– Салли, а про меня ты забыла?
Браун протянул руки, и Салли, спрыгнув с плеч отца, взгромоздилась на колени капитана. Очевидно, это было для нее очень привычное место.
Капитан погладил ее по голове.
– Дети – наше утешение, – сказал он тихо: – без них дом мой пуст, а сердце сиро. – Он мельком взглянул на темь за окном. – Однако, Бэнбоу, надо торопиться…
– Иду, капитан, простите! – Джим Бэнбоу в последний раз поцеловал жену. – Береги девочку, – шепнул он ей, на минуту прижал к себе Салли и выбежал из кухни во мрак и холод осенней ночи. – В полночь на Потомакском мосту! – раздался его приглушенный голос.
НОЧЬ НА 16 ОКТЯБРЯ 1859 ГОДА
К ночи дождь усилился. Горы были закрыты дождевой пеленой. Ветер трепал на деревьях последние мокрые листья.
Потомак вздулся, острые бестолковые волны ходили по реке. Привязанная у берега лодка беспрестанно кланялась воде.
Наполеон насилу вывел из конюшни пару мулов: животные упирались, им не хотелось выходить из теплого стойла. Ноги их сейчас же начали разъезжаться в жидкой размазне, покрывавшей дорогу.
По двору фермы скользили, качаясь в невидимых руках, фонари. Это люди Брауна готовились к походу. В плетеный возок под брезент складывались мотыги, ломы, большие лопаты. Ружей и револьверов было мало, и до взятия арсенала приходилось дорожить всем, что могло служить оружием. Люди работали быстро и молча, почти не обращая внимания на дождь, только глухой Наполеон вдруг обнаружил неожиданную веселость. Запрягая мулов, он заорал во все горло песню:
Ботинки черной кожи
У негра на ногах,
Перчатки черной кожи
У негра на руках.
Но кровь чернеть не может —
Она у всех одна…
Чья-то мокрая рука зажала ему рот.
– Обалдел, глухой черт! – свирепо сказал Гоу, совсем невидимый под плащом с капюшоном. – Разбудишь всех своей глоткой. Еще прибегут сюда с Большой Запруды…
– А, это ты, Гоу? – Глухой поднес к его лицу фонарь и засмеялся. – Хороша песня? Сегодня радость, Гоу! Свобода, Гоу!
Гоу погрозил ему кулаком:
– Нельзя петь, понимаешь? Ты нас подведешь.
Глухой кивнул:
– Понимаю. Кулаками не воюют. Нет, Гоу, я возьму лом. Или лопату. Лопата тоже бьет.
Гоу с отчаянием плюнул:
– Тьфу, глухарь проклятый! Как только капитан с ним разговаривает! – Он махнул рукой и растворился в темноте. Слышны были только хлюпающие по грязи шаги.
Гоу вошел в дом. У очага на стуле с высокой спинкой сидел Джон Браун. На коленях у него лежала раскрытая книга. Но он не читал. Глаза капитана были устремлены на огонь. Что грезилось ему в эту минуту? Свободная горная республика и весело играющие, счастливые негритянские дети? Или старая, оставленная в Огайо ферма? Или старший сын, убитый в Канзасе рабовладельцами?
Гоу на цыпочках прошел к столу. Мэри Браун вместе с Джен разливала по флягам виски для бойцов. В такую холодную ночь это было необходимо. Салли, все в том же вязаном колпачке, закутанная в обрывок одеяла, стояла у самого порога. Когда Гоу открыл дверь, она проворно шмыгнула в сени.
– Ты куда, непоседа? – удивленно спросил Гоу.
– Я… поглядеть… как запрягают Рыжего, – ответила девочка.
Рыжий был ее любимый старый мул.
Джен не обратила внимания на уход девочки. Глаза ее то и дело наливались слезами. Но пример жены капитана заставлял ее сдерживаться. Матушка Браун аккуратно завинчивала пробки на флягах. Лоб ее был нахмурен, но глаза сухи.
– Джон, я положу тебе и мальчикам по чистой рубашке… на всякий случай, – сказала она. – Вот здесь, в мешке, будут носовые платки…
– Хорошо, Мэри, спасибо, – рассеянно отвечал капитан. – Поди сюда, Мэри, я хочу тебе кое-что сказать.
Матушка Браун подошла к мужу. Ее черное платье зашелестело; она накинула на плечи теплую шаль и слегка поежилась.
– Мэри, – капитан взял ее за руку, – если мы… не скоро вернемся, возвращайся на нашу старую ферму. Пусть с тобой поедут Джен и девочка – они тебе не дадут скучать. Я оставил у старика Дэвиса немного денег для тебя. Возьми их, купи корову, тебе Дэвис посоветует, какую выбрать. Почини изгородь…
– Джон, – Мэри Браун слегка пошатнулась, плечи ее дрогнули, – Джон, мы столько лет прожили вместе…
Капитан провел рукой по ее старой, седой голове.
– Да, Мэри, и мы никогда не боялись глядеть смерти в глаза…
Гоу, отвернувшись к окну, пыхтел трубкой. Джен молча глотала слезы.
Мешки были уже связаны. В дверь просунулось оживленное лицо Оливера:
– Отец, все готово. Мы ждем тебя.
– Хорошо. – Джон Браун быстро встал с места. – Идите проститесь с матерью.
Оливер позвал брата. Теперь они оба стояли возле матери – высокие, стройные, молодые.
– До свидания, мама, – младший сын первый обнял ее, – пожелай нам победы.
– Прощай, мама, – тихо сказал Оуэн. Он подхватил мать и посадил ее на стул. – Не плачь. Значит, так надо.
На пороге появился Иосия. Его белые брюки успели окончательно превратиться в черные. Поверх жилета он натянул теплую фуфайку и повесил через плечо неизвестно откуда вытащенную кривую саблю. Огромный негр так и сиял и в нетерпении топтался на месте.
– Я готов. – Капитан застегнул на себе пояс с двумя револьверами в кожаных кобурах. – Все ли здесь?
– Все, – отвечал за Иосию Toy. – С вами, капитан, семь человек да еще пятнадцать с Бэн-боу. Всего, значит, двадцать два.
Джон Браун накинул плащ. Теперь из-под капюшона виднелись только его глаза – холодные и решительные. Он обнял одной рукой жену, другую протянул Джен.
– Да хранит вас бог!… Нет, не провожайте нас, не надо.
Он выпрямился:
– Вперед, солдаты свободы!
В дверь ворвался сырой, холодный воздух. Люди вышли во двор. Через минуту в комнате стало слышно, как скребут по камням колеса и чавкает грязь под ногами.
ПОЧТОВЫЙ ШТЕМПЕЛЬ
– Письмо для Салли Дотсон, – произнес как будто выросший из-под земли почтальон.
Никто не слыхал, как он подошел. Ребята и сама бабушка так были поглощены рассказом, что с трудом поняли, что говорит почтальон. Все были далеко от Ямайки – там, в уснувшем городке Харперс-Ферри, под пронизывающим октябрьским дождем.
– Письмо? Дайте, дайте его сюда! – взволновалась бабушка.
Почтальон протянул серый конверт, надписанный крупным мужским почерком. Увидев этот почерк, бабушка затрепетала.
– От него… Очки, где мои очки?!
Она встала и принялась растерянно шарить по карманам. Руки у нее тряслись.
– Боже мой, куда же я их девала?
– Да ты вспомни, когда ты их надевала в последний раз, – уговаривал ее Нил.
Но бабушка, не отвечая, лихорадочно рылась в своем переднике. На землю падали пуговицы, щипцы для сахара, катушки. Все ребята принимали участие в поисках. Одни шарили в траве, другие – под бабушкиным стулом, третьи искали в доме.
Бабушка держала в руках письмо и беспомощно твердила:
– От моего Элла… А я даже не могу прочесть…
Вдруг Чарли радостно вскрикнул:
– Нашел! Вот они, бабушка, лежат под тобой, в траве. Ты, верно, выронила их, когда встала.
Бабушка схватила очки и распечатала конверт. Из него выпал сложенный вдвое листок бумаги, исписанный тем же крупным, решительным почерком.
– «Дорогие мои, мне еще раз дали возможность написать вам…» – прочла вслух бабушка. – Эл, сыночек мой, наконец-то я получила от тебя весточку!…
Она прижала письмо к губам. Слезы мешали ей читать, она сняла очки и стала протирать их, Как будто они запотели. Дальше старая негритянка читала уже про себя.
Ребята с любопытством смотрели на таинственное письмо. Смятый конверт валялся на траве у самых ног Мэри. Девочка, будто невзначай, взяла его и расправила. Тотчас ребята сгрудились вокруг нее. Это был самый обыкновенный серый конверт, какие продают в каждом почтовом отделении. Зеленая шестипенсовая марка, с изображением президента Линкольна, была наклеена в углу. Нэнси понюхала бумагу: она пахла клеем и чернилами. Маленькая мулатка разочарованно пожала плечами. Но в это время Тони, перевернув конверт, издал легкое восклицание: на обороте, во всю длину конверта, чернел жирный штемпель:
«Атланта. Фултонская крепость. Внутренняя каторжная тюрьма».
– Негодяи, они зачеркнули все строчки, где он сообщает о себе! – воскликнула бабушка.
Она уронила письмо на колени и закрыла лицо руками.
– Увижу ли я тебя когда-нибудь, Эл?!
– О ком это она убивается? – шепотом спросил Беппо Чарли.
Тот потупился.
– О нашем папе… Давно, когда я был еще совсем маленьким, а Нил только что родился, его посадили в тюрьму. С тех пор он так и не выходил оттуда.
– Мне отец рассказывал об этом, – сказал Стан, – я давно знаю, что твой папа – политический.
– А за что его посадили? – в один голос спросили Тони и Беппо.
– Мама говорит – за то, что папа хотел освободить всех, белых и черных, и боролся с капиталистами, – шепотом отвечал Чарли. – Папа был шахтером в Бирмингаме. Потом тамошние безработные выбрали его своим делегатом. Он здорово чем-то насолил хозяевам, а те подослали к нему шпионов.
– А наш папа их боксом, боксом! – вмешался Нил. – Он еще раньше был боксером в Кентукки. Папа силач. У нас есть его фотография. Хотите, покажу?
И Нил, не дожидаясь ответа, потянул Стана и Беппо к дому. За ним пошли и остальные ребята.
В комнате миссис Аткинс, над столом, висела фотография молодого негра. На нем ничего;не было, кроме белых трусов. Великолепно развитые мускулы выступали под его очень светлой кожей. Унего были широкие плечи, тонкая талия и мощная выпуклая грудь. Негр прищурил один глаз и так лукаво усмехался, что, глядя на фотографию, невольно хотелось засмеяться.
– Это он перед рингом в Лексингтоне, – сказал Чарли, – он тогда побил Хейвуда Поуэла, чемпиона Юга. Мама говорит, что отцу тогда давали Кучу денег, чтобы только он остался боксером. А он не захотел и вернулся к своим в шахту. Чарли высунул голову из-за двери и поглядел на бабушку. Старуха продолжала сидеть не шевелясь, спрятав лицо в ладони.