Черная смерть. История самой разрушительной чумы Средневековья — страница 32 из 70

[396] с полудюжиной или более мощеных улиц, включая вымощенную Гранд Рю, главную транспортную магистраль города и ось северного марша Парижа от острова Сите и Сены в двенадцатом и тринадцатом веках. На военной арене Франция также превосходила всех. Никакая другая монархия в Европе не могла содержать регулярную армию численностью 20–25 тысяч человек[397].

Почти повсеместно средневековая культура была, прежде всего, культурой Франции. Средневековые мужчины и женщины одевались по французской моде, подражали французским манерам, французским рыцарским традициям, французским трубадурам, читали французские саги и молились в готических соборах, построенных по образцам французских. Историк Жуанвиль говорил, что французские аббатства, еще одно архитектурное чудо, созданное галлами, были похожи на узоры на старинном манускрипте, нарисованные лазурью и золотом. Один молодой ирландский ученый заявил о Парижском университете, что он «является домом и покровителем теологии и философии, родителем семи свободных искусств, стражем правосудия и эталоном нравственности, зеркалом и путеводной звездой всех теологических добродетелей»[398].

В чем же тогда заключалось проклятие Великого магистра на фоне всего этого?

Ни в чем.

И все же через месяц после казни де Моле внезапно скончался папа Климент V, невольный союзник Филиппа в деле тамплиеров. Затем в ноябре инсульт убил 46-летнего короля. В следующем, 1315 году, наступил Великий голод.

В 1316 году преемник и старший сын Филиппа Людовик X умер после недолго правления, длившегося восемнадцать месяцев. Несколькими годами позже по северной Франции прокатилось крестьянское повстанческое движение «пастушков», которые штурмовали замки и аббатства, сжигали ратуши, разоряли фермы и убивали ростовщиков еврейского происхождения.

Но худшее было еще впереди.

В 1323 году преждевременно скончался второй сын Филиппа и преемник Людовика Филипп V. Затем последовали серия загадочных эпидемий, еще один голод и еще одна королевская смерть. В 1328 году умер Карл IV, последний из трех сыновей Филиппа Красивого. Ни один из его наследников не дожил до тридцати пяти лет и не правил более шести лет[399]. А поскольку Карл не оставил наследника мужского пола, династия Капетингов, правившая Францией с 987 года, умерла вместе с ним. На фоне разыгравшегося кризиса престолонаследия король Англии Эдуард III, внук Филиппа Красивого (по матери), вторгся во Францию, чтобы предъявить свои права на французский престол, и разжег этим самый кровопролитный конфликт Средневековья – Столетнюю войну.

Но худшее для «августейшего и суверенного дома Франции» было еще впереди.

Марсель, ноябрь 1347 года

В Марсель, где в результате одной уличной драки могло погибнуть сразу тридцать человек, где наблюдался определенный уровень преступности даже среди священнослужителей, чума пришла перед зимними дождями и, вероятно, убила половину населения. Однако болезни не удалось поколебать решимость города или разрушить многовековые традиции борьбы за выживание.

Говоря о Марселе четырнадцатого века, необходимо рассказать о его энергичных, настойчивых жителях (численность населения города составляла 20–25 тысяч человек[400]), о его репутации этакого средневекового Нового Орлеана, о его коммерческом значении. Марсель был основным перевалочным пунктом для товаров из Испании и Леванта и местом высадки на берег крестоносцев. Это последнее обстоятельство стало причиной причастности этого города к одному из самых громких исторических эпизодов Средневековья. В начале тринадцатого века тысячи участников Крестового похода детей – молодые люди, которые считали, что ключом к освобождению Святой земли являются чистые христианские сердца, а не мечи, – высадились в Марселе в поисках прохода в Левант. Для этой цели было нанято несколько местных кораблей, и молодые крестоносцы даже успешно сели на борт, но, поскольку у марсельцев было свое особое восприятие судьбы, по пути на Восток капитаны передумали и вместо этого продали молодых крестоносцев на невольничьих рынках мусульманского Леванта.

Частью биографии средневекового Марселя также является покатый холм, на котором и располагался город, точнее, его странная трехъярусная структура наподобие свадебного торта. На вершине холма находился ville-episcopal – епископский городок, под ним административные здания ville de la prevote – городок мэра, а у подножия холма – ville-bas, или нижний город. В этом лабиринте переполненных крысами улиц средневековый Марсель жил, работал и отдыхал. В магазинах квартала торговцы тканями, рыбой, мастера по изготовлению ящиков и бочек стояли, склонившись над своими рабочими местами, и резали, рвали и стучали, в то время как снаружи на улицах, освещенных полосой голубого неба, менялы выкрикивали последние курсы валют, пьяные моряки глазели на женщин с широкими бедрами в платьях с таким глубоким вырезом, что их декольте называли «окнами в ад», а кожевники выливали чаны с горячими химикатами в кучи грязи и человеческих отходов. Из-за того, что вентиляцию обеспечивал только дующий из гавани бриз, чаще всего в ville-bas пахло так, словно городок навестила русалка, у которой были проблемы с кишечником.

Весной и летом, когда средиземноморская жара окутывала город, когда каменные здания Марселя запотевали изнутри и становились горячими на ощупь снаружи, местные судьи, нотариусы и юристы покидали мрачные окрестности больницы Сен-Эспри, центр муниципальной правовой системы, для участия в открытых судах на площади де Аккуль. Проходя через площадь весенним утром 1338 года, прохожие могли услышать, как молодая женщина по имени Гилельма де Крузоль дает показания по делу Бонафоса против Гандульфы.

Предметом спора оказалась блуждающая водосточная труба мадам Гандульфы. По словам Бонафоса, госпожа переместила трубу, которая должна была быть на одинаковом расстоянии между их двумя домами, ближе к его дому, чтобы отходы стекали на его собственность. Молодая мадемуазель де Крузоль, давая показания от имени г-на Бонафоса, сообщила суду, что она пыталась урезонить несговорчивую мадам Гандульфу. «Я пошла и спросила ее, почему она переместила водосток. Но все, что она сказала – это то, что если он будет подвинут на исходное место, то она переместит его снова»[401]. Мадемуазель де Крузоль также сообщила суду, что во время разговора мадам Гандульфа размахивала куском водосточной трубы, который она держала в руке.

Десять лет спустя площадь де Аккуль еще раз вскользь фигурирует в истории Марселя, хотя в контексте, который в 1338 году был бы непонятен. Упоминание об этой площади появляется в записи, которую нотариус Жакме Эйкар сделал в своей книге 30 апреля 1348-го. Отец Силоны и Огейрона Андре только что умер от чумы, и нотариус Эйкар был вызван на «Процесс», новый суд под открытым небом недалеко от гавани, чтобы оформить передачу опеки над детьми. В дотальном акте было принято записывать как место, так и дату. Соответственно, месье Эйкар и записал – «Процесс», затем, понимая, что это звучит странно, поскольку суд под открытым небом обычно собирался на площади де Аккуль, он добавил поясняющую записку. Он написал, что место проведения суда было изменено ob fecarem mortuorum terribilem de symmeterio ecclesie Beate Marie de Acuis – из-за ужасного запаха мертвых тел с кладбища Нотр-Дам-де-Аккуль, находившегося рядом с площадью[402].


Чума пришла в средневековый Марсель так же, как туда попадало большинство вещей – по морю. Разносчиком инфекции, по всей видимости, стала одна из чумных галер, изгнанных Генуей в конце октября 1347 года. Так уж вышло, что последним беззаботным днем Марселя было 1 ноября – День Всех Святых[403]. В полдень за пределами гавани показалась одинокая галера, похожая на акулий плавник, кружащийся в воде. Железная цепь, охранявшая вход в порт, была опущена, корабль спокойно проплыл мимо Ла-Туретта, форта с рыцарями Святого Иоанна, и пришвартовался. Оперативные действия генуэзских властей позволяют предположить, что многие прибрежные города на юге Европы уже находились в состоянии повышенной готовности по отношению к опасным судам, но, как ни странно, галера, уже долго «блуждавшая из порта в порт», не вызывала подозрений в Марселе. Возможно, предыдущие изгнания заставили капитана проявить хитрость. Понимая, что состояние здоровья экипажа вызовет тревогу, он, вероятно, дождался вечерних сумерек, густого тумана или сильного дождя, прежде чем войти в гавань. Какую бы уловку он ни использовал, она сработала. Появление чумы, похоже, застало Марсель врасплох.

«Люди, – рассказывал один современник, – заражались, не осознавая этого, и тут же умирали. После этого жители города прогнали ту галеру»[404]. Но, как в Мессине и Генуе, Y. pestis нужно было совсем немного времени – всего какой-то час, пока люди не могли понять, откуда исходит зараза. Когда изгнанная галера исчезла в Средиземном море, болезнь уверенным потоком потекла по сумрачным улицам ville-bas, останавливаясь здесь и там, чтобы полюбоваться грудами мусора и отходов, сваленных перед четырех– и пятиэтажными домами. Затем чума устремилась на север, в еврейский квартал Ла Жювери и ко дворцу Марселя, резиденции правительства. Тем временем за пределами гавани изгнанный корабль встретился с еще двумя, и все три галеры исчезли в осеннем воздухе где-то «около испанского побережья», направляясь к Гибралтарскому проливу. Об этой миниатюрной эскадре один современник написал так: «Инфекция, которую эти галеры оставляли на всем пути, особенно в прибрежных городах, была настолько разрушительной, что едва верится в ее продолжительность и катастрофические последствия, не говоря уже о том, чтобы ее описать»