На следующий день после описанного нами крушения «Доброй Надежды» кладовые, кухни, конюшни и даже сараи, окружавшие двор с двух сторон, были набиты праздным людом. Тут находились и слуги сэра Дэниэла в сине-красных ливреях, и разные проходимцы, привлеченные в город алчностью, которых рыцарь принимал отчасти из политических соображений, отчасти потому, что принимать подобных людей в те времена было модно.
Все они были загнаны под крышу снегом, падавшим не переставая, морозом и приближением ночи. Вина, пива и денег было сколько угодно. Одни играли в карты, растянувшись на соломе в амбаре, другие еще с обеда были пьяны. Нам, пожалуй, показалось бы, что город только что подвергся разгрому; но в те времена во всех богатых и благородных домах на праздниках происходило то же самое.
Два монаха, старый и молодой, пришли поздно и теперь грелись у огня в углу сарая. Пестрая толпа окружала их — фокусники, скоморохи, солдаты. Вскоре старший из монахов вступил с ними в оживленный разговор, в котором было столько шуток и народной мудрости, что толпа вокруг быстро увеличилась.
Младший его спутник, в котором читатель уже узнал Дика Шелтона, сел сзади всех и постепенно отодвигался все дальше. Он слушал внимательно, но не открывал рта; по угрюмому выражению его лица видно было, что его мало занимали шутки товарища.
Наконец его взор, постоянно блуждавший по сторонам и следивший за всеми дверьми, неожиданно упал на маленькую процессию, вошедшую в главные ворота и наискось пересекавшую двор. Две дамы, закутанные в пышные меха, шли в сопровождении двух служанок и четырех сильных воинов. Через мгновение они вошли в дом и исчезли. Дик, проскользнув сквозь толпу гуляк, бросился по их горячим следам.
«Та, которая выше ростом, леди Брэкли, — подумал он. — А где леди Брэкли, там и Джоанна».
У дверей четыре воина остановились; дамы поднимались по лестнице из полированного дуба, охраняемые только двумя служанками. Дик шел за ними по пятам. Наступили сумерки, и в доме было уже почти совсем темно. На площадках лестницы сверкали факелы в железных оправах; у каждой двери длинного коридора, увешанного гобеленами, горела лампа. И если дверь была открыта, Дик видел стены, обитые тканями, и пол, усыпанный тростником, блестевшим при свете пылающих дров.
Так прошли они два этажа, и на каждой площадке та дама, которая была меньше ростом, оборачивалась и зорко вглядывалась в монаха. А он шел, опустив глаза, со скромностью, подобающей его званию. Он только однажды взглянул на нее и не знал, что привлек к себе ее внимание. Наконец на третьем этаже дамы расстались; младшая отправилась наверх одна, а старшая, в сопровождении служанок, пошла по коридору направо.
Дик спрятался за угол и, выставив голову, стал следить за тремя женщинами. Не оборачиваясь и не оглядываясь, они шли по коридору. «Все хорошо, — подумал Дик. — Только бы узнать, где комната леди Брэкли, и тогда я без труда разыщу госпожу Хэтч».
Чья-то рука легла ему на плечо. Он вздрогнул, слегка вскрикнул и обернулся, чтобы схватить нападающего.
Он был несколько смущен, когда обнаружил, что грубо схватил маленькую юную леди в мехах. Она тоже была перепугана и удивлена; она дрожала у него в руках.
— Сударыня, — сказал Дик, освобождая ее, — умоляю вас простить меня. Но у меня нет глаз на затылке, и, клянусь небом, я не знал, что вы девушка.
Девушка продолжала смотреть на него, но понемногу ужас у нее на лице сменился удивлением, а удивление — недоверчивостью. Дик, читавший у нее на лице все эти чувства, стал тревожиться за свою безопасность здесь, во враждебном ему доме.
— Прекрасная девушка, — сказал он с притворной непринужденностью, — позвольте мне поцеловать вашу руку в знак того, что вы забудете мою грубость, и я уйду.
— Вы какой-то странный монах, юный сэр, — смело и проницательно глядя ему в лицо, ответила девушка. — Теперь, когда первое мое удивление отчасти прошло, я вижу по каждому вашему слову, что вы вовсе не монах. Зачем вы здесь? Зачем вы так кощунственно наряжены? С миром вы пришли или с войной? И почему вы, словно вор, следите за леди Брэкли?
— Сударыня, — сказал Дик, — в одном я прошу вас быть совершенно уверенной: я не вор. И если даже я пришел сюда не с миром, — что до некоторой степени верно, — я не воюю с прекрасными девушками, а потому умоляю вас последовать моему примеру и отпустить меня. Ибо, прекрасная госпожа, если вам вздумается хоть один раз крикнуть, бедный джентльмен, стоящий перед вами, будет мертв. Я не хочу думать, что вы будете такой жестокой, — продолжал Дик и, нежно держа руку девушки обеими руками, с учтивым восхищением посмотрел на нее.
— Так вы шпион, сторонник Йорка? — спросила девушка.
— Сударыня, — ответил он, — я действительно сторонник Йорка и, в некотором роде, шпион. Но причина, которая привела меня в этот дом и которая безусловно возбудит сострадание и любопытство в вашем добром сердце, не имеет отношения ни к Йорку, ни к Ланкастеру. Я целиком отдаю свою жизнь в ваше распоряжение. Я — влюбленный, и мое имя...
Но тут юная леди внезапно зажала своей рукой рот Дику, поспешно посмотрела вверх, вниз, по сторонам и, увидев, что вблизи нет ни души, с силой потащила молодого человека вверх по лестнице.
— Шш! — сказала она. — Идемте! Разговаривать будем потом!
Несколько сбитый с толку, Дик позволил втащить себя по лестнице. Они быстро пробежали по коридору, и внезапно его втолкнули в комнату, освещенную, как и остальные, пылающим камином.
— А теперь, — сказала молодая леди, усадив его на стул, — сидите здесь и ожидайте моей высочайшей воли. Ваша жизнь и ваша смерть в моих руках, и я, не колеблясь, воспользуюсь своей властью. Берегитесь! Вы так жестоко схватили меня за руку, что будут синяки. Он говорит, будто он не знал, что я девушка! Если бы он знал, что я девушка, он, верно, взялся бы за ремень!
С этими словами она выскользнула из комнаты, оставив Дика с раскрытым от изумления ртом; ему казалось, что он спит и что ему снится сон.
— «Взялся бы за ремень»! — повторял он. — «Взялся бы за ремень»!
И воспоминание о том вечере в лесу возникло в его сознании, и он снова увидел трепетавшего Мэтчема, его молящие глаза.
Тут он вспомнил об опасностях, которые грозили ему теперь. Ему показалось, что в соседней комнате движется человек; потом где-то очень близко раздался вздох; послышался шорох платья и звук шагов. Он стоял, насторожившись, и глядел, как колеблются ковры на стенах; скрипнула дверь, портьеры раздвинулись, и, держа в руке лампу, вошла Джоанна Сэдли.
Она была наряжена в роскошные ткани глубоких, мягких тонов, как и подобало одеваться дамам в зимнее, снежное время. Волосы на голове у нее были собраны вместе и лежали, словно корона. Она, казавшаяся такой маленькой и неловкой в одежде Мэтчема, была теперь высокая, как молодая ива, и не шла, а словно плыла по полу.
Не вздрогнув, не затрепетав, она подняла лампу и взглянула на молодого монаха.
— Что вы здесь делаете, добрый брат?— спросила она. — Вы, без сомнения, не туда попали. Кого вам нужно?
И она поставила лампу на подставку.
— Джоанна... — сказал он, и голос изменил ему. — Джоанна, — снова начал он, — ты говорила, что любишь меня. И я, безумец, поверил этому!
— Дик! — воскликнула она. — Дик!— И, к удивлению Дика, прекрасная высокая молодая леди шагнула вперед, обвила его шею руками и осыпала его поцелуями. — О безумец! — воскликнула она. — О дорогой Дик! О, если бы ты мог видеть себя! Ой, что я наделала, Дик, — прибавила она, отстраняясь. — Я стерла с тебя краску. Но это можно поправить, Дик. А вот чего нельзя поправить, вот чего не избежать: моего замужества с лордом Шорби.
— Это уже решено? — спросил молодой человек.
— Завтра, перед полуднем, в монастырской церкви, Дик, — ответила она, — будет покончено и с Джоном Мэтчемом и с Джоанной Сэдли. Если бы можно было помочь слезами, я выплакала бы себе глаза. Я молилась не переставая, но небо глухо к моим мольбам. Добрый Дик, дорогой Дик, так как ты не можешь меня увести из этого дома до утра, мы должны поцеловаться и сказать друг другу прощай!
— Ну, нет, — сказал Дик.—Только не я; я никогда не скажу этого слова. Положение наше кажется безнадежным, но пока мы живы, Джоанна, есть и надежда. Я хочу надеяться. О, клянусь небом и победой! Когда ты была для меня только именем, разве я не пошел за тобой, разве я не поднял добрых людей, разве я не поставил свою жизнь на карту? А теперь, когда я увидел тебя такой, какая ты есть — прекраснейшей, благороднейшей девушкой Англии, — ты думаешь, я поверну назад? Если бы здесь было глубокое море, я прошел бы по волнам. Если бы дорога кишела львами, я разбросал бы их, как мышей.
— О, — сухо сказала она, — ты поднимаешь слишком много шума из-за голубого шелкового платья!
— Нет, Джоанна, — возразил Дик, — не только из-за одного платья. Ведь тебя я уже видел ряженой. А теперь я сам ряженый. Скажи откровенно, я не смешон? Не правда ли, дурацкий наряд?
— Ах, Дик, он вполне к тебе подходит, — улыбаясь, ответила она.
— Вот видишь!— торжествующе сказал он. — Так было в лесу и с тобой, бедный Мэтчем. По правде сказать, у тебя был смешной вид! Зато теперь ты красавица!
Так они болтали без умолку, держа друг друга за руки, обмениваясь улыбками и влюбленными взглядами. И часы им казались минутами — так могли бы они провести всю ночь. Но внезапно послышался шорох, и они увидели маленькую леди. Она приложила палец к губам.
— О боже,—воскликнула она, — как вы шумите! Не можете ли вы быть посдержаннее? А теперь, Джоанна, моя прекрасная лесная девушка, что ты дашь своей кумушке за то, что она привела твоего милого?
Вместо ответа Джоанна подбежала к ней и пылко ее обняла.
— А вы, сэр, — продолжала юная леди, — что вы дадите мне?
— Сударыня, — сказал Дик, — я охотно заплатил бы вам той же монетой.
— Ну, подходите, — сказала леди, — вам это разрешается.
Но Дик, покраснев, как пион, поцеловал ей только руку.