И посреди всего этого мать спасала его десятки раз. Она заслуживала правды.
– Больше, – сказал он ей сейчас. То, что у него есть сын, было для него большим сюрпризом, чем для всех остальных. Он и его люди жили в пещерах и в бегах, и даже если у него оставались бы силы завести интрижку с одной из девок, что волочилась за его лагерем, он был подавлен помолвкой Каррис и Гэвина. Дазен ни с кем не спал во время войны.
Она встала и пошла к двери, открыла ее, чтобы удостовериться, что никто их не подслушивает, и вернулась. Спокойно сказала:
– Итак, ты усыновил кровного сына своего брата. Почему?
Потому, что ты всегда хотела, чтобы я дал тебе внука, чуть не сказал он, но понимал, что сделает ей больно. Потому, что это правильно? Потому, что так поступил бы Гэвин? Нет, он не был уверен, что Гэвин сделал бы так. Потому, что у паренька не было ничего и он заслуживал шанса? Поскольку Каррис была рядом и было что-то извращенно-приятное в том, чтобы причинить ей боль, сделав что-то правильное?
– Потому, что я знаю, каково быть одиноким, – сказал Гэвин. Он был удивлен тем, что это правда.
– Ты не особенно доверяешь Каррис, – сказала мать.
– И что бы она стала с этим делать?
Мать лишь покачала головой.
– Она не слишком хорошо это приняла?
– Можно и так сказать, – ответил Гэвин.
– Что ты будешь делать, если твой отец откажется принять мальчика?
– Ему меня не сломать, мама. Я мало что в жизни сделал правильно. Этого он у меня не отнимет.
Она внезапно улыбнулась:
– Это входит в твой список семи великих дел на сей раз? Противоречить ему?
– В моем списке только возможные вещи.
– Значит, это труднее, чем остановить Кровную войну? Труднее, чем перебить пиратских главарей?
– Вдвое, – сказал Гэвин. – И – да.
– Знаешь, это ты от него унаследовал.
– Что?
– Твой отец всегда делал такие списки целей, чтобы сверяться с ними. Жениться на девушке из подходящей семьи до двадцати пяти, войти в Спектр к сорока – он сделал это в тридцать пять – и так далее. Конечно, он никогда не пытался организовывать свою жизнь по семилетиям.
– Он никогда не хотел стать Призмой сам? – спросил Гэвин.
Она не сразу ответила.
– Призмы обычно держатся всего семь лет.
Для моего отца маловато. Понимаю.
– Он хотел больше сыновей и дочерей, не так ли? – Даже после Севастиана. Больше инструментов. Больше оружия, если другие выйдут из строя.
Она ничего не сказала.
– Я хочу домой, Гэвин. Я уже много лет хотела Освобождения. Я так устала.
На миг у Гэвина перехватило дыхание. Его мать была квинтэссенцией жизни. Красота, энергия, ум, добрый нрав. И услышать от нее эту речь, будто она была сломлена, будто хочет уйти, – это было как удар под дых.
– Конечно, твой отец никогда не позволит, – печально улыбнулась она. – Но как бы то ни было, где-то в последующие пять лет я это сделаю. Я похоронила двоих сыновей. Я не буду хоронить тебя. – Значит, она просто предупреждает его, дает ему время подготовиться. Оролам, он не хотел даже думать об этом. Его мать была его единственным собеседником, лучшим советником, она чуяла опасность издалека и любила его, несмотря ни на что. – Итак, как твои семь целей? Хоть одной из них достиг? – спросила она, возвращаясь к безопасной теме, хотя и знала, что он уклонится.
– Я научился летать. Это заняло большую часть прошлого года.
Она посмотрела на него так, словно не понимала, шутит он или нет.
– Это может оказаться полезным, – осторожно сказала она.
Гэвин рассмеялся.
– Ты серьезно, – сказала она.
– Мне надо будет взять тебя в поездку – в полет? – как-нибудь, – сказал Гэвин. – Тебе понравится.
– Ты уверен, что сумеешь так отвлечь меня от того, чтобы вытянуть из тебя остальные твои цели?
– Абсолютно, – с насмешливой серьезностью сказал Гэвин. – У меня был лучший учитель.
– Хорошо, – сказала она. – Теперь ступай. – Он был на полпути к дверям, когда она окликнула его.
– Гэвин! – сказала она, хотя ее глаза называли его Дазеном. – Будь осторожен. Ты знаешь, каков может быть твой отец, когда кто-то не желает выполнять его волю.
Глава 50
Кип проснулся с затекшей рукой. Во сне его мать держала его голову на коленях. Это был не сон – это были наполовину воспоминания. Он был мал. Мать пропускала его пряди между пальцами, глаза ее были красными и распухшими. Обычно красные глаза обозначали, что она накурилась, но в то утро от нее не пахло ни «дурью», ни выпивкой. Прости, говорила она, мне так жаль. Я завязала. Теперь все будет иначе. Обещаю.
Он приоткрыл слипшийся от сна глаз и застонал. Это хорошо, мам, но ты можешь не придавливать мою руку? Он перекатился на бок. Он спал на земле? На ковре? О! Кровь снова стала медленно поступать в руку, и она начала ныть. Он растирал ее, пока чувствительность не вернулась.
Где он? А, в комнате Лив. Едва светало.
Сев, Кип увидел входящую в комнату женщину. Может, звук открываемой двери разбудил его. Лив, наверное, спала где-то в другом месте. Покрывало на ее постели не было смято.
– Доброе утро, Кип, – сказала женщина. Она была темнокожей, с тяжелым лбом, курчавыми волосами и ярким золотым шарфом вокруг шеи. Она была ширококостной, очень высокой, с широкими тяжелыми плечами и платьем с ярким зеленым узором, смотревшимся на ней как парус на галлеасе. – Уже рассвет, время твоего первого урока. Я госпожа Хелель.
– Вы мой магистр? – сказал Кип, растирая ноющую руку.
– О да, – улыбнулась она, хотя глаза остались холодными. – И сегодняшний урок ты запомнишь на всю жизнь. Вставай, Кип.
Кип встал. Она прошла мимо него и открыла дверь на маленький балкон комнаты Лив.
– Быстрее, – сказала она. – Тебе надо это увидеть прежде, чем солнце поднимется над горизонтом.
Всклокоченный, с распухшим ртом и вонючим дыханием, с ноющей рукой, Кип облизнул губы и шагнул мимо госпожи Хелель. Глаза ее были темны и пронзительны – настолько темны, что он даже не мог сказать, какой цвет она извлекает.
Странно. Я вроде должен видеть малейшие различия в цветах, не заметные для большинства людей, а я не могу даже сказать, какого цвета у нее радужки. Он шагнул на балкон из чистого желтого люксина. Кроме потеков воды и разводов грязи он был неестественно прозрачен.
Несмотря на вчерашний разговор с Лив, из которого он узнал, что желтый – один из самых прочных известных материалов, Кип опасливо попробовал, выдерживает ли балкон его вес. Естественно, тот был прочен. Поскольку башни расходились словно лепестки цветка, упав отсюда, Кип разбился бы о камни в сотне футов внизу, прямо у воды. Для этажей выше было еще хуже, они выдавались дальше. Он сглотнул и попытался смотреть на восходящее солнце.
– У нас не весь день, Кип, – сказала госпожа Хелель. В ее голосе было какое-то напряжение.
Кип обернулся, когда она вышла на балкон вместе с ним. Сначала он подумал, что женщина споткнулась, поскольку она резко наклонилась вперед. Он шагнул подхватить ее. Если и есть что хорошего в том, чтобы быть жирным, так это способность остановить большой вес.
Но госпожа Хелель выставила обе руки вперед, как боевые тараны. Кип, двинувшись вперед, оказался между ее рук. Ее большие пальцы царапнули его по груди и по бокам. Она выругалась, когда они рухнули в неуклюжем объятии.
– Я держу вас, – сказал Кип. – Не беспокойтесь, вы не…
Крупная женщина выпрямилась во весь рост, восстанавливая равновесие. Она была намного выше Кипа, и от ее движения ее груди прижались к его щекам. Его подбородок зацепился за ее вырез, когда она встала, и на мгновение – но не слишком краткое – Кип уткнулся лицом в ее дряблое декольте.
– Гха! – выдохнул Кип.
Госпожа Хелель уже нагнулась, милосердно освободив подбородок Кипа, но затем нагнулась еще сильнее, прижавшись к нему телом. После опыта, который несомненно будет являться ему в снах – и не в хороших снах, – он бочком ушел с ее пути. Большие мясистые ладони женщины ударили Кипа по ногам. Однако поскольку он ушел вбок, ее рука соскользнула с его левой ноги. Затем она дернула.
– Что вы… – Кип осекся, увидев ее глаза.
Смертоносная сосредоточенность, полное отсутствие эмоций. Она резко шагнула к Кипу, поднимая его. Он слишком медленно соображал. Эта настойчивость, отсутствие цвета в глазах, падение, которое не было падением. Это был выпад. Отсутствие смущения, когда Кип впечатался лицом ей в грудь – какое-то прикосновение к плоти не должно отвлекать тебя. Когда приходишь убивать.
Кип вцепился в край балкона у себя за спиной.
Держа лишь Кипа за одну ногу, госпожа Хелель резко подняла его. Она была так сильна, что вес Кипа не был для нее проблемой.
Будь он храбрым мужчиной, Кип дрался бы с ней. Будь он гибким, он позволил бы ей поднять одну его ногу, стоя на другой, и избил бы ее в кровь. Вместо этого Кип потек, как жир. Он стал дряблым, неповоротливым, сделав весь свой вес мертвым, ища опоры так, как в схватке с Рамом, когда тот пытался поднять его и бросить оземь. Когда Кип расслаблялся и растекался вот так, Рам был не в силах его поднять, хотя делал это с легкостью, когда Кип был напряжен.
Госпожа Хелель отпустила ногу Кипа, пытаясь схватить его пухлое тело где-нибудь еще. Кип бился, как рыба, отталкивался от балкона, пытаясь протиснуться обратно в башню. Она зажала его в углу балкона собственным изрядным весом и уже занесла левую руку для удара.
Но пол звал его, и без ее сильной удерживавшей его руки Кип ответил на зов. Ее кулак ринулся вниз в скользящем ударе, но Кип упал. Она потеряла хватку, и он превратился в черепаху, она едва удерживала его за штанину. Ругаясь, она попыталась приподнять его за нее.
Его штаны треснули и соскользнули с него. Запутались у него в коленях, но хотя штанины и мешали его движениям, они не давали и убийце его поднять. Она осыпала его бранью и била его по ноге, расставив ноги, чтобы наносить удары. Он взвизгнул. Затем она двинула его под дых.