Несколькими абзацами позже Ральф наделил светских лиц – точнее, некоторых из них – другим, еще более чрезвычайным правом. Епископ сказал, что, если не удастся найти священника, таинство Евхаристии [Святого причащения] может совершать дьякон.
Необычное решение епископа – разрешить верующим проводить святые таинства – было отчаянной мерой. Епархия Бата и Уэллса лишится за годы эпидемии почти половины своего обычного числа священников, и, как отмечалось в заявлении Ральфа, опасность служения больным стала настолько велика, что нельзя было найти ни одного из оставшихся в живых, кто бы «хотел в силу своего энтузиазма, либо преданности, либо за награду выполнить обязанности душепопечения».
Увы, мужество епископа было не так сильно, как его риторика. В конце января, когда чума прочно обосновалась на улицах Бата, он уехал в относительно безопасное место – в свое поместье в сельском Вивелискомбе. Вообще, Ральф довольно часто зимовал в этом поместье. Более того, в 1349 году он был далеко не единственной августейшей особой, почтившей сельскую Англию своим длительным визитом. Сам Эдуард III провел первые месяцы 1349 года в сельской местности на юго-востоке и в окрестностях Виндзора – очевидно, он очень нервничал, поскольку приказал привезти из Лондона святые реликвии[571]. Тем не менее решение Ральфа покинуть Бат, вероятно, спровоцировало неприятный инцидент, случившийся в конце года.
В декабре, когда эпидемия пошла на убыль, он решил посетить маленький городок Йовил, чтобы провести Мессу благодарения. Однако после года, наполненного «смертью, смертью и смертью», горожане явно были расстроены, увидев розовощекого, упитанного Ральфа, въехавшего в город в сопровождении многочисленной сверкающей свиты. После того как епископ исчез в местной церкви, на соседней площади собралась разъяренная толпа. Люди кричали, размахивали кулаками, оружием, сыпали обвинениями, а затем внезапно толпа побежала к церкви. Регистр епископа Ральфа, своего рода официальный дневник, описывает остальные события. «Некоторые сыны погибели, вооруженные множеством луков, стрел, прутьями, камнями и другим оружием», ворвались в церковь, «сильно ранив очень многих рабов Божьих», а затем «заточили нас в тюрьму в доме приходского священника этой церкви, пока на следующий день после нападения соседи, благочестивые сыны церкви, не вызволили нас из плена»[572].
Вернувшись в Вивелискомб, крайне разгневанный Ральф приказал отлучить от церкви жителей Йовила Уолтера Шубуггэра, Ричарда Уэстона, Роджера Ле Тейлора и Джона Клерка, а также других «сыновей погибели». Мужчинам велели «ходить вокруг приходской церкви по воскресеньям и праздникам с непокрытой головой и босиком» в знак покаяния[573]. Кроме того, во время главной мессы они должны были держать свечу «в один фунт воска» до тех пор, пока горячий воск не начнет плавиться на их руках. Возможно, епископа стали преследовать воспоминания о кладбище в Йовиле, «утопающего в крови», а может быть, он начал чувствовать себя виноватым из-за своей зимовки в Вивелискомбе. Какой бы ни была причина, вскоре после того как он издал приказ об отлучении от церкви, Ральф отменил его. «Дабы учение Христа не забывалось, а преданность Господу не ослабевала, – написал он священнику в Йовиле, – мы приостанавливаем действие вышеизданного запрета».
В Оксфордшире, графстве к востоку от епархии Ральфа, чума принесла с собой такие разрушения, что в уцелевших документах отчетливо чувствуется ощущение конца света. В 1359 году, как нам становится из них известно, в маленькой деревушке Тилгарсли больше не с кого было собирать налоги, потому что с 1350 года она была заброшена, в соседнем поместье Вудитон после «случившегося мора проживало всего несколько человек, да и те бы тоже ушли, если бы брат Николас Аптонский не заключил с ними соглашение»[574]. В Оксфорде, который из-за чумы лишился трех мэров, среди немногих сохранившихся документов была обнаружена петиция одного чиновника, работавшего в университете, и данные о смертности. Чиновник жалуется, что университет разрушен и ослаблен эпидемией, так что его имущество «вряд ли возможно сохранить или обезопасить»[575]. Данные о смертности приведены бывшим канцлером города, жестоким Ричардом Фицральфом, архиепископом Армы. В 1357 году он писал, что раньше «в Оксфордском университете было тридцать тысяч студентов, а ныне [в 1357 году] осталось менее шести тысяч»[576]. Поскольку сам город Оксфорд, не говоря уже об университете, не мог вместить тридцать тысяч душ, епископ, несомненно, преувеличивал. Тем не менее правда заключалась в том, что погибло очень много людей. Наиболее достоверно трактует события, произошедшие в Оксфорде, один ученый восемнадцатого века, который говорит, что, когда осенью 1348 года в город пришла чума, «те, у кого были дома и собственность, изолировались от других [хотя чума не пожалела и их], а те, кто не смог этого сделать, были почти полностью сметены в лица земли. Двери школ были закрыты, колледжи и залы заброшены, и не осталось никого, кто мог бы позаботиться об имуществе или хоронить мертвых»[577].
В завещаниях не прочитать деталей повседневной жизни той осени: там ничего не говорится о бесконечном стуке дождя по соломенным крышам, о глухом стуке лопат на церковных кладбищах, о плаче детей, оставшихся без родителей, и родителей, лишившихся детей, а также о гниющих тушах тысяч овец и коров, лежащих в сырых полях за пределами маленьких деревушек южной Англии. Массовая гибель животных была обычным явлением во время чумы, но, судя по средневековым данным, в Англии она достигла особо крупных размеров. «В тот же год [что и чума], – говорил один летописец, – по всему королевству прокатилась огромная волна эпидемии среди овец. Так, в одной деревне только на одном пастбище умерло пять тысяч овец, а их тела были настолько изуродованы болезнью, что ни одно животное или птица не рисковали приблизиться к ним»[578].
Гибель животных в Англии, по всей вероятности, была вызвана чумой крупного рогатого скота и печеночными сосальщиками, болезнями, которые возникают именно в сырую погоду. В 1348 и 1349 годах их распространению, вероятно, еще больше способствовало отсутствие пастухов, которые могли бы ухаживать за больными стадами. Однако в других регионах падеж скота мог быть вызван эпидемией чумы. Во Флоренции от нее гибли собаки, кошки, куры и волы, у многих из которых, как и у людей, появлялись бубоны. Самый впечатляющий отчет о гибели животных принадлежит одному средневековому арабскому историку, который рассказывал, что в Узбекистане львы, верблюды, кабаны и зайцы «лежали мертвые в полях, все покрытые нарывами»[579].
В Англии, как и в других странах, одним из немногих факторов, который мог определенным образом защитить от эпидемии, было социальное положение. Каменные дома богачей были менее уязвимы перед инфицированными крысами[580], а аристократия и дворяне в целом имели лучшее здоровье[581]. В самом деле, большинство современных людей пятидесятилетнего возраста позавидовали бы великолепной физической форме Варфоломея де Бургерша, рыцаря и дипломата времен Эдуарда III. Когда Бургерш скончался, будучи уже в зрелых годах, он все еще имел худощавое, мускулистое телосложение, широкие плечи, полный набор зубов и никаких признаков остеоартрита, следы которого присутствовали на всех обнаруженных средневековых скелетах. Согласно одной из оценок, только 27 процентов аристократов и богачей Англии умерли от чумы, по сравнению с 42–45 процентами приходских священников и 40–70 процентами крестьян[582].
Однако, как отмечалось в одном из стихотворений того времени, никто, даже самые знатные особы, не был застрахован от эпидемии.
Длинные набережные средневекового Бордо были переполнены тюками с шерстью, упаковками с продуктами, бочками с бургундским вином, а в начале августа 1348 года по ним прогуливалась золотоволосая принцесса Англии Джоанна Плантагенет, младшая дочь Эдуарда III. Ее миловидное лицо и царственная походка, должно быть, казались усталым французским грузчикам, работающим на причалах, настоящим чудом. Вот уже нескольких недель они не видели в городе ничего другого, кроме смерти от чумы. И вот внезапно здесь они словно оказались в сказке про принцессу, где были четыре ярких флага английских кораблей, испанский певец с елейным голосом – подарок от жениха Джоанны, принца Педро Кастильского, – сотня шикарно одетых лучников и два самых главных слуги Эдуарда: Эндрю Уллфорд, упитанный ветеран войн с французами, и Роберт Буршье, юрист и дипломат[584].
О визите принцессы в Бордо известно мало, за исключением того, что она останавливалась там по пути в Испанию, где осенью должна была выйти замуж за принца Педро, и что утром в день ее прибытия мэр Раймон де Бисквале ожидал процессию на набережной, чтобы предупредить принцессу и остальных участников свадебной церемонии о чуме. Еще нам известно, что англичане отнеслись легкомысленно к этому предупреждению, хотя не известно почему. Неблагоразумие принцессы, вероятно, можно было объяснить ее возрастом. Члены королевской семьи пятнадцатилетнего возраста, должно быть, были бо