сделать.
Чушь. Он просто тоскует по Кипу и Каррис, волнуется за дочь Корвана и опасается утомительного извлекательства длиной в день. Делать нечего, надо просто покончить с этим.
После приведения себя в порядок – почему Гэвин был таким щеголем? – он поел и поехал к стене. Его приветствовал молодой оранжевый извлекатель.
Он был из трагически юных, не способных справиться с силой. Люксоман. Ему не могло быть больше двадцати. Громадный париец, он не носил куфью, вместо этого его волосы в дредах были забраны в хвост кожаным шнурком. Остальная его одежда также говорила об отрицании традиционности – любой. Оранжевые обычно в точности понимали, что хотят видеть другие. В большинстве случаев они пользовались этим преимуществом, становясь скользкими, как их люксин. Но в некоторых случаях они противились всем условностям, с которыми сталкивались, становясь художниками и бунтарями. Судя по тому, как его одежды каким-то образом сочетались, несмотря на их несочетаемость, и все эти цвета и текстуры дополняли друг друга, Гэвин решил, что этот – художник. Оранжевый ореол этого молодого человека, однако, еле держался. Он определенно не выдержал бы до следующего Освобождения.
– Владыка Призма, – сказал молодой человек. – Чем могу помочь?
Солнце едва поднялось над горизонтом, и все извлекатели, способные извлекать без того, чтобы повредить себе или потерять контроль, собрались у стены. Местные рабочие были просто ошеломлены таким количеством.
– Как тебя зовут? – спросил Гэвин. Он не был уверен, что видел его прежде.
– Ахейяд.
– Значит, ты художник, – сказал Гэвин.
Ахейяд улыбнулся:
– При такой бабке, как у меня, особого выбора нет.
Гэвин склонил голову к плечу.
– Простите. Я думал, вы знаете. Моя бабка – Тала. Она знала, что я буду оранжевым и художником, когда мне было всего четыре года. Она вынудила мою мать переименовать меня.
– Тала может быть весьма, э, убедительной, – сказал Гэвин.
Юноша улыбнулся.
Мальчик, идущий к Освобождению вместе с бабкой. Это была повесть о горе, скорби семьи, потере сразу двух поколений, но незачем было бередить эту рану сейчас. Все всплывает на свет со временем.
– Мне нужен художник, – сказал Гэвин. – Ты можешь работать быстро?
– Даже лучше, – ответил Ахейяд.
– И в чем твоя польза? – Гэвин уже знал, что Ахейяд хорош, иначе Корван не прислал бы его. Он хотел понять, отважно или робко возьмется юноша за такую большую работу.
– Я лучший, – сказал Ахейяд. – В чем состоит проект?
Гэвин улыбнулся. Он любил художников. В малых дозах.
– Я строю стену. Будешь работать с архитектором, чтобы не упустить ничего функционального, но твоя задача сделать стену устрашающей. Ты можешь брать себе в помощь любого старшего извлекателя. Я дам тебе некоторые наброски Раткэсона. Если сможешь сделать так, чтобы стена напоминала его замысел, сделай. Расскажешь синим, как удерживать формы. Я буду наполнять их желтым люксином. Я в первую очередь делаю функциональные вещи. Мы сможем присоединить и встроить все, что ты разработаешь, в течение двух или трех дней.
– Насколько большим мне делать… все, что я делаю?
– У нас пара лиг стены.
– То есть… большим.
– Огромным, – сказал Гэвин. Заставить художника лишь разрабатывать формы – значит также удерживать его от извлечения вообще, что с учетом того, насколько близок был Ахейяд к разрыву ореола, вероятно могло спасти ему жизнь.
Лишь к полудню они были готовы начать извлекать.
Гэвин попросил всех старых воинов посмотреть план стен, и немалое число их внесли свои предложения. Эти предложения включали все – от расширения отхожих мест – с учетом того, чтобы дерьмо валилось на головы врага при опорожнении горшков сквозь желоба на внешней части стены – до переоборудования подъемников для пушек и добавления печей в некоторых точках, чтобы раскалять ядра. Раскаленные ядра замечательно поджигали вражеские осадные машины. Кто-то еще предложил текстурировать полы и сделать стоки наружу не только для дождевой воды, что уже учли, но также внутри самих стен – для крови.
Много хороших предложений, и немало плохих. Стена должна быть больше, меньше, шире, выше. Нужно пространство для большего количества пушек, арбалетчиков, больше постелей в госпитале, казармы должны быть внутри стен, и так далее.
К полудню Гэвин снова надел сбрую и поднялся над землей. Остальные роились вокруг, чертя формы, уравновешивая его подвеску. Затем он принялся за работу.
Глава 70
Лишь через два дня, когда Кип и Лив заметили наконец армию Гарадула, растекшуюся по равнине и мокнувшую в реке, как гигантская коровья лепешка, он понял, насколько глубоко, блестяще идиотичен его план.
Я собираюсь войти туда и спасти Каррис?
Скорее, я проковыляю туда.
Они сидели на лошади на вершине маленького холма и осматривали человеческую массу перед собой. Лошадь была благодарна за передышку. Кип даже не пытался оценить толпу, он никогда такой не видел.
– Как думаешь, шестнадцать или семнадцать тысяч? – спросил он Лив.
– Думаю, больше сотни.
– И как мы тут найдем Каррис? – спросил он.
А чего я ожидал? Может, указателя «Пленная извлекательница вот здесь»?
Большая часть лагеря была хаотична, люди сооружали навесы возле телег, те, у кого были палатки, переругивались, кто где встанет, повсюду между палатками, телегами и скотом бегали дети. Небо было еще светлым, хотя солнце зашло, и на равнине стали загораться костры. Кип слышал, как поблизости поют. Люди плавали и купались в реке, ниже по течению от наспех возведенного солдатами загона. Животные загрязняли воду, но никому не было дела. Другие мочились в воду прямо с берега. Цвет воды выше и ниже лагеря очень отличался. Повсюду люди таскали ведра с водой, набранной прямо из реки.
Наверное, я буду пить только вино.
Что важнее, в воздухе висел запах жарящегося мяса.
У Кипа подвело живот. Они подъели свои запасы раньше, чем он думал – по большей части он подъел свое, – и теперь у него ничего не осталось. Ну, кроме связки украденных данаров. Полугодовой заработок.
Ну да.
– Мы разделимся, – сказала Лив. – Ты пойдешь прямо в центр лагеря. Думаю, там шатры короля. Она важная персона, так что ее наверняка держат поблизости. Я пойду искать, где расположились извлекатели. Пленного извлекателя наверняка охраняют другие. Она либо там, либо там. Встретимся здесь, скажем, через три часа?
Кип неохотно кивнул, впечатленный. Сам он растерялся бы.
И почти сразу же она спешилась и исчезла. Ни задержки, ни раздумий. Кип посмотрел ей вслед. Он хотел есть. Ведя здоровенную покорную конягу, постоянно дергая ее, когда та пыталась жевать траву справа и слева, Кип подошел к одному из самых больших костров. Над ним жарился не один, а целых два кабана, и пока Кип смотрел, одна из самых жирных баб, каких он только в жизни видел, отрезала полностью готовую ногу несколькими умелыми ударами у сустава. Запах был густым, сочным, приятным, чудесным, потрясающим, чарующим, лишавшим сопротивления, от него слюнки текли. Кип не мог пошевелиться – пока не увидел, как она подносит мясо ко рту.
– Простите! – сказал он громче, чем намеревался. Люди у костра подняли взгляды.
– Не учуяла, – сказала жирная тетка, вонзив зубы в жирный окорок. Кип обмер. Затем еще сильнее, когда собравшиеся вокруг костра рассмеялись над ним. Жирная баба, с окороком в одной руке и длинным ножом в другой, улыбалась, откусывая раз за разом. У нее было как минимум три подбородка, черты лица исчезали в жирных складках, как неуклюжий ребенок, окруженный толпой обидчиков. Из ее льняной рубахи можно было сделать навес. В буквальном смысле. Она отвернулась от Кипа, сунула нож в чехол и положила руку на вертел. Ее зад был не просто колыхающимся филеем, это было архитектурное сооружение.
– Простите, – пришел в себя Кип. – Не мог бы я купить себе ужин? У меня есть деньги.
При этих словах все насторожили уши. Кип внезапно подумал, верный ли он выбрал костер. И неужто все в лагере такие оборванцы?
Кип огляделся по сторонам. Да, все.
О, дерьмо.
Он вытащил из пояса связку оловянных данаров. Он схватил этот монетный пояс потому, что в нем уже были деньги, и их было проще перевозить, чем россыпью. Связки было очень удобно транспортировать. Квадратная дырка посередине данара и шнурок одинаковой длины, чтобы можно было легко подсчитывать свои деньги – для подсчета других денег, конечно, все еще использовались весы, – это было удобно, да и монеты не болтались на каждом шагу, как в кошеле. К тому же связки можно было упрятать в кожу и прикрепить к поясу или спрятать в одежде, как сделал Кип. Он увидел блеск этой связки и схватил ее. Но когда Кип вытащил открытый конец связки, чтобы снять один данар, он понял, что что-то очень неправильно. Он замер. Вес был верный или как минимум близкий, чтобы не задумываться, но монета была не оловянной. Данар был примерной стоимостью ежедневного труда рабочего. Неквалифицированный труд, как у его матери, стоил полданара в день. Он решил, что эта связка была из оловянных монет, каждая стоимостью в восемь данаров. Вместо этого он взял связку серебряных квинтаров. Чуть шире в окружности, но лишь в половину толщиной, да и при более легком весе, чем олово, эти серебряные монеты стоили каждая двадцать данаров. Связка серебряных квинтаров содержала пятьдесят монет, в два раза больше двадцати пяти оловянных, которые подошли бы под эту связку. Так что вместо двух сотен данаров – и так серьезной суммы – он похитил из Травертинского дворца тысячу. И только что вытащил одну монету на всеобщее обозрение, дав понять, что у него есть еще.
Разговоры закончились. В пляске пламени некоторые глаза сверкнули подобно волчьим.
Кип засунул остальные монеты в пояс, молясь, чтобы никто не заметил, насколько он набит. Что это значило? Его жизнь могла не стоить и одного серебряного квинтара.
– Я забираю другую ногу, – сказал он.