[366]. Он начал рассказывать людям, что является незаконнорожденным сыном немецкого императора Генриха II, соблазнившего его мать-трактирщицу во время визита в Рим.
Впервые Кола привлек к себе внимание общественности в 1343 году, когда посетил Авиньон. К тому времени он был нотариусом – одна из немногих профессий, доступных для бедных, но смышленых мальчиков, – и достаточно преуспел, поскольку его назначили членом важной коммерческой делегации. Чтобы возродить туризм в Риме, в котором отсутствовали папа и закон, муниципальные власти хотели, чтобы Климент объявил 1350 год юбилейным годом и предложил паломникам, которые приедут в город, особую снисходительность – прощение грехов. Подобный праздник в 1300 году привлек более миллиона туристов. Однако, когда делегация встретилась с папой, Кола воспользовался случаем, чтобы высказать резкое осуждение римской знати и творимого ими беззакония. Его коллеги-делегаты были в ужасе от этой вспышки гнева и попытались заставить его замолчать, но Климент, известный тем, что назвал римскую знать «конокрадами, убийцами, бандитами и прелюбодеями», был впечатлен пылким молодым нотариусом. Перед тем как покинуть Авиньон, он предоставил Колу покровительство папы и дал ему новый титул – Ректор Рима.
Во время того же визита Кола также встретился с поэтом Петраркой, еще одним энергичным мечтателем и мастером интриги, который уже завоевал сердца значительной части читающей Европы, пытающейся угадать настоящее имя загадочной женщины, которая появлялась в его любовных стихах, – прекрасной Лауры.
Моя любовь и я стояли, рты разинув,
Ведь раньше мы не видели чудес,
Способных поразить взор человеческий так сильно,
Как это делали живые губы и лучистые глаза прекрасной нашей незнакомки[367].
«Вы говорите, что я выдумал Лауру, чтобы было о чем поговорить и чтобы все говорили обо мне»[368], – писал Петрарка другу, который, как и многие другие – при жизни поэта и позже – считал ее искусной выдумкой искусного выдумщика. Но таинственная женщина в стихах была вполне реальной. Ее полное имя было Лаура де Сад, и она была связана узами брака с предком печально известного в восемнадцатом веке маркиза де Сада, и Петрарка любил ее так же глубоко и искренне, как писал в своих стихах, хотя, возможно, его любовь не была такой уж целомудренной. У него были дети минимум от двух других женщин[369].
Мировая знаменитость, Петрарка обедал в кругу членов аристократической семьи Колонна, прогуливался по пляжам Неаполя с прекрасной королевой Джованной, бывал на аудиенциях с Климентом VI – если бы в четырнадцатом веке издавался журнал People, то этот поэт с прозрачно-голубыми глазами непременно оказался бы на обложке под заголовком «Сказочный Франческо!». Обычно нотариусы низкого происхождения не представляли интереса для знаменитого поэта, но, поскольку он разделял сожаление Колы о былом величии Рима, мечтательный Петрарка был увлечен смелой манерой поведения ди Риенцо. После их первой встречи поэт обратился к своему новому герою в письме: «Когда я думаю о нашем искреннем, честном разговоре, меня всего будто охватывает огонь, словно из самой моей глубины наружу вырывается истина»[370].
В мае 1347 года, пока чума двигалась на запад, Кола, обеспечивший себе политическую поддержку в Риме после своего возвращения из Авиньона, совершил переворот.
В сонную субботу девятнадцатого мая верные нотариусу люди захватили здания в муниципальном районе. На следующее утро, когда по улицам эхом разносился звон церковных колоколов, ворота Рима распахнулись, и Кола вошел в город так, как он, должно быть, тысячу раз представлял себе во сне: полностью одетый в рыцарские доспехи. Красное знамя свободы и белое знамя правосудия развевались над его головой, а рядом с ним ехал папский викарий. Перед Колой маршировала группа трубачей[371].
«Кола! Кола! Кола!» – кричала толпа. Нотариус, который выглядел особенно привлекательно в сияющих доспехах, поднял руку в знак признательности. Из толпы вышел ребенок – Кола взял протянутый девочкой букет и поцеловал ее. Затем снова загудели трубы, и Кола и его окружение, словно корабль, поплыли по засыпанным цветами майским улицам к столичному дворцу, где переворот завершился блестящей речью. Под одобрительные выкрики тысячи голосов Кола заявил, что готов умереть за Рим, поклялся вернуть городу его былую славу и пообещал посвятить себя делу равной справедливости для всех[372].
«Я думаю о Вас днем и ночью, – написал взволнованный Петрарка своему герою вскоре после переворота. – О, трибун, если Вам предстоит умереть в битве, сделайте это мужественно, ибо Вас, несомненно, с радостью примут небеса». «К сожалению, – добавил поэт в постскриптуме, – мои обстоятельства не позволяют мне участвовать в вашей священной войне»[373]. К счастью, никому не пришлось умирать за Колу, даже самому Коле.
Стефано Колонна пришел в ярость, услышав о перевороте, совершенном нотариусом. «Если этот дурак и дальше будет меня провоцировать, я выкину его в окно», – закричал старик. Однако остальные римские аристократы предпочли сидеть в полной боеготовности и ждать событий. Когда Кола позвал представителей знати в столицу, чтобы те присягнули ему, все они явились в Рим и торжественно положили руку на сердце в знак своей преданности. Это знаменитое собрание напомнило многим о том, что нотариус долгое время был любимым развлечением римской элиты, дерзким провокатором, которого хозяйки знатных домов приглашали на званые обеды, чтобы шокировать и позабавить высокопоставленных гостей. Возможно, Кола до сих пор оставался просто дураком.
Пока знать выжидала, Кола собирал титулы и примерял одежды. В последний день июля 1347 года нотариус, одетый в белую шелковую мантию, расшитую золотом, со знаменем того же цвета, украшенным солнцем, возглавил процессию к баптистерию Сан-Джованни. Там Кола, который недавно провозгласил себя рыцарем, погрузился в ритуальную купель, в которой, как говорили, император Константин вылечился от проказы. На следующий день, уже одетый в алое, Кола появился на балконе Латеранского дворца. Объявив Рим столицей мира, а всех итальянцев – римскими гражданами, новоиспеченный рыцарь обнажил свой меч и трижды рассек воздух – один раз по направлению на восток, один – на запад и один – на север. Восторг толпы подогревался стоящей неподалеку статуей Константина – из ноздрей коня императора текло бесплатное вино[374].
15 августа, через три месяца после захвата власти, Кола присвоил себе новый титул – римского трибуна. Получив серебряный венок, скипетр и державу – символы верховной власти, свежекоронованный трибун поднялся на подиум и напомнил горожанам, что ему тридцать три года, то есть столько же, сколько Христу, когда Он умер на кресте за грехи человечества.
В праздник Святых Петра и Павла Кола, теперь одетый в зелено-желтый бархат и держащий в руке сверкающий стальной скипетр, подъехал к базилике Святого Петра на белом коне. Помимо пятидесяти копьеносцев, нового трибуна сопровождали всадник, держащий знамя с его гербом; рыцарь, бросающий в толпу золотые монеты; хор музыкантов, трубящих в длинные серебряные трубы, и хор цимбалистов, лязгающих серебряными тарелками. По прибытии в базилику толпа кланяющихся сановников приветствовала трибуна под звуки Veni Creator Spiritus[375][376].
Лето, полное комических, театральных событий, закончилось, и поддержка Колы начала слабеть. В сентябре, когда чума находилась всего в нескольких неделях морского пути от Сицилии, папа объявил трибуна узурпатором и еретиком. Петрарка, боясь оттолкнуть своих могущественных друзей из римской элиты, выразил беспокойство и сомнение относительно поведения трибуна, а простые римляне, понимая, что их предполагаемый спаситель ведет себя глупо, просто перестали его поддерживать.
Почувствовав перемену настроений, в середине сентября Кола организовал второй переворот. Он пригласил на банкет всех знатных баронов Рима. За ужином трибуну пришлось стерпеть сарказм старого Стефано Колонны, насмехавшегося над его чрезмерно вычурной внешностью, но после десерта Кола отомстил обидчику. Когда гости собрались уходить, Кола приказал арестовать семь знатных гостей, в том числе пять членов могущественной семьи Орсини и старого дерзкого Стефано. «Утром вас казнят», – проинформировал заключенных трибун.
Когда на следующее утро к Стефано пришел священник, старик сердито заворчал и отмахнулся от него, сказав, что ему незачем исповедоваться, Стефано Колонна никогда не умрет от рук такого, как Кола ди Риенцо. Эти слова оказались пророческими. Через несколько часов, когда прозвонили колокола для осужденных, у трибуна сдали нервы. Казнь членов самых влиятельных аристократических семей города Колонна и Орсини могла спровоцировать на бунт других дворян. Через несколько минут прозревший Кола вышел на балкон и, напомнив толпе библейскую фразу «и прости нам грехи наши», объявил, что решил помиловать заключенных[377].
В ноябре, когда в Марсель пришла чума, Кола оттолкнул своих оставшихся немногочисленных сторонников одним невообразимо варварским поступком. Во время штурма города группой дворян двадцатилетний Джованни Колонна, внук старого Стефано, был зарезан кавалеристами Колы. На следующее утро после штурма трибун привел своего сына Лоренцо к месту, где умер Джованни. Толпа в ужасе наблюдала, как Кола обнажил свой меч, окунул его в кровь Колонны, затем возложил меч с испачканным в крови наконечником на голову своего сына, провозгласив его рыцарем Лоренцо Победителем