Чем был обусловлен такой катастрофический уровень заболеваемости? Ответ кроется в самой природе военной службы. Согласно докладу исследователей, одним из важных факторов была военная гигиена. Среднестатистический русский солдат менял нижнее белье раз в три месяца, примерно с такой же периодичностью стирал свою форму и одеяла, пил неочищенную воду, не утилизировал мусор, испражнялся прямо возле своей палатки, а не в полевом туалете, и даже когда готовил на полевой кухне, мыл руки только после испражнения, когда офицер делал ему замечание. Важно отметить, что в докладе говорится, что боевой стресс, возможно, также сыграл роль в высокой заболеваемости. Как отмечалось ранее, стресс ухудшает функцию иммунной системы, снижая устойчивость к болезням. Это наблюдение, конечно, также относится и к мирным жителям, подвергаемым атакам мародерствующих армий.
Второе исследование американцев касалось Вьетнама, где в период между 1966 и 1974 годами примерно двадцать пять тысяч человек, большинство из которых были коренными вьетнамцами, заразились чумой[237]. По данным медицинских чиновников армии США, одним из важных факторов, вызвавших вспышку заболевания, стали осадные условия на территории большей части страны. Зимой 1967 года группа американских врачей посетила одну из огневых баз. Там двадцать один человек болел чумой, и проверка быстро показала почему. Минометные и артиллерийские атаки Вьетконга переместили жизнь под землю. Солдаты – и во многих случаях их семьи – жили в грязных бункерах, чья теплая и влажная среда идеально имитировала нору грызунов[238]. В ужасном состоянии находилась и личная гигиена. Никто не мылся, поскольку санитарные сооружения находились над землей, и по той же причине никто не пользовался полевыми уборными. Генуэзцам, осажденным в Каффе, и французам, осажденным в Кале накануне прихода Черной смерти, показались бы довольно знакомыми зловонные вьетнамские бункеры, заваленные человеческими фекалиями, остатками пищи и запятнанными кровью боевыми повязками. Работая в ужасных условиях, армейским врачам удалось спасти семнадцать заболевших чумой, но в четырех случаях болезнь была слишком запущенной, так что не помогли даже современные антибиотики.
Искоренение населения – еще одна особенность войны, связанная с тактикой шевоше и выходящая за ее пределы, – также оказало большую помощь Y. pestis во Вьетнаме. В 1969 году в деревне Донг Ха от эпидемии чумы пострадало более шестисот человек, большинство из которых были детьми. Опять же, армейские врачи США обнаружили повсюду крыс и блох, но на этот раз заражение вызвал дисбаланс ресурсов, а не осада. Маленькая Донг Ха неожиданно стала перевалочным пунктом для беженцев, направляющихся на юг из демилитаризованной зоны и на восток из Кхешани. Но в деревне не было санитарных ресурсов, чтобы справиться с таким потоком давно не мывшихся людей[239].
Конечно, невозможно сказать с точностью, как и в какой степени эти три фактора – война, голод и отсутствие санитарии – способствовали распространению Черной смерти, но с некоторой уверенностью можно утверждать, что к тому времени, когда Y. pestis покинула Каффу в конце 1346 или в начале 1347 года, Европа уже по горло стояла в воде, которая все прибывала и прибывала.
Глава IVСицилийская осень
Средиземное море хранит в себе множество секретов. Это секреты его подводных гор – высоких хребтов, которые когда-то соединяли Тунис с Сицилией, а Испанию с Марокко. Это секреты его таинственного предка, моря Тетис, которое до появления Евразии со всех сторон соединялось с Великим Восточным океаном. Это секреты людей, погибших в водах Средиземноморья: братьев Вивальди, исчезнувших в бесконечности долгот и широт в поисках пути в Индию. И величайший секрет из всех: судьба больных чумой генуэзцев, которые сбежали из Каффы, зараженные «болезнью, скручивающей их кости»[240].
«Отвечайте же, генуэзцы. Что вы наделали?»[241] – вопрошал современник от имени людей, погибших от чумы. Но Генуя хранила тогда молчание о своих кораблях и хранит его до сих пор. Чума, привезенная из Каффы, бродит по страницам произведений о Черной смерти, словно призрак над ночным морем. В одном рассказе говорится о трех стремительно несущихся с востока галерах со специями, «подгоняемых зловонным дыханием ветра»[242]. В другом источнике рассказывается о четырех генуэзских кораблях, возвращающихся из Крыма, «полных зараженных моряков»[243]. В третьем – о генуэзском флоте, по разным данным насчитывавшем от двух до двенадцати кораблей, который плыл из Малой Азии в Средиземное море, заражая все на своем пути, включая черноморский порт Пера, Константинополь, Мессину (Сицилия), Геную и Марсель[244].
В июне, когда на Востоке уже случился апокалипсис, в Европе мало кто подозревал, что на них надвигается нечто ужасное. Лето 1347 года в Англии было немного похоже на очарование лета 1914 года. Златовласый король Эдуард III, только что завершивший успешную военную кампанию на равнинах северной Франции, находился в Лондоне на турнирном сезоне, в то время как вниз по Темзе, в Вестминстерском дворце, его дочь, принцесса Джоанна, наслаждалась мягкими июньскими вечерами, прогуливаясь по лужайкам дворца и слушая испанского менестреля, подарок удалого принца Педро Кастильского. В Сиене бывший сапожник, а теперь специалист по недвижимости Аньоло ди Тура вносил свою лепту в историю города, осматривая некоторые объекты недвижимости на Кампо, городской площади, и с обожанием смотрел на свою жену Николуччию и их пятерых детей. В Париже священнослужитель Жан Морелле подсчитывал средства строительного фонда во вверенной ему церкви Сен-Жермен-Осерруа. Фонд получал так мало пожертвований, что у Морелле было достаточно много времени для долгих утренних прогулок по неогражденным берегам Сены, где речные бризы непрерывно вращали водяные мельницы, а узкие прямоугольные дома топорщились вдоль берега, как «волосы на многочисленных головах». В Тононе, городе на Женевском озере, у городских ворот почти каждое утро этим летом можно было встретить цирюльника по имени Балавиньи, который сплетничал с другими членами местной еврейской общины. В Неаполе, где теплый ночной воздух пах «сладким, мягким ароматом лета», самой красивой женщине Европы и христианского мира, «плохой девочке» королеве Джованне Неаполитанской и Сицилийской предъявляли обвинения в убийстве.
В июле, когда на поля вокруг Броутона вышли крестьяне в соломенных шляпах, а монахи в Авиньоне застеклили окна, чтобы удержать внутри помещения прохладный воздух, в Константинополе уже царили безнадежность и отчаяние. Византийская столица, расположенная чуть ниже Черного моря и чуть выше Дарданелл, ворот к западу, находилась в эпицентре трагедии. Судно, покинувшее Крым и идущее в Европу, не сможет добраться до дома, не зайдя в порт. Таким образом, где-то весной или в начале лета 1347 года в гавань прибыли зараженные чумой генуэзцы, воплощая в жизнь слова незнакомца в черной шляпе из мифов американских индейцев: «Я есть смерть».
Один венецианский писец подсчитал, что во время Черной смерти погибло 90 процентов жителей Константинополя[245]. Несомненно, эта цифра преувеличена, но кто пережил тяжелое лето и осень 1347 года в византийской столице, никогда не забывал об этом событии. «Каждый день мы хороним наших друзей. И с каждым днем город пустеет, а количество могил увеличивается», – писал придворный ученый Димитрий Кидонис. По мере того как умирало все больше людей, Кидонис видел, как его сограждан все больше охватывали страх и эгоизм. «Люди бесчеловечно избегают общества друг друга [из-за боязни заражения]. Отцы боятся хоронить своих сыновей, сыновья не исполняют последнюю волю своих отцов»[246].
Чума также оставила неизгладимый след в жизни Иоанна IV, византийского императора. «По прибытии императрица нашла нашего младшего мертвым»[247], – написал Иоанн в своем единственном известном заявлении о смерти своего тринадцатилетнего сына Андроникоса. После смерти мальчика император потерял вкус к жизни. Он отрекся от престола и отправился в уединение монашеской кельи, чтобы молиться, оплакивать и скорбеть до конца своей жизни.
Из Константинополя Y. pestis отправилась по торговым путям на юг в Дарданеллы, тонкую полосу голубой воды, которая ведет путешественника, держащего путь в Европу, в Эгейское и дальше в Средиземное море[248]. Летом 1347 года как раз в Дарданеллах мир делился на две части. Сразу к западу лежали зеленые залитые солнцем холмы Европы, все еще не тронутые чумой, а на востоке оставались уже зараженные равнины Малой Азии. Спускаясь через пролив, Y. pestis остановилась, чтобы отдать дань уважения Ксерксу, персидскому королю, который построил понтонный мост из кораблей, чтобы переправить свою армию через воду. Затем, когда на горизонте появилось Эгейское море, чумная палочка устремилась по нескольким направлениям. Один рукав чумы отправился на север – через Грецию, Болгарию и Румынию в общем направлении на Польшу, второй на юг – через Средиземное море к Египту и Леванту, в то время как третий вернулся назад, на восток, добравшись в конце лета до Кипра. Словно пытаясь отторгнуть злокачественную опухоль, природа острова тут же поднялась в жестоком восстании. Сначала разверзлась земля, и «сильное землетрясение» вырвало с корнем деревья, обрушило холмы, сровняло с землей здания и убило т