкнут к темноте. Он не был извлекателем, так что не мог напрямую контролировать свои глаза. В темноте «слепому» – не извлекателю – требуется полчаса или более, чтобы достичь полной чувствительности к свету. Большинство извлекателей по природе делали это за десять минут попросту из-за того, сколько времени они проводили, настраиваясь на свет. Некоторые достигали полной светочувствительности за секунды. Но Зеленей не пытался видеть. Он, очевидно, запомнил, что, где и как в этой комнате расположено много лет назад, он просто убеждался, что не пропустил света в комнаты Высокого Господина Гайла. Удовлетворившись, он наконец открыл дверь.
Гэвин был рад, что держал суперфиолет. Как все извлекатели, он был обучен не полагаться на цвета в смысле влияния на настроение. Как и большинству, ему это часто не удавалось. Особенный соблазн в этом был для полихромов. Для каждого чувства – или противодействия ему – был цвет. Как сейчас. Суперфиолет влек за собой чувство отдаленности, отчуждения или иности. Иногда это казалось ироничным или циничным. И всегда это было как взгляд на себя сверху.
Ты Призма – и боишься старика.
В суперфиолетовом свете своего факела Гэвин увидел отца, сидящего в мягком кресле с высокой спинкой лицом к закрытому, заколоченному окну. Андросс Гайл был высоким, мощно сложенным мужчиной. Теперь он был не столько широк в плечах, сколько в животе. Он не сделался полным; просто у него наросло брюшко. Его руки и ноги стали тоньше с возрастом от почти постоянного сидения в кресле, кожа обвисла и покрылась «гречкой» в шестьдесят пять лет.
– Рад, что зашел, сын. Старикам одиноко.
– Прости, отец. Белая не давала мне спуску.
– Ты не должен так пресмыкаться перед этой каргой в каталке. Устрой, чтобы эта ведьма Освободилась в этом году.
Гэвин не стал отвечать. Это был старый аргумент. Белая то же самое говорила об Андроссе, только без оскорблений. Гэвин сел рядом с отцом, рассматривая его в неестественном свете суперфиолета.
Несмотря на полную темноту, Андросс Гайл носил темные очки, крепко прилегающие к глазницам. Гэвин не мог себе представить жизни в полной темноте. Он даже с братом так не поступил. Андросс Гайл был желто-субкрасным полихромом. Как многие извлекатели во время Войны Ложной Призмы, он довел себя до полного предела и даже зашел дальше. Конечно, он сражался за старшего сына. Используя слишком много магии, он в конце концов уничтожил защиту своего тела против нее. Но после войны, когда столько извлекателей приняли Освобождение, Андросс вместо этого удалился в эти комнаты. Когда Гэвин впервые пришел к Андроссу сюда, на окнах были синие фильтры. Поскольку его мощь была в другой части спектра, Андросс чувствовал себя в безопасности в синем свете. Потом хирурги сказали ему, что если он хочет продолжать сражаться с цветом, ему нужна полная темнота. Если он прибегает к таким чрезвычайным предосторожностям, он действительно на грани.
– Я слышал, ты пытаешься развязать войну, – сказал Андросс.
– Боюсь, я редко предпринимаю что-либо без успеха, – сказал Гэвин. Он даже не стал удивляться, откуда его отец знает. Конечно же, Андросс Гайл знал. Этот человек держал в страхе или верности половину самых могущественных людей в башне.
– Как?
– Я получил письмо о том, что у меня в Тирее есть сын. Когда я прибыл, город горел. Я наткнулся на Зерцал, когда те пытались убить ребенка, и остановил их.
– Перебил.
– Да. Этот ребенок оказался моим сыном, а солдаты оказались людьми Раска Гарадула. Он уничтожил город в назидание всем за отказ прислать рекрутов. Он заявил, что имеет особый интерес к этому ребенку, но я не уверен, что это не из-за того, чтобы подгадить мне.
– Особый интерес? Я думал, что он намеревался покарать тот городишко.
– Он сказал, что у Кипа есть его вещь.
– И?
– Мальчик заявил, что мать дала ему некий ларчик прямо перед тем, как умерла от полученных во время нападения ран. Но он не крал его.
– Но кинжал у тебя? Белый люксин у тебя?
Холод прошел по спине Гэвина. Он думал, что хуже всего будет, когда отец начнет выспрашивать подробности дел, которых Гэвин на самом деле не совершал и помнить не мог. Но кинжал из белого люксина? Белый люксин не мог существовать, но если Андросс Гайл говорил о нем так, значит, считал его реальным. Или знал, что таковой существует. Что он видел эту вещь и думал, что Гэвин должен понимать, о чем он.
Его брат тоже упомянул о кинжале. У Гэвина стеснилось дыхание.
Если он не будет очень осторожен, то маска с него спадет. Вот почему он избегал отца насколько мог. Андросс Гайл был одним из тех немногих, кто точно знал, что мог помнить Гэвин, а что Дазен. Прочие, обладавшие этим знанием, были сосланы далеко или убиты на войне. Слабое объяснение, что из-за жестокой схватки с братом Гэвин многое забыл, тут бы не сработало. Андросс мог бы списать многие неверные воспоминания на суматоху подготовки к последней битве, но Гэвин уж точно не забыл бы того, что случилось годами раньше.
– Я не видел кинжала, – сказал Гэвин. – Он был в ларце. Мне даже в голову не пришло, что это может быть белый люксин. – Белый люксин был невозможен. Гэвин знал бы. Он сам пытался создать этот мифический материал – если кто и мог бы его сделать, так это он, Призма.
– Идиот, я не понимаю, почему всегда предпочитал тебя. Дазен был в два раза сообразительнее, но я всегда был на твоей стороне, верно?
Гэвин посмотрел в пол и кивнул. Первое доброе слово от отца о нем за долгие годы, и звучало оно как укор.
– Ты киваешь головой или качаешь? Я слеп. На случай если ты забыл, – жестко сказал Андросс. – Ладно. Я понимаю твою секретность в поисках этого кинжала – даже мои шпионы не слышали, чтобы ты болтал об этом, молодец, – но когда ты наткнулся на подозрительный кинжал, который до усрачки хочет заполучить грошовый королек, неужели у тебя в мозгу ничего не щелкнуло?
– Меня окружали тридцать враждебных извлекателей, Зерцала и очень злой король. Так что у меня много что щелкнуло.
Андросс Гайл отмахнулся, словно все это было пустяком.
– Полагаю, с тобой не было никого из Черных. Упертый дурак. Из чего был ларчик?
– Вроде из палисандра, – честно сказал Гэвин.
– Палисандр, – глубоко вздохнул Андросс Гайл. – Одно это, конечно, ничего не доказывает. Но подсказывает, что делать.
– Я намеревался созвать Семь Сатрапий, поговорить с каждым напрямую и посмотреть, смогу ли склонить их на свою сторону, – сказал Гэвин. – Спектр, конечно же, не сделает ничего.
Он знал, что будет дальше. Отец заявит, что Гэвин должен сделать, и снесет все, что Гэвин поставил у него на пути. Оролам, ведь я – Призма!
– Когда ты это сделаешь, король Гарадул захватит Гарристон. Ты был прав во всем, что сказал Спектру, хотя урок извлек неверный и действия предпринял неправильные. Вот зачем тебе я. Если бы ты поговорил со мной сразу после возвращения, я бы тебе это сказал. Уходя по собственной инициативе и передавая сокровище в руки тирейца…
– Вряд ли сокровище, отец…
– Ты смеешь перебивать? Подойди.
Гэвин как деревянная кукла сел напротив отца. Андросс Гайл протянул руку и нащупал его лицо. Почти нежно провел рукой по щеке Гэвина. Затем отвесил ему пощечину.
– Я твой отец, и ты будешь выказывать мне уважение, понял?
Гэвин задрожал, сглотнул, взял себя в руки.
– Понял, отец.
Андросс Гайл вздернул подбородок, словно выискивал в тоне Гэвина хоть что-то оскорбительное. Затем как ни в чем не бывало продолжил:
– Гарадул жаждет взять Гарристон, так что даже если бы он был башней из дерьма в навозном поле, отдать ему город – слабость. Верный ход – разорить город, поработить жителей, засеять поля солью и оставить до того, как он придет. Но ты уничтожил эту возможность своей некомпетентностью. И как только король Гарадул возьмет Гарристон с двадцатью тысячами солдат, тебе будет куда труднее вернуть его назад, чем ему захватить при гарнизоне всего в тысячу человек.
– У рутгарцев в Гарристоне только тысяча? – спросил Гэвин. Это было меньше минимума. Если бы он не так торопился, проходя мимо Гарристона, то наверняка бы заметил.
– Разборки с аборнейцами снова взвинтили тарифы на проход через Проливы. Рутгарцы демонстрируют силу. Они вывели суда и большинство войск из Гарристона.
– Идиотизм. Они же знают, что Гарадул наращивает силы.
– Согласен. Думаю, министр иностранных дел Рутгара подкуплена. Она умна, она должна понимать, что делает. Как бы то ни было, ты должен ехать в Гарристон. Спаси город, убей Раска Гарадула, но если этого не удастся – добудь кинжал. От этого зависит все.
Что «все»? В этом и проблема, когда делаешь вид, что знаешь тайну, которой не знаешь. О тайнах, особенно больших, опасных тайнах, обычно говорят уклончиво. Особенно когда заговорщики знают, что их зачастую подслушивают шпионы. Возможно, все-таки стоило попытаться сказать, что я забыл, что это за кинжал.