, – заявил один средневековый еврейский ученый.
Ростовщичество настолько персонализировало антисемитизм, как это никогда не могла сделать церковная доктрина. Оно взрастило к евреям ненависть, которая насквозь пропитала душу практически каждого человека[733]. Среднестатистический крестьянин-фермер или деревенский рыцарь был мало осведомлен об Агобарде Лионском, но он хорошо знал о 90– и 100-процентных ставках по займам и о том, какую часть скота ему придется отдать в качестве уплаты долга. Еще он был в курсе, что если он пропустит срок выплаты кредита, то ростовщик продаст его жену для занятия проституцией. И хотя многое из того, что говорили о ростовщиках, было явной клеветой, взыскание ссуд – это не та деятельность, которая позволяет людям раскрыться с лучшей стороны. По словам историка Нормана Кона, «еврейские ростовщики часто, ссылаясь на собственную незащищенность и гонения, сами проявляли жестокость»[734].
По мере того как христианский мир становился все более враждебным, евреи обращались за защитой к правителям, королям, епископам и городским советам, но за этой протекцией часто скрывался холодный расчет чиновников. Часто правитель, не желающий повышать налоги, использовал местную еврейскую общину, чтобы «выжать последние соки» из населения. Еврейским ростовщикам разрешалось взимать высокие проценты и передавать дела должников в королевские суды для сбора просроченных ссуд, но потом этот «покровитель» забирал всю прибыль себе, а на евреев обрушивалась волна негодования населения[735]. Иногда такая протекция приводила к печальным последствиям, превращая евреев в своеобразный суррогат местной власти. В то время как одни антисемитские выступления были мотивированы недовольством высокими процентными ставками, другая их часть являлась выражением гнева на местного епископа или правителя, которые были слишком могущественными, чтобы высказывать претензии им напрямую. По мере роста популистского антисемитизма физическое насилие стало повседневным явлением. В Шпейере толпа напала на еврейку по имени Минна, отрезав ей губы и большие пальцы руки, на востоке Франции Якоба Тама пять раз ударили по голове, чтобы тот искупил раны, нанесенные евреями Христу[736].
Погромы также стали более частым явлением. Крупные вспышки антисемитского насилия имели место в 1146, 1189, 1204, 1217, 1288, 1298 и 1321 годах. Последний из них, погром 1321 года, отличался тем, что стал своего рода генеральной репетицией антисемитского насилия времен Черной смерти[737]. Многие моменты, характерные для погромов 1348 и 1349 годов, прослеживались и в 1321 году: слухи об антихристианском международном заговоре и факельные шествия на Страстной неделе. Оба погрома начинались по одинаковому сценарию: катализатором были обвинения в отравлении колодцев, и в обоих случаях они сначала были направлены не против евреев, а против другого маргинального элемента средневекового общества – больных проказой, преступников, бродяг и даже англичан[738].
По мнению одного французского летописца, 1321 год был отмечен в основном выдающимися метеорологическими событиями. В феврале был сильный снегопад, затем еще один перед Великим постом, а весной шли проливные дожди. Почти мимоходом, как если бы такие вещи были нормальным явлением, летописец добавил, что в период между первым и вторым снегопадом все прокаженные во Франции были истреблены.
Более информативен отчет доминиканского инквизитора по имени Бернард Ги. По его словам, истребления были спровоцированы раскрытием заговора прокаженных с целью свержения французской короны. «Вы видите, как здоровые христиане презирают нас, больных»[739] – так якобы сказал лидер государственного переворота, когда заговорщики тайно встретились в Тулоне, чтобы избрать нового короля Франции и назначить новых баронов и графов. Не совсем ясно, как этот заговор удалось раскрыть, но к Страстной неделе 1321 года почти повсюду на юге Франции можно было услышать эту историю – прокаженные, «больные душой и телом», травили местные колодцы и источники с водой. Встревоженный Филипп V по прозвищу Длинный приказал провести массовые аресты. Прокаженных, признавшихся в причастности к заговору, немедленно сжигали на костре. Тех, кто заявлял о своей невиновности, пытали, пока те не признавались, а затем тоже сжигали на костре. Беременным прокаженным разрешалось доходить срок перед сожжением, однако тем, у кого уже были дети, никакой отсрочки не предоставлялось. В Лиможе летописец видел, как прокаженные женщины забирали новорожденных из колыбелей и шли в огонь с младенцами на руках[740].
Почти сразу население решило, что евреи тоже были замешаны в заговоре. Это расхожее обвинение было основано на ассоциации. Как и прокаженные, которые носили серый или черный плащ и деревянную трещотку, евреи должны были одеваться в особую одежду. Кроме того, обе эти группы населения имели репутацию обманщиков. Надпись на кладбище Невинных в Париже предостерегает всех неосторожных: «Остерегайтесь дружбы с сумасшедшим, евреем, прокаженным»[741]. Эти две группы населения ненавидели одинаково сильно, хотя после недавнего Великого голода, вероятно, евреев ненавидели даже больше из-за их занятия ростовщичеством. Был еще один важный момент, хотя об этом не упоминалось ни в одном обвинительном заключении: богатство. Евреи, которые, несмотря на свое уязвимое экономическое положение, по-прежнему располагали солидным частным капиталом, и приюты для прокаженных, чьи сокровищницы были переполнены благотворительными взносами и пожертвованиями, являлись лакомой добычей. Бездумная толпа рассматривала атаку этих групп населения как редкую возможность обогатиться и сделать добро одновременно. В начале июня, еще до того как начались массовые аресты прокаженных, был нанесен удар по евреям. Один летописец сообщает, что как-то летним утром группа из 160 евреев недалеко от Тулона шла строем в костер, распевая песни, «словно они шли на свадебный пир». Около Витри-ле-Франсуа сорок евреев перерезали себе горло, только чтобы не попасть в руки христиан. В Париже местная еврейская община вынуждена была заплатить 150 000 ливров за защиту, но, несмотря на это, некоторые парижские евреи все равно были убиты.
Позднее летом того же года в погромы была вовлечена и Французская корона, когда было «обнаружено» тайное соглашение между евреями, мусульманами и прокаженными. Впервые сведения о подобном договоре появились в конце июня, во время солнечного затмения в Анжу и Турени. Двадцать шестого числа в течение четырех часов послеполуденное солнце выглядело раздутым, словно до отказа было налито кровью. Затем ночью чудовищные черные пятна покрыли Луну ямами, словно кратеры на ее угреватом лице вывернулись наизнанку. Уверенные, что конец света близок, люди на следующее утро вышли с атакой на евреев. Во время погромов в гробу в доме еврея по имени Бананиас была обнаружена копия секретного соглашения. Оно было написано на иврите и украшено золотой печатью весом, эквивалентным девятнадцати флоринам, а также украшено орнаментом с изображением еврея – хотя, возможно, это был и мусульманин, – испражнявшегося, стоя перед ликом распятого Христа.
Филипп V пришел в ужас, прочитав переведенную копию этого соглашения. В нем мусульманский правитель Иерусалима через своего эмиссара, наместника Исламской Гранады, протягивал еврейскому народу руку в знак вечного мира и дружбы. Этот жест был вызван недавним обнаружением утерянного ковчега из Ветхого Завета и каменных скрижалей, на которых Господь начертал текст Закона своим пальцем. Оба предмета были найдены в идеальном состоянии во рве в Синайской пустыне и пробудили в мусульманах, которые обнаружили их, желание обрезаться, обратиться в иудаизм и вернуть Святую землю евреям. Однако, поскольку это оставило бы без крова миллионы палестинских мусульман, король Иерусалима захотел, чтобы евреи взамен отдали ему Францию. Обвиненный в заговоре домовладелец Бананиас сообщил французским властям, что после предложения мусульман евреи Франции придумали заговор – отравить колодцы – и наняли для его осуществления прокаженных.
Прочитав перевод и несколько подтверждающих документов, включая весьма инкриминирующее письмо от мусульманского короля Туниса, Филипп приказал арестовать всех евреев во Франции за «соучастие в заговоре, целью которого была смерть жителей и подданных королевства»[742]. Два года спустя евреи, которым удалось выжить после террора, организованного короной, были высланы из страны.
Погромы 1348 года также подпитывались слухами об отравлении колодцев и тайных сговорах, и, как и в 1321 году, слухам потребовалось некоторое время, чтобы они распространились и на евреев.
Первый погром во время Черной смерти, состоявшийся 13 апреля 1348 года, был уже привычным актом насилия на Страстной неделе, который усугубился эпидемией. Средневековые европейцы знали, что всякий раз, когда с христианами случаются плохие вещи, виноваты евреи. В ночь на тринадцатое число несколько десятков евреев были выгнаны из своих домов в Тулоне[743] и убиты при свете факелов и под звуки тяжелого топота, раздававшегося на городских улицах. На следующее утро, пока изуродованные тела мертвых лежали, разлагаясь на весеннем солнце, по югу Франции уже ходили слухи о чумных ядах, но до сих пор их еще не связали именно с евреями. 17 апреля в письме к испанским официальным лицам, которые запросили информацию об эпидемии, Андре Бенезейт, викарий Нарбонны, утверждал, что существуют две причины распространения чумы: неблагоприятное расположение планет и отравления. Викарий писал, что вокруг Нарбонны нищие, бродяги и «враги Французского Королевства» – другими словами, англичане – помогали распространять чуму с помощью секретных зелий.