Черная смерть. История самой разрушительной чумы Средневековья — страница 57 из 70

В начале тринадцатого века обозначилась еще одна важная антисемитская веха. На Четвертом Латеранском соборе в 1215 году церковные власти постановили, что «евреи и сарацины обоих полов в каждой христианской провинции и во все времена должны носить одежду, отличающую их от других людей»[720]. Так появился желтый значок французской короны, позже превратившийся в желтую звезду нацистского государства, шляпа «юденхут» хирурга Балавиньи, похожая на перевернутое блюдце, остроконечная зеленая шляпа польских евреев и круглые куски ткани, которые английские евреи носили на груди[721].

По мере нарастания волны антисемитизма мелкие унижения превратились для многих евреев в повседневное явление. В Турине евреев, застигнутых на улице во время первого снегопада, стали забрасывать снежками, и обстрел не прекращался до тех пор, пока те не заплатили выкуп в размере двадцати пяти дукатов. В Пизе студенты во время празднования Дня святой Екатерины схватили самого толстого еврея, которого только смогли найти, и заставили местную еврейскую общину заплатить им выкуп в размере того количества килограммов сладостей, сколько весил пленник[722].

Историк Норман Кантор считает, что беды евреев могло усугубить их некомпетентное внутреннее руководство. «То, что евреи были жертвами, – это очевидно», – говорит профессор Кантор. – То обстоятельство, что руководство их интеллектуальной элиты могло усугубить ситуацию, исследовано недостаточно»[723]. Раввин Соломон бен Авраам может служить наглядным примером того, что профессор Кантор называет некомпетентным руководством.

Главным объектом неприязни раввина Соломона был Маймонид, величайший еврейский мыслитель Средневековья. По мнению раввина, Путеводитель растерянных и Мишне Тора (свод еврейских законов) Маймонида был полон аристотелевских идей, а Аристотель, как горячо считал раввин, вреден для евреев. Согласившись с этими доводами, консервативный раввинат ашкенази в Северной Франции поддержал осуждение Соломоном Маймонида. Однако в Провансе и Испании, регионах с традициями терпимости и космополитизма, раввинат встал на сторону Маймонида.

Согласно свидетельствам современников, раввин Соломон был настолько огорчен позицией средиземноморских либералов, что обратился за помощью к лидерам инквизиции – церковной ветви, насаждающей христианскую ортодоксию. С этого момента история приобретает мрачный оттенок. Один средиземноморский либерал утверждает, что, чувствуя себя обиженным, Соломон передал работы Маймонида инквизиторам для ознакомления. «Вот, – якобы сказал раввин инквизиторам, – большинство наших людей – неверующие и еретики, потому что их сбили с пути слова раввина Моисея из Египта [Маймонида], который написал эти еретические книги. Вы истребляете еретиков среди вас, так истребите их и среди нас»[724].

Однако тот еврейский либерал, вероятно, пытался дискредитировать раввина Соломона. У него могло быть «необрезанное сердце», как говорил о нем один критик, но он не был глупцом. Нет никаких свидетельств того, что он передал работы Маймонида враждебной церкви. Тем не менее в самом «духе» обвинения либерала есть доля правды. Заинтригованные жалобами раввина на Маймонида, инквизиторы начали изучать другие еврейские религиозные сочинения. Как и ожидалось, им не потребовалось много времени, чтобы найти провокационные произведения.

В 1240 году, через восемь лет после полемики вокруг Маймонида, произошел еще один конфликт. На этот раз, однако, речь шла о главном произведении иудаизма – Талмуде, а противостояние было между христианами и евреями. Двумя центральными фигурами в этом деле были Николас Донин, обращенный в христианство еврей, ставший францисканцем[725], который обратил внимание Ватикана на оставленный без внимания Талмуд, и раввин Иехиэль бен Йозеф, который защищал книгу в знаменитом диспуте в 1240 году.

В большинстве рассказов о том событии раввин Иехиэль упоминается как искусный и изворотливый оппонент. В одном из диалогов Донин спросил: Разве Талмуд не оскорбляет Иисуса? Да, – ответил раввин Иехиэль. Талмуд с пренебрежением отзывается о каком-то человеке по имени Иисус, но затем, имея в виду правящего французского монарха Людовика IX, он добавляет: «Не каждый Людовик, рожденный во Франции, является королем Франции. Разве не случалось так, что двое мужчин родились в одном городе, носили одно имя и умерли одинаковой смертью? Таких случаев много»[726].

Раввину Иехиэлю пришлось согласиться с точкой зрения Донина о том, что Талмуд запрещает евреям общаться с христианами. Но и здесь он смог перехитрить соперника. Он напомнил официальным лицам, наблюдавшим за диспутом, что христианский закон тоже препятствует контактам между христианами и евреями. Более того, добавил раввин, несмотря на такие запреты, в повседневной жизни эти две группы людей часто свободно общаются друг с другом. «Мы [евреи] продаем скот христианам, мы сотрудничаем с христианами, мы не противимся тому, чтобы оставаться с ними наедине, мы отдаем наших детей кормилицам-христианкам»[727]. Несмотря на такого в высшей степени профессионального защитника, через два года после диспута, в 1242 году, Талмуд был признан виновным в ереси и публично сожжен на площади Парижа.

В Средние века, когда знания об иудаизме росли, христианские взгляды начали укрепляться. Евреи считались не просто «упрямыми в своем вероломстве» – это было уже старое обвинение. Они еще и угрожали «оскорблением христианской веры». Это было новое обвинение, и своим намеком на подрывную деятельность оно открыло дверь политике, которую августинское «но» когда-то помогало держать под контролем.

В течение следующих пятидесяти лет происходили массовые изгнания евреев в Англии и Франции, их принудительное обращение в христианство и массовые истребления.


Можно было бы обвинить Бога в жестокости, если бы кто-то думал, что стойкость евреев, претерпевающих все эти страдания, может остаться незамеченной… Евреев притесняют самыми высокими налогами, словно каждый день они вынуждены заново покупать право на жизнь… если они хотят путешествовать, то должны платить деньги, чтобы получить… защиту… [и они] не могут владеть полями или виноградниками… Таким образом, единственная доступная им профессия – это ростовщичество, которое только усиливает ненависть христиан к ним.

– ПЬЕР АБЕЛЯР[728]


В Средние века зародился стереотип о длинном еврейском носе, тогда же появился и стереотип о том, что все евреи – ростовщики. В «Сокровище и законе», рассказе о подписании Великой хартии вольностей, одного из важнейших документов Средневековья, Редьярд Киплинг смог уместить в одном предложении почти все средневековые клише о ростовщиках. «Двери закрываются, свечи зажигаются», еврейские ростовщики с досадой снимают с себя лохмотья и начинают решать судьбы мира с помощью своих тайных знаний об этой «могучей подземной реке» – золоте[729]. Однако описание Пьера Абеляра, отца схоластики и любовника Элоизы, гораздо ближе к истине. Средневековые евреи стали ростовщиками из-за отчаяния, а не из-за желания прибрать к рукам «могучие подземные реки» из золота.

Во время экономического бума двенадцатого и тринадцатого веков практически абсолютная монополия евреев в сфере торговли и финансов начала исчезать, а вместе с этим и их доминирование в традиционных «еврейских» профессиях. Международная торговля все чаще стала ассоциироваться с итальянцами, особенно со скупыми венецианцами и генуэзцами, в то время как во внутренней торговле и финансах господствовали фламандцы, флорентийцы, немцы и лангобарды, о чьей беспринципности слагались легенды. Людям, которым была нужна новая профессия, ростовщичество представлялось весьма перспективным направлением. Для этого не требовалось ни совершать поездки, ни владеть землями – все эти виды деятельности для евреев были ограничены. А деньги, будучи очень мобильным товаром, можно было легко перевезти в случае изгнания. Что еще важнее, ростовщичество было весьма привлекательным еще и потому, что евреям в этом вопросе благоприятствовал средневековый закон. Христиане часто нарушали запрет и ссужали деньги ради получения прибыли, что было против церковного католического права, но не против иудейского. Ростовщичество не возбранялось, если клиент был неевреем.

Людям, находящимся под экономическим давлением, ростовщичество также сулило значительную прибыль. В Бургундии кредитор мог взимать до 87 процентов годовых, в других частях Франции – более 170 процентов[730]. Таким образом, ссуда в 140 флоринов, полученная в 1334 году Гийомом, лордом Дрейса, принесла его ростовщику 1800 флоринов к тому времени, когда она была выплачена[731]. Некоторые евреи считали такие высокие процентные ставки способом нанести ответный удар по ненавистному угнетателю, а также заработать деньги. «Мы не стремимся принести пользу идолопоклоннику, а желаем причинить ему как можно больший ущерб, не сворачивая с пути добродетели», – говорил Леви бен Гершом. Однако большинство мужчин, которые стали ростовщиками, пошли на это из-за необходимости зарабатывать на жизнь. «Мы обречены жить среди других народов и не можем зарабатывать себе на жизнь никаким другим способом, кроме как деньгами, которые нужны этим людям. Поэтому получение процентов не является запретной деятельностью»[732]