Они — бабы — были все должны Алеше по мелочи: за соль, за керосин, за спички, и на сходках он всегда выставлял их как неугомонных и яростных крикунов против всяких нововведений и дополнительных налогов.
Прошло две недели, а Марсагага занималась своими обходами, этим, казалось, совсем бесполезным и безопасным делом.
Не видя опасности, но предчувствуя ее, Алеша признал себя осажденным: его вконец изнурило странное бездействие Марсагаги. А он любил действие быстрое и решительное.
Как-то он заметил, что Марсагага зашла к Авдотье Дубыниной, вдове, матери слепого Андрюши-гармониста. Все еще предполагая, что Марсагага разговорами о колхозе усыпляет его бдительность, а на самом деле допытывается о его, Алешиных, доходах, он решил застать Марсагагу врасплох и неожиданно забежал к Авдотье.
Марсагага подметала пол, ловко, по-деревенски подоткнув серую юбку. Авдотья со слепым Андрюшей лупила картошку. Марсагага говорила о колхозе. Когда Алеша вошел, она, еще не видя его, воскликнула смеясь:
— Веселей вдвоем, Дуня? А если все, все? Артель, да в поле, да с песнями… вечером…
Но Алеша решил, что она хитрит и, заметив его, нарочно заговорила о том, что артелью да с песнями работать радостней. До его прихода она, наверное, допытывалась у Авдотьи, что он укрыл от налога.
Терпение его лопнуло, и он сам решил вызвать ее в наступление. Случай выпал. На другой день Авдотья Дубынина пришла к нему в лавку выбрать кадушку месить корове корм.
— Выбирай, — ласково пригласил он.
Авдотья выбрала. Кадушка стоила два рубля и тридцать копеек. Авдотья просила старый долг — шесть с полтиной — погодить до весны, а за кадку она заплатит теперь.
— Нужда, Алеша-батюшка, на мокреть обужи нет и корове замесить не в чем, — умоляла она.
— Плати, плати, мать. Некогда с тобой. Приболелись мне твои шесть с полтиной, — заспешил вдруг он, показывая, что совсем не интересуется долгом.
Уверившись в нем, Авдотья развязала из платка скомканный червонец и подала. Он выкинул ей рубль двадцать копеек сдачи и грубо отрезал:
— Ну — квиты. И за кадку получено. Иди, иди, мать. С Марсагагой пошепчись еще. Она тебе червонцев напечатает. А меня просить нечего. Не матерь божья.
Алеша знал, что этим поступком он «бросил камушек» в Марсагагу и она как-то ответит. Но вечером, затемно, к нему прибежала Авдотья и упала в ноги: выходило, что без червонца ей, со слепым Андрюшей, зарез. Она упросила его простить и через сына поклялась «близ к избе своей» не допустить Марсагагу, хотя Алеша на этом не настаивал, а, наоборот, желал, чтоб Авдотья донесла на него Марсагаге. Авдотье он вернул червонец и даже не принял назад свою сдачу, рубль двадцать копеек.
Расстроив напрасно Авдотью, Алеша этой ночью решил идти напролом.
Он явился к Марсагаге, заговорил с ней для начала о голубе, о том, что китайцы — дотошный народ касательно разных тонких изделий, вроде голубиной дудочки, а потом вдруг достал из кармана горсть старых пятнадцатирублевых империалов и высыпал перед ней на стол.
— Мария Федоровна, — развязно и весело заговорил он, — какие штуковинки я у себя разыскал в уголке. Что с ними положено сделать согласно закону?
Марсагага, с большим интересом разглядывая и перебирая монеты, спокойно проговорила:
— Интересно… Ни разу не видела пятнадцатирублевых… Десяти — видала много…
— Как поступить с ними полагается? — еще громче и развязнее, почти чванясь, повторил Алеша.
— Как что? Сдать нужно. Обменять по курсу, — ответила она. — Интересно… Какие они ощутимые… тяжелые.
Тогда Алеша протянул к ней свои руки, показывая их. На ногтях и на кончиках всех пальцев она отчетливо разглядела золотистый, с малюсенькими блестками налет.
Когда Алеша заметил, что она разглядела и поняла значение этого золотистого налета, он тихо и внушительно пояснил:
— Не от этой, конечно, мелочи. Вот когда их полна мера железная и руки в них по локоть запустить…
Он помолчал, как бы давая ей возможность вдуматься, и прибавил поучительно:
— Меру надо оленафтом хорошенько пропитать, чтоб не заржавела.
Потом вызывающе засмеялся, смел в горсть золотые, встал и вышел.
Прошел месяц, но Марсагага не ответила на вызов Алеши. Правда, она вскоре послала к нему сделать обыск, но Алеша неожиданно совсем показал квитанцию Госбанка, по которой он обменял 14 империалов по курсу.
— Я так и поступил, как она, товарищ Мария Федоровна, мне приказала, — пояснил Алеша, — а больше у меня и полушки золотой нет. Поищите еще. Даже обязательно поищите, чтоб никаких подозрений.
А найти ничего не удалось.
Тем временем Марсагага организовала колхоз из тридцати двух домохозяев под председательством Василия Ипполитовича — учителя. Богатые мужики в те дни особой опасности за колхозом не предусматривали, отнеслись уступчиво, но осторожно.
Не предвидел особой беды для себя и Алеша Руль.
После обыска он даже ободрился, повеселел и однажды, когда мужики побогаче собрались к нему сумерничать и затеяли спор о колхозе, чтобы попытать его мнение, он многозначительно намекнул:
— Замечательное произойдет развлечение.
Мужики поняли, что у Алеши есть определенное намерение. Поэтому, когда на сходке колхозники затребовали себе вырезать Картинку — землю за рекой, у села, — Алеша первый настоял, чтобы мужики уступили.
— Всякому благоначинанию надо потворствовать! — крикнул он. — Отдать Картинку!
Потом он принялся уговаривать мужиков организовать «красный обоз» с семенами для колхозников в означение старого обычая — помощи бедным.
Озадаченные мужики не поняли сначала его затеи, но Алеша тут же стал спрашивать вполголоса: нет ли у кого старых, но крепких порток.
Портки ему достали, заранее предполагая, что Алеша «выкинет номер».
На другой день он насыпал эти портки зерном и туго завязал их. Положив их на салазки, он воткнул в прорешку порток небольшой красный флажок и с Иёном-дурачком отправил все это к сельсовету. Над его подарком, похожим на обрубки распухших мертвых ног, мужики смеялись до упаду, а сам Алеша, встречаясь с ними, широко раскрывал глаза и изумленно восклицал:
— Что такое? Чему смеетесь? Железку деревянную нашли?
И мужики смеялись еще больше.
Однако в этот же день бодрость вновь покинула Алешу: к нему явился посыльный из сельсовета и сказал, что Мария Федоровна требует его к себе. С посыльным вместе пришло пятеро баб-колхозниц, но они остались в сенях. Алеша, не зная об их приходе, вызывающе заявил посыльному:
— Она мне не власть. Не председатель. Не пойду.
В это время распахнулась дверь, и бабы дружно закричали, высовываясь в избу.
— Пойдешь, пойдешь, гундосый черт! Ты бы носик свой гнилой заместь флажка воткнул в прорешину. Пойдешь!
Они зло хлопнули дверью и ушли.
— Не пойдешь — приведут, — пригрозил посыльный. — Одевайся живо. Приказано тут же явиться.
Марсагага была в сельсовете: там колхозники обсуждали план весеннего посева. Высказывался Василий Ипполитович. Он развивал мысль Марсагаги о необходимости подсева клевера в ярах. Когда вошел Алеша, он замолчал и угрожающим знаком подозвал его к столу.
— Ой, не кстати сейчас, — увидя его, воскликнула Марсагага. — Я же просила вечером. Некогда теперь…
Посыльный, ходивший за Алешей, виновато опустил глаза и промолвил:
— А я думал, сейчас же… Не расслышал, должно.
На самом же деле он и пятеро колхозниц сговорились: им было невтерпеж дожидаться расправы с Алешей.
— Ну да вот что, — сурово заговорила Марсагага. — Ты свой любезный подарок забирай и о нас не беспокойся. Если нам нужны будут твои семена, мы их возьмем сами. Понял? А сейчас иди, не мешай.
— Это как так, сами? — заносчиво крикнул Алеша.
— Там видно будет. Иди… Василий Ипполитыч, давай дальше, — сказала Мария Федоровна и отвернулась от Алеши.
Учитель заговорил вновь. Алеша направился к двери. Пятеро баб, приходивших за ним, и посыльный опередили его и выскочили на улицу, волоча за собой Алешины портки, набитые зерном. Алешу они схватили на крыльце и, не дав опомниться, взвалили эти портки ему на плечи, связали обе порточины сзади красным его флажком, так что получилось подобие хомута.
— Неси, гундосый черт, неси! — кричали они, заливаясь смехом.
Алеша попробовал сбросить с себя этот хомут и бежать, но бабы тотчас его поймали, надели вновь и, схватив за руки, поволокли по селу. Из сельсовета выскочила Марсагага. Она догнала баб и закричала, чтоб они бросили эту проделку.
— Бездельницы вы этакие, — стыдила она, пытаясь столкнуть с Алеши его странный хомут, — со всякой дрянью вяжутся. Не стыдно вам?
Алеша вдруг придрался к ней:
— А-а… вы на меня хомут приказали надеть… Ладно… Я понесу… понесу…
Он поправил порточины и, согнувшись, точно бы это была огромная тяжесть, медленно пошел по направлению к дому.
На гати его догнала Авдотья Дубынина, его прощенная должница, и, угодничая, закричала визгливо:
— Фря какая заявилась. Людей позорит. Сама с голубочком гурлы-мурлы, дудочки ему под хвост вешает, а нам давай лошадей в колхоз. Ф-фря…
Глубокой ночью Алеша вскочил с постели и растолкал Иёна-дурачка. Алеша числился холостым, но сожительствовал со своей глухонемой кухаркой.
Изнуренная его лаской и непосильной работой, она спала на своем месте в кухне, на большом сундуке. В кухне, чуть слышно потрескивая, горела привернутая лампа. Алеша подвел Иёна к немой, разбудил ее и скинул с нее дерюгу. Немая села на постели, вглядываясь в Алешу и пытаясь узнать, что от нее хотят. Алеша заголил на ней рубаху и, показывая на ее сжатые голые ноги, тихо сказал Иёну:
— Кхо… кхо…
Этот странный звук, сопровождаемый знаками, всегда служил ему для объяснения с дурачком.
Немая сидела неподвижно, стыдливо опустив глаза.
— Кхо… — повторил Алеша и улыбнулся.
Иён неподвижно уставился на немую. Сонные глаза его сделались вдруг круглыми и выпуклыми.
Тогда Алеша закрыл левой ладонью рот и нос немой, а правую подсунул ей под мышку, положил на грудь, показывая, что держать надо крепко, изо всех сил. Потом отпустил и, толкнув Иёна, опять сказал: