Вошли в салон.
- О, вы совсем неплохо украсили дворец моего отца, - восхищенно воскликнул Мюллер. - Вижу, у вас хороший вкус.
Трикоз угодливо усмехнулся:
- Не зря же с деда-прадеда прислуживали вашему роду. От вас перенял науку.
- А догадываешься ли, какую новость я для тебя приготовил?
Полицай пожал плечами. Не знал, улыбаться ему или делать серьезный вид.
- Ахтунг! - выкрикнул Мюллер, и все офицеры вытянулись. - Объявляю, что по моему ходатайству за заслуги в наведении нового порядка приказом немецкого командования присвоено герру Трикозу звание лейтенанта армии великого фюрера!
Офицеры взяли под козырек, а Трикоз как-то странно затоптался на месте и даже потянулся кулаком к глазам.
- Вы что, не рады новости? - обратился после минутной паузы Мюллер.
- Ясно, взволнован, страшно взволнован… Двадцать лет я прозябал, страдал, ожидал счастливых дней и наконец господь смилостивился. Чем я могу… Ну, разве же я мог даже подумать?
- Фюрер ценит своих верных слуг.
Трикоз покорно выдавил из себя улыбку, хотя мундир офицера немецкой армии не много доставил.ему радости. В ушах еще звучали слова, услышанные из репродуктора…
XIV
Петро одним махом перепрыгнул через забор и присел под кустом. Ветка распустившейся сирени хлестнула его по лицу и запуталась в черных волосах. Парень прислушался. Тихо, словно вымерло все вокруг. Окутанный седой мглой, Черногорск спал каким-то немым и настороженным сном. В ночной тишине раздавался только шелест листвы, которая неумолчно шептала что-то свое, непонятное людям.
Ивченко встал, на цыпочках подошел к хате Охримчука и словно прилип к ставне. Сквозь щель он увидел жену полицая - Настю. Она лежала на кровати в одной сорочке, закинув руки за голову. Толстая черная коса, сбегая из-под головы, обвивалась вокруг шеи и по груди скользила под одеяло. Настя, наверное, что-то говорила, потому что ее губы слегка шевелились, но сквозь стекло нельзя было разобрать ни единого слова.
На кровати, в ногах у жены, сидел сгорбленный Охримчук. За зиму он страшно постарел, лицо пожелтело. При тусклом освещении оно казалось вылепленным из воска. Охримчук виновато, исподлобья смотрел на Настю.
Петро никак не мог догадаться, о чем они вели разговор, пока Охримчук не припал ухом к выпуклому животу жены. Вмиг на лице Кондрата заиграла счастливая и радостная улыбка, что совершенно не подходило к его сгорбленной фигуре. Невольно Петро и сам улыбнулся и тут же сурово сжал губы и прошептал:
- Выродка ожидаешь, гад полосатый! А сколько чужих детей на тот свет отправил?
Парень сплюнул, зло скрипнул зубами, и в горле у него пересохло. И было из-за чего озлиться Петру.
Всю зиму отряд Таращенко скитался в лесах вблизи Черногорска, готовясь к выполнению сложного и тяжелого задания. По данным разведки, фашисты объявили деревообделочную фабрику, ранее ничем не примечательную, объектом первой важности, и она усиленно охранялась эсэсовцами. Не зря, видно, в народе говорят: ко всякому замку - свой ключ. Через несколько месяцев партизаны сумели подобрать ключ к немецкой охране, и тогда там, за колючей проволокой, появились свои люди. А уже в конце марта капитан Гриценко рапортовал в Москву: «Сегодня утром партизаны взорвали фабрику».
Сразу же после этого знаменательного для партизан события в отряде стало известно, что немцы готовят большую карательную экспедицию. Гитлеровцы вызвали воинские части из Киева и Полтавы, надеясь взять партизан в клещи.
Однако каратели задерживались с выходом: сначала из-за глубоких снежных сугробов, а потом из-за весенней распутицы. Когда же журавлиными кликами огласились окрестности, двинулись в наступление эсэсовцы.
Лес, в котором находился отряд Таращенко, был окружен сплошным вражеским кольцом, и партизаны не могли теперь выходить на боевые задания малыми группами. Вскоре из Москвы был получен приказ пробиваться всем отрядом на север, в Брянские леса, для соединения с партизанами Сабурова, Ковпака, Кошелева. В тот день, когда в отряде узнали о распоряжении собираться в дорогу, в землянку к Таращенко и Гриценко пришел Петро Ивченко. Он просил отпустить его на несколько дней в город, чтобы на память о себе оставить пулю в груди Трикоза. Обсудив предложение, Гриценко сказал:
- Идея хорошая… Только не проберешься один в Черногорск.
- Так я же не один.
- А с кем?
- С Андреем Колядой, братом моим…
Авторитет Андрея как разведчика был в отряде непоколебимым, поэтому командиры возражать не стали.
Хлопцы направились в Черногорск, преисполненные больших надежд. В город добрались незамеченными, проникли ночью в спальню шефа полиции, но там его не застали. Позже они узнали, что за несколько дней до их появления в городе Трикоз по каким-то срочным делам выехал в Киев. Два дня они ожидали ката[11] на чердаке во флигеле, а он так и не появился. Между тем приближался срок возвращения в отряд.
На третью ночь, голодные и злые, партизаны вылезли из своего укрытия и решили покончить хотя бы с одним предателем - Охримчуком. Садами пробрались к его усадьбе. Осторожно начали готовиться к делу.
Петро некоторое время смотрел в щель, чтобы узнать, что происходит в хате, а потом подошел к забору и шепотом предупредил:
- Можно!
Андрей тенью проскользнул под белой стеной и остановился возле пристройки.
- Через окно? - спросил он Петра.
- С чердака будет лучше.
Хлопцы нашли во дворе колышек, бечевку и бесшумно завязали двери сеней. Затем Петро кошкой взобрался на дерево, росшее у хаты, по ветке спустился на соломенную крышу. За ним поднялся и Андрей. Легли рядом и начали расшивать свясла[12]. Под трубой с каждой минутой вырастала куча снопков, а в кровле, будто черная латка, увеличивалась дыра.
Прислушались разведчики - ничто не шелохнется. Тихо, тепло. Над головой чистое глубокое небо, мелкими глазками отчужденно подмигивают звезды.
Петро вытащил из кармана финку, зажал ее в зубах и нырнул в дыру на чердак. Немного подержался на руках, а когда внизу под ногами зашуршало сено, отпустил слегу. Окунувшись в сухую траву, почувствовал под собой что-то похожее на мешок. «Что-то» зашевелилось, послышался слабый стон. Петро отскочил в сторону, к трубе, и зажал в руке финку.
Некоторое время было тихо, как в гробу, а потом возле борова[13] снова что-то зашуршало. Юноша затаил дыхание. Вдруг четко послышался стон, глухой, прерывистый. Так немощно мог стонать только больной человек. Кто? Как попал на чердак к полицаю?
Пока Петро прислушивался, влез и Андрей. И тоже застыл в нерешительности. А шорох усиливался: кто-то ворошил сено. Тогда Петро вытащил из-за пазухи фонарь и нажал кнопку. Луч яркого света ударил в самый отдаленный угол, из темноты выхватил худое, заросшее щетиной лицо неизвестного. Голова у него была забинтована, на щеке виднелся свежий шрам. Нет, враг не стал бы залечивать свои раны на темном, запыленном чердаке. Кто же это?
- Или ошибаюсь, или в самом деле вижу комиссара Горового, - нерешительно произнес Коляда, определенно не веря своим глазам.
- Кто вы такие? - в свою очередь спросил неизвестный все тем же глухим, слабым голосом.
Вместо ответа Андрей негромко продекламировал давний стих-пароль:
В лесах любимой Украины
Горит огонь борьбы святой,
И каждый куст, и ветвь рябины
Кричат врагу: убийца, стой!
Будто пружиной подбросило раненого человека.
- Неужели Андрей? Что за встреча! Ну думалось ли, чтобы вот так… Откуда? А где наши?
Два боевых друга крепко обнялись. Петро тоже вышел из-за трубы, присел возле раненого, а в горле будто галушка застряла. Сколько легенд слышал он от партизан о бесстрашном комиссаре!
- Как же вы здесь очутились?
- Удивляетесь? Я сам долго удивлялся. Как видите, полицай полицаю - рознь. Жена Охримчука спасла. Меня в голову возле криницы ранили. Я лежал без сознания. Наверное, женщина меня тогда и подобрала. Как перенесли в хату, не помню. Когда пришел в себя, вижу, на печке в тряпье лежу…
Петро слушал комиссара и чувствовал, как прерывисто стучит сердце.
- А я ж убить Охримчука хотел… - промолвил он.
- Придется изменить намерение. Он - человек хороший.
Горовой трижды постучал по борову. Вскоре на чердак влез сам Охримчук, и все спустились в хату.
Говорили долго. Хотя комиссар чувствовал себя еще неважно, все же хлопцы решили немедленно отправить его в партизанский отряд. Разработали план. А когда пропели третьи петухи и во дворе забрезжил рассвет, хозяин, накрыв Горового, Андрея и Петра на чердаке сеном, сказал:
- Отдыхайте. Я пойду крышу латать… Целый день пролежали они в тревоге. Только под вечер заскрипела ляда[14] и послышался знакомый голос:
- Пора в дорогу.
Когда они вышли во двор, там уже стояла арба.
Партизаны легли на сено. Охримчук укрыл их сверху рядном, притрусил сеном, и арба покатилась по улице. Дружно бежала пароконка по укатанной дороге. Повозка так подскакивала на выбоинах, что даже в глазах рябило.
- К мосту подъезжаем! - послышался голос Охримчука.
Кто не знает, как охраняли мост фашисты, да еще весной, во время половодья! Рука Петра судорожно сжимала рукоятку пистолета. Только бы проскочить. А там сам нечистый поможет, ведь лес недалеко…
Застучала под колесами мостовая, кони перешли на размеренный шаг. «Сейчас часовой загородит дорогу»,- подумал Ивченко.
- Пферде, хальт! - послышался окрик.
- Дрова, понимаешь, по дрова еду… для управы… для пана Трикоза, - доносились обрывки речи Охримчука.
И вот уже арба катится по деревянному настилу - опасность, однако, еще не миновала.
Наконец въехали в лес. Охримчук распряг лошадей.