— Вы ошибаетесь. Скрипка — это тот инструмент, который ближе всего к женскому голосу. Причем она покрывает весь регистр от сопрано до контральто. И между прочим, существует несомненное сходство между женской фигурой и формой скрипки.
— Вы хотите сказать, что скрипка и женщина это одно и то же?
— Да, я так считаю.
— Пожалуй, вы правы, — согласился мой оппонент. — Надо признать, что между ними существует поразительное сходство. Но на этом основании думать, будто возможно в деревяшке воспроизвести голос — да еще какой голос! — это уже слишком даже для вас.
— Я вовсе не думаю, я утверждаю это, — решительным тоном объявил я.
— Ну, тут вы хватили, синьор скрипичный мастер!
Понимая, что спор наш вот-вот может непозволительно обостриться, Карла решила его прервать. Глядя на меня своими бездонными глазами, она спросила:
— Значит ли это, дорогой Эразм, что вы готовы подтвердить делом свои слова и воспроизвести мой голос в одном из ваших инструментов?
Мой оппонент, решив, что Карла встала на его сторону, расхохотался, чуть ли не в лицо мне.
Наступила долгая чудовищная пауза, во время которой я буквально кожей чувствовал устремленные на меня взгляды.
— Пожалуйста, Эразм, ответьте, — настаивала девушка.
Наверно я слишком далеко зашел в своей гордыне, но у меня не было иных способов объясниться в любви к этой женщине. Я произнес безрассудную фразу:
— Карла, я сделаю самую прекрасную в мире скрипку. Сделаю только для вас одной. И у нее будет ваш голос.
Я не знал, что, совершив это, я погублю ее, да и себя тоже.
Я возвратился в Кремону и тотчас набросился на работу.
Голос Карлы и ее изящный силуэт запали мне в память. Я решил создать единственную в мире скрипку, основываясь на этих воспоминаниях.
Я выписал из Тироля благороднейшую древесину ели, чтобы выточить верхнюю деку и душку[11]. Для изготовления нижней деки, обечайки[12], кобылки[13] и грифа я выбрал клен из Богемии, самый прочный, какой только может быть. Верхнее покрытие грифа, струнодержатель и порожек были сделаны из самого твердого эбенового дерева. И вот наконец после нескольких месяцев упорного труда, после сборки всех деталей скрипки воедино я принялся за изготовление лака, составив его из растительных субстанций.
Несколько недель выжидал я, прежде чем осмелился сыграть на этой скрипке. Ранним утром, исполненный беспокойства, я извлек первую ноту. Это была катастрофа.
Я сделал совсем не то. Звучание скрипки ничуть не было похоже на голос Карлы.
В бешенстве я швырнул инструмент на пол, да так, что корпус раскололся, а струны лопнули.
И тогда-то я произнес клятву, о которой не перестаю сожалеть и сегодня:
— Клянусь, я не успокоюсь до тех пор, пока не воспроизведу ее голос на скрипке такой же черной, как ее глаза.
Да, именно тогда мне и пришла в голову мысль сделать черную скрипку.
Я стоял у верстака, и тут меня озарило.
А почему не создать скрипку, полностью подобную Карле? Ведь ежели я хочу воспроизвести ее голос, разве не должен я вдохновляться линиями ее тела и начинать именно с этого? Но мне надо было, и теперь-то я это понимал, делать скрипку черную, как ее глаза и волосы.
Я вспомнил, что в библиотеке мастерской находится небольшой трактат, написанный рукой Антонио Страдивари, и в нем есть упоминание о том, как изготовить скрипку, основным материалом для которой служит эбеновое дерево. Я отыскал его и, к своей безмерной радости, обнаружил в нем секретный рецепт изготовления черного лака, лака, который я до сей поры ни разу не использовал. Пользуясь этими бесценными сведениями, я погрузился в работу.
Изготовление корпуса инструмента, а главное, резонатора оказалось делом очень непростым. Эбен, или черное дерево, отличается невероятной твердостью и при работе с ним требует значительных усилий и абсолютной точности. Сборка тоже оказалась чрезвычайно трудной, но я был безмерно терпелив и благополучно справился с ней. Наконец, лакирование, а я производил его тщательно и не торопясь, тоже заняло у меня несколько недель.
Но вот спустя еще два месяца я впервые в жизни держал в руках великолепную черную скрипку.
Испробовать ее я решил вечером в грозу.
За окном дул свирепый порывистый ветер, и молнии раздирали небо. Последний слой лака высох, и уже можно было проверить звучание инструмента.
Я взял скрипку и ласково погладил лаковую поверхность. Дерево запело у меня под рукой. И я понял, что держу незаурядный, единственный в своем роде инструмент.
Я схватил смычок и стал играть.
Смычок скользнул по струнам, как оброненное птицей перо по муаровой поверхности воды. Раздался первый звук — то был женский голос. Сопрано.
Трепеща от счастья, я несколько мгновений стоял в полной отрешенности, осознав, что все-таки исполнил свою самую заветную мечту.
Всю ночь я играл на черной скрипке, как не играл ни на каком другом инструменте. Мне чудилось, что я сжимаю в руках тело Карлы.
Спустя несколько дней я опять приехал в Венецию. Была зима. Acqua alta[14] затопила город, и на некоторых улочках Светлейшей глубина воды достигала метра. Но горестная эта картина оставила меня безразличным. Я думал только об одном: чтобы Карла поскорей услышала звучание черной скрипки.
Казалось, будто дворец Ференци медленно опускается в воды лагуны. Гондолу мне пришлось причалить к решеткам окна, поскольку набережная была вся под водой. Волны набросали зеленые водоросли на высокие ступени крыльца.
На сей раз дверь открыл мне не лакей, а сам граф Ференци. К моему великому удивлению, щеки у него ввалились, лицо стало желто-воскового цвета, и взгляд был какой-то остекленевший. Выглядел он так, словно на него свалилось безмерное горе.
— Синьор Эразм, — промолвил он, увидев меня, — само небо посылает мне вас. Быть может, вы сможете нам помочь.
— Что случилось? Вы заболели?
Он извлек из кармана носовой платок и промокнул лоб.
— Нет, не я. Я чувствую себя по-прежнему неплохо.
Граф прикрыл ладонью рот и прошептал:
— Речь о Карле.
— О Карле? Что с ней?
— Ах, если бы я знал. Внезапно она заболела. И вот уже десять дней не встает с постели.
— Могу я видеть ее?
Не дожидаясь ответа, я прошел в вестибюль, устремился к лестнице и, перескакивая через три ступеньки, помчался наверх. Распахнул дверь и увидел Карлу, лежащую в постели, бледную, больную. Видно было, что ей плохо. Ступая на цыпочках, я приблизился к ней.
— Что с вами, Карла? — с трудом выдавил я.
Она медленно повернула ко мне голову, и по выражению ее глаз я понял, как она страдает.
— Взгляните, я привез вам обещанную скрипку. Послушайте, как она звучит! Послушайте этот дивный инструмент!
Я всего-навсего провел смычком по одной струне, но этого оказалось достаточно, чтобы Карла ужаснулась. Пытаясь удержать меня, она коснулась моей руки, а взглядом, казалось, умоляла не играть больше.
— Ужасное несчастье поразило нас, — сообщил присоединившийся к нам граф. — У дочери, после того как она заболела, не проходит лихорадка, и врачи не могут найти причину болезни. Вот уже больше недели бедная моя девочка пребывает между жизнью и смертью.
Я смотрел на Карлу, на ее печальное лицо.
— А главное, — продолжал граф Ференци, — и это самое ужасное, после того проклятого вечера, когда она заболела, у нее пропал голос!
В голове у меня помутилось, я почувствовал, что земля уходит у меня из-под ног, и мне пришлось, чтобы не упасть, ухватиться за притолоку.
— Что с вами? — встревожился граф.
— Ничего страшного. Небольшая слабость.
Я бросил последний взгляд на лицо Карлы и увидел, что она плачет. Неверным шагом я вышел из комнаты и выбежал из дворца.
III
Иоганн долго сидел, не произнося ни слова.
Он выпил рюмку водки, глядя в глаза Эразму, после чего они начали очередную партию в шахматы.
— Ты потом видел ее?
— Нет, ни разу.
— Так, значит, в Венеции ты поселился из-за Карлы Ференци?
— Да. Из-за нее. Но я не сразу переехал в Венецию. Я же тебе рассказывал. Я путешествовал. Из Кремоны поехал в Париж, там делал скрипки, однако главная причина моего бегства — попытка забыть эту историю. Но когда я понял, что забыть мне ее никогда не удастся, я отправился в Венецию. Только было уже поздно. Карла умерла.
Эразм замолчал, и Иоганн понял, что старик-мастер больше ни слова не скажет.
В этот вечер Эразм проиграл партию. Такое случилось впервые.
Но ведь впервые он и рассказывал о себе. Рассказал о себе нечто существенное.
С первыми лучами рассвета, когда партия была закончена, Эразм сказал Иоганну:
— А ты знаешь, что это волшебные шахматы?
— Нет.
— На этой доске и с этими фигурами ты никогда не проиграешь. До тех пор, пока ты им не изменишь. Бери, отныне они твои.
Зимние дни еле-еле ползли. Ни Иоганн, ни Эразм больше ни разу не упомянули про Карлу.
В конце декабря Эразм слег от какой-то непонятной болезни. Лихорадка не отпускала его.
В бреду, преодолевая одышку, он повторял имя:
— Карла… Карла… Карла…
Три раза.
Иоганн молча сидел у постели Эразма, и сердце у него сжималось.
На следующий день у Эразма отнялся язык.
Эразм умер во сне утром 1 января 1798 года.
На заупокойной службе по нему пел хор мальчиков. У одного из них был голос поразительного тембра, исполненный печали, с оттенками глубинной скорби, передать которую способны были бы только лучшие скрипки усопшего мастера. Вместе с Эразмом, достойным учеником Антонио Страдивари, ушел секрет изготовления самых великолепных скрипок на свете.