ы придать какой-то смысл тому, что вы наделали. Не поймите меня неправильно, – сказал он, – я был настолько в вас влюблен, что не спал ночами. Вы были моей первой большой неразделенной любовью.
– Уверена, что одной из многих. Или теперь, когда вы стали королем, женщины притворяются, что вы им симпатичны? – спросила Каррис.
Спокойствие, Каррис, спокойствие. Но правда была в том, что это не красный цвет заставил ее это сказать. Она всегда ненавидела притворство и ненавидела играть так, как от нее хотели.
Он нахмурился:
– Сварливый язык как-то не вяжется с панегириками. Или это что-то новое?
– Я в эти дни как-то свободнее высказываю то, что у меня на душе. Я уже разрушила мир, так что мне до самолюбия отдельного мужчины? – сказала Каррис.
– Каррис. Я собирался уже высказать вам комплимент, а вы заставили нас опуститься до брани.
– О, да, пожалуйста, я прямо в восторге ожидаю похвал от ректонского мясника.
Он задумчиво потер руки.
– Мне жаль, что вам пришлось это увидеть, Каррис. – Он продолжал называть ее по имени. Ей это не нравилось. – Надеюсь, вы понимаете, что я не испытывал радости, отдавая приказ, но также надеюсь, вы понимаете, что это небольшая жестокость предотвратит большую резню в будущем. Вы знакомы с манускриптом, называемым «Королевский советник»?
– Да, – ответила Каррис. – Отвратительный совет и жестокость, на которые у него самого духу не хватало, пока он правил. – Советник спрашивал, что лучше – когда правителя любят или боятся. И то, и другое лучше, решил он, но если правитель должен выбирать, то он всегда должен выбирать страх.
– Его совет хорош. Просто сам он был слаб. Я не виню его в этом. Факт в том, Каррис, что когда королей не боятся, им приходится внушать страх постоянно, тяжелой ценой. Так произошло в Ру. Так случилось в Гарристоне. Мужчины, которых вы любили – или хотя бы спали с ними, – в конце концов усвоили этот урок, но поскольку усвоили они его поздно, им пришлось делать нечто гораздо худшее, чем уничтожение одного маленького городка. Так скажите, почему вы вините меня в гибели тысячи, но не ставите им вину гибель десятков, сотен тысяч?
Каррис не позволили увидеть королевские ступени в Ру, забрызганные кровью, дерьмом и блевотиной сотен, хладнокровно умерщвленных один за другим и сброшенных вниз, в испуганную насмерть ахающую толпу внизу. Ей не давали поехать в Гарристон даже после войны, где десятки тысяч – они даже не знали, сколько именно, – погибли в горящем красном люксине в осажденном городе. Это сделали Гэвин и Дазен. Почему-то ей всегда казалось невозможным, чтобы люди, которых она так хорошо знала, сотворили такое. Которых она думала, что хорошо знает.
– Здешний народ – мой народ. Я не просто сатрап, не страж чужой земли – я король. Эти люди принадлежат мне. Перебить тысячу своих – отсечь кусок своей плоти. Но рак надо вырезать. Я – эта земля. Мои люди возделывают эту землю и растят урожай к моему великому удовольствию. Я защищаю их и содержу, а они взамен должны отдавать мне часть своего урожая и своих сыновей. Иначе они мятежники, предатели, воры, еретики и отступники. Они оскверняют священный договор. Пренебрегать мной – пренебрегать порядком богов. Я должен был так поступить, поскольку мой отец не смог. Если бы он перевешал с полдесятка мэров, когда они впервые пренебрегли им и отказались прислать рекрутов, эта тысяча сейчас была бы жива. Он был слаб и хотел, чтобы его любили. Может, никто этого не признает за всю мою жизнь, но убив эту тысячу в Ректоне, я спас куда больше. Таково быть королем.
– Вы с чудовищной горячностью оправдываете пирамиду из отрубленных голов детей. – «Порядок богов» – не Оролама?
– Каррис, вы заставляете меня понять, почему мужчины бьют своих жен.
Король Гарадул погладил свою черную бородку, но не подумал ударить ее.
– Сделав эту картину столь ужасной, я заставил ее впечататься в память каждого, кто ее увидел. Думаете, мертвым не все равно, что будет с их телами? Лучше пусть их пример спасет живых, чем я всех их закопаю в яму, а моим потомкам придется убивать их потомков. Этот момент запомнится на десяток поколений вперед. Это наследие я оставлю детям моих детей – прочную власть без необходимости устраивать подобную резню. И я говорю это вам, Каррис. В надежде, что вы единственная поймете. Теперь вы женщина, а не испуганная девочка в окружении великих мужей. Вы женщина, которая видела великих людей и страшные деяния. Я надеялся, что вы поймете, что такое бремя величия. Хоть немного. Возможно, я слишком хорошо о вас думал.
Каррис сглотнула, дрожа от ярости, может, немного от страха. В его словах была тошнотворная логика, но она видела те трупы. Кровь. Пирамиду из голов.
– Как я хотел сказать раньше, – продолжал король Гарадул, явно глотая досаду, – вы были прелестной девушкой, всего лишь прелестной, несмотря на россказни. Но вы, к моему великому удовольствию и удивлению, одна из немногих известных мне женщин, красота которой расцветает с годами. В тридцать вы выглядите лучше, чем в двадцать, и я не удивлюсь, если в сорок вы будете красивее, чем сейчас. Конечно, я уверен, что причина отчасти в том, что вы еще не выдали из своего чрева штук шесть или десять спиногрызов. Большинство хорошеньких девушек умудряются найти мужа прежде, чем настолько повзрослеют, но не будем смотреть в зубы дареному коню.
Весь любезность. Король Гарадул несет все, что взбредет в его дурацкую башку?
– Ваше лицо действительно достойно вдохновлять поэтов. Это, однако, – он невнятно показал на нее, она не поняла, что он имеет в виду, – должно измениться. У вас мужские плечи. – Ублюдок! Откуда он знает, что она ненавидит свои плечи? Везде, где мода скрывала плечи, оставалась открытой верхняя часть рук, а когда мода скрывала руки, оставались открытыми плечи. И он сказал ровно то, что она говорила себе хотя бы раз в неделю: у меня мужские плечи. Но король еще не закончил. – У вас зад как у десятилетнего мальчишки. Возможно, это из-за платья. Будем надеяться. И груди. Ваши бедные роскошные груди. Куда они делись? Они были больше, когда вам было пятнадцать! Теперь ваши упражнения закончены. Я позволю вам танцевать и ездить верхом снова, когда вы перестанете напоминать пигмея-недокормыша из Темнолесья.
– Я здесь так долго не задержусь, – ответила Каррис. Она нахмурилась. Она только что согласилась, что похожа на пигмея-недокормыша?
– Каррис, дорогая. Я ждал вас пятнадцать лет. И, понимали вы это или нет, вы тоже ждали меня. Мы с вами берем только лучшее. Иначе почему вы до сих пор не замужем? Мы можем подождать несколько месяцев. Я посещу вас, когда ваше платье будет готово. – Он огляделся. – О, и я заметил, что вам тут нечем развлечься. Так и затосковать можно. Для женщины полезно поупражняться в изящных искусствах. Я принес вам псалтерион моей матушки. Вы же на нем играете, верно? – Он улыбнулся и вышел.
Хуже всего, что Каррис была ему благодарна. Чуть-чуть.
Ублюдок.
Глава 53
Кип и Лив направились прямо к черным гвардейцам, охранявшим лифт.
– Нам нужно встретиться с Призмой, – сказала Лив.
– Кто вы? – спросил гвардеец. Он был низеньким, конечно, парийцем и был сложен как краеугольный камень. Он посмотрел на Кипа. – О, да ты Призмин бас… – Он закашлялся. – Племянник.
– Да, я его бастард, – сердито ответил Кип. – Нам нужно немедленно видеть его.
Черный гвардеец посмотрел на своего напарника, столь же мускулистого, но высокого, как башня.
– У нас не было приказа от Призмы насчет его… племянника, – сказал он.
– Он всего двадцать минут назад лег, – сказал другой.
– После бессонной ночи.
– Это чрезвычайный случай, – сказала Лив.
Они безразлично глянули на черт-те-откуда-взявшуюся-девчонку.
– Кто-то только что попытался убить меня, – сказал Кип.
– Пень, позови командира, – сказал высокий. Пень? Коротышку правда зовут Пень? Ведь оба гвардейца были парийцами, а у них традиционно описательные имена вроде Железного Кулака.
Кип понятия не имел, прозвище это или настоящее имя.
– Прошлой ночью он стоял на третьей страже, – скривился Пень.
– Пень. – Второй гвардеец надавил.
– Ладно, ладно, иду.
Пень ушел, и высокий гвардеец повернулся и постучал в дверь – три раза, пауза, два раза. Через пять секунд повторил.
Комнатная рабыня открыла дверь чуть ли не раньше, чем гвардеец перестал стучать. Хорошенькая женщина с пугающе бледной кожей и рыжими волосами кроволески, она была полностью одета и в боеготовности, несмотря на ранний час и темноту в комнате у нее за спиной.
– Мариссия, – сказала Лив, – приятно снова видеть вас. – Слова ее звучали не совсем искренне.
Рабыня тоже была не особо рада видеть Лив. Кип удивился, почему она зовет рабыню по имени. Он думал, что так обращаются к рабам, с которыми ты на дружеской ноге.
Из глубины комнаты они услышали голос Гэвина, низкий и хриплый спросонья:
– Мммм, дай мне… – Что бы он там еще ни сказал, это потонуло в подушке. Через мгновение окна со стуком раскрылись, и со всех сторон хлынул свет, почти ослепив всех и вызвав у Призмы на постели громкий стон.
– Блестящая магия! – сказала Лив. – Только посмотри, Кип! – Она показала на темную черно-фиолетовую полосу стекла, идущую вдоль стеклянной стены вокруг комнаты.
– О чем ты… ты забыла, зачем мы здесь? – спросил Кип.
– Ой, извини.
Гэвин щурился на них.
– Мариссия, коффи, пожалуйста.
Женщина коротко кивнула.
– Первый шкаф, третий слева. – Она вышла.
– Коффи в шкафу? – спросил Гэвин. – Какого черта? Кто ставит кофе… и почему ты мне не подаешь? – Дверь за ней закрылась. – И где моя любимая рубашка… а, шкаф. Чертова баба.
– Явно жаворонок, – прошептала под нос Лив.
Кип фыркнул, не успев спохватиться.
Гэвин смотрел вниз, словно чувствовал себя в ловушке, но сейчас он бросил взгляд на Кипа.
– Пусть лучше ваша новость окажется важной. – Он отбросил одеяло и пошел к шкафу. На нем не было ничего.