— Верно. — Клерик встал с кресла и подошел ко мне. — А если точнее — тот, кто когда-то им был.
Он нагнулся, положил свои холодные, почти ледяные ладони мне на щеки и приблизил свое лицо к моему.
— Смотри, фон Рут, — требовательно прошипел безгубый рот. — Смотри на меня. И представь, каково жить таким, какой я теперь есть.
Мне очень хотелось зажмуриться, а еще лучше — проснуться и поверить в то, что это все — просто ночной кошмар.
Но, увы, это был не сон.
— Да отпусти уже, — оттолкнул я его от себя. — Вцепился как клещ.
— А вот тут ты угадал, — почти дружески сказал мне Форсез. — Вцепился. И уже не выпущу, пока не увижу, как вы все корчитесь в огне. Все! И ты, и ты, и Фальк, и де Лакруа. И конечно же все ваши шлюшки-подружки.
Бум! Монброн успел раньше меня, и удар в челюсть, ну или то, что было у Форсеза вместо нее, отбросил того в угол комнаты.
— Выражения выбирай, — посоветовал ему мой друг. — В следующий раз я тебе что-нибудь сломаю за такие слова.
— Ах, извините. — Виктор встал с пола и сплюнул. — Я лично предам костру всех ваших соучениц. А накануне аутодафе я каждой из них еще и прощальный вечер устрою, с участием десятка-другого городских стражников. Они очень любят побаловаться с магичками, это тешит их самолюбие.
На этот раз его ударил я, причем без особых раздумий и сомнений. Страх прошел, ведь пугает неизвестность. Это был всего лишь Форсез, причем совершенно не изменившийся внутренне. Да, лицо изуродовано, но нутро прежнее. Разве что злобы добавилось, а так — все то же самое.
Хотя как он выжил, мне было непонятно. Флик его раза три или даже больше ударил кинжалом в живот, такие раны и магу залечить непросто, а он им не был. Даже если он не умер сразу, то долго в пустыне точно протянуть не смог бы, просто истек бы кровью.
И вот здесь я вспомнил ту тварь, что выползла в стенной пролом, тварь с тысячью лиц. Как там ее Ворон назвал? Многоликий червь. Уж не она ли над ним поработала? Вот только тогда все совсем непонятным становится. Эта мерзость, насколько я понимаю, еще более смертоносна, чем несколько ударов кинжалом в живот.
— Ах, как же вы нелюбезны, — попенял нам Форсез, снова поднимаясь с пола. — Я честно рассказываю им про будущее, оказываю такую честь, а они меня кулаком по лицу. Ладно учтивость, но где ваши манеры, господа? Я все-таки благородный человек, со мной так нельзя обращаться, это оскорбление моему роду.
— Не уверен, что ты вообще человек, это невозможно, — сказал Гарольд. — Я же сам Флика помогал из-под твоего тела доставать, ты был мертвее мертвого. Да и внешне в тебе ничего людского не осталось.
— Невозможно, — согласился с ним Виктор. — Я и умер, представь себе. Почти умер. А потом пришел он…
По телу нашего бывшего соученика прошла дрожь.
— Кто «он»? — уточнил Гарольд.
— Он. — Форсез уставился на меня. — Ты же видел его, фон Рут? Видел, я знаю. Ты заметил его тогда, когда добил Августа Туллия, который был еще жив, и обчистил его карманы. И заодно обрек меня вот на такую жизнь.
— Ты чего-нибудь понимаешь? — спросил я у Монброна.
— Ну, так, — ответил мне он, задумчиво вертя в руках шелковый шнурок, который непонятно откуда у него взялся. — Не совсем. А ты в самом деле этого Августа Туллия добил? Он действительно после удара Жакоба не умер?
— Не понимаю, о чем он говорит, — немедленно сказал я. — Чушь какая-то.
Ага, так я и рассказал, как оно было на самом деле. Это, по факту, признание в убийстве клерика ордена. А если нас сейчас подслушивают?
— Конечно, чушь, — насмешливо просипел Форсез. — Монброн, если ты не забыл, то у Августа были бумаги, связанные с вашим любимым наставником, Герхардом Шварцем по прозвищу Ворон. А твой дружок фон Рут на все готов ради него, как, впрочем, и любой из вас. Даже пустить в ход кинжал и добить раненого.
— Ты, кстати, тоже не прибедняйся и жертву из себя не изображай, — с вызовом произнес я. — Кто нас в Гробницах к стенке припер? И до того ты нам палки в колеса вставлял. Да, Флик тебя подрезал, это правда, но за дело же? Да к тому же ты нам шансов не оставил. Либо подписать бумаги, либо умереть.
— Жертва? — Форсез весело закхекал. — Я не жертва. Я теперь проклятие, которое всегда будет висеть над вашими головами.
— Какой слог. — Монброн сложил длинный шелковый шнурок вдвое и задумчиво посмотрел на меня. — Красиво говоришь, сразу видно, риторике тебя учили на совесть.
— Да риторика тут ни причем. — Виктор засопел. — Просто боги за меня, и судьба — тоже. Даже странно, что вы этого не понимаете. Вы обречены. Вы все.
— Становится скучно, — показушно зевнул я.
— Меня прислали сюда, на край света, чтобы я оправился от того, что пережил, — продолжил Форсез. — И как же я удивился, узнав от братьев по ордену, что двое подмастерьев мага, прибывших откуда-то с Запада, устроили в Форессе изрядный переполох, да еще и пустили в ход магию. Я сразу подумал, что один из них Монброн, и ведь не ошибся! Боги привели вас сюда, ко мне. И не беда, что пока я не могу сделать с вами все то, что хочу. Я подожду. Я умею ждать.
— По-моему, ты немного свихнулся, — уже без наигрыша сказал ему я. — В том, что с тобой случилось, винить надо только себя. Ты сам ушел из замка, ты сам связался с орденом и сам пришел к Гробницам. Не надо свои ошибки перекладывать на нас.
— Я всегда теперь буду где-то рядом с вами, — продолжил Форсез, по-моему, даже не слыша меня. — Я буду в тенях, я буду в ночных сумерках, в тумане. Я буду там, пока не придет время выйти на свет и поднести факел к костру.
Монброн явно боролся с собой. Было видно, что ему очень хочется накинуть шелковый шнурок на шею Виктора и как следует затянуть.
Хорошо бы так сделать, но нельзя. Убить этого полуидиота, конечно, дело благое, но вот только тогда на всех наших остальных планах можно поставить жирный крест.
— Каждого, — бормотал Виктор, похоже, уже даже не осознавая, где находится. Он заламывал руки, и его скрюченные пальцы, казалось, сдавливают чье-то горло. — Лично! Каждого из вас сожгу! Фон Рут, Монброн, де Лакруа, де ла Мале…
— Хватит, — сказал Монброн, бросил шнурок на кровать и тряхнул его за плечо. — Давай выметайся отсюда. И так все слюной забрызгал.
Виктор вздрогнул, и его рот снова раздвинулся в улыбке.
— Я уйду, — пообещал он. — Но сначала мы поговорим о еще одной вещи.
ГЛАВА 17
— О какой именно? — холодно поинтересовался Гарольд.
— Скажи мне, Монброн, кого бы ты выбрал — своего друга Эраста или наставника? — прогнусавил Форсез.
— Я не понимаю, о чем идет речь, — неприязненно бросил мой друг. — Форсез, не обижайся, но, по-моему, ты заговариваешься.
— Нет, просто я начал с конца, — засипел вновь развеселившийся Виктор. — Я не сказал, что надо выбрать того, кто умрет. Кого бы ты спас — друга или учителя?
— Я предпочел бы убить того, кто представляет для них угрозу, — медленно и четко ответил Гарольд. — А если придется — умер бы в этом бою. Между родными людьми не выбирают.
— Как это… — Форсез потряс в воздухе кулаками, изображая восхищение. — По-мужски. Осталось только дождаться того солнечного дня, когда я предоставлю тебе такой выбор. Кстати! Ты, Монброн, уйдешь из этого мира последним из тех, кто мне задолжал смерть.
Гарольд бросил взгляд на кровать, где лежал отброшенный им шелковый шнурок.
Если честно, я бы и сам с радостью прикончил этого человека, но ситуация никак не позволяла нам сделать это. Слишком много «куда» и «как». Куда девать тело, как объяснить тот факт, что в палаты Раздумий он пошел, а из них не вышел, как потом будет выкручиваться наставник, объясняя, отчего его подмастерья взяли да и убили клерика ордена Истины?
Если бы не это, он бы уже был мертв. На этот раз — окончательно.
— Договорились, — шагнув к Монброну, я положил ему руку на плечо. — Идет. Я лично ничего не имею против. Одно плохо — я не увижу, как мой друг будет убивать тебя.
Форсез смерил нас взглядом и достал из рукава черную матерчатую полумаску.
— Покрасоваться решил? — с приторным сочувствием спросил у него Монброн. — Таинственности нагнать? Дамам это нравится.
— Смешно, — просипел Форсез. — Очень смешно.
И он закрыл свое лицо до глаз, а после завязал маску на затылке.
— Виктор, — поколебавшись, обратился я к нему, — и все-таки как ты выжил? И как ты стал таким… Каким стал?
Дело не в сочувствии. Мне правда интересно.
— Уродом? — неожиданно спокойно, без недавней истеричности уточнил Форсез. — Называй вещи своими именами. Нет, фон Рут, я не выжил. Я мертв. Подмастерье мага, неужели ты этого не ощущаешь?
— Мертвец не может служить ордену, — возразил ему Монброн. — Тебе ли этого не знать. Любой немертвый подлежит немедленному уничтожению как существо, неугодное светлым богам и добрым людям.
— Отменное знание постулатов ордена, — похвалил его Форсез. — Но я мертв. Да, я хожу, я дышу, я испражняюсь, моя кровь горяча. А жизни во мне нет и никогда больше не будет. Она осталась там, в Гробницах пяти магов. Фон Рут, ты знаешь, как называлась та тварь, что выползла из-за стены, учуяв кровь и смерть?
— Многоликий червь, — чуть помедлив, ответил я.
— Верно, — сверкнул глазами Виктор. — Многоликий. И каждое лицо — это его добыча, его победа над человеком.
— Те, кого он сожрал? — предположил я.
— Нет, — покачал головой Форсез. — Пищей для его плоти служат трупы. А пищей для его души — живые. Мое лицо теперь красуется на спине этой твари, а моя душа вечно будет ему служить. Червь забрал их у меня. Остальным повезло, они были уже мертвы, и он их просто съел, кого-то — в ту ночь, кого-то, скорее всего, потом. Просто заглатывал их, как питон. Ам — и труп в его желудке. А меня… Меня он поглощал долго. Вечность. Он смаковал меня как бокал вина, отрывая по лоскутку то от тела, то от души. А потом, с рассветом, уполз за стену, оставив меня на песке. Причем, видимо, в насмешку еще и исцелил мои раны. Мол, иди отсюда, если есть на то желание. Но какие желания могут быть у мертвеца? Нет, я убрел в пески тем же утром, но это был уже не я.