ических романов, не объединённых ни временем, ни местом действия, старый и толстенный сборник сатиры, цветастая книжица в мягкой обложке под названием «От любви до ненависти» некого Дж. Кессиджи и непонятно как попавший сюда томик поэзии начала прошлого века, — всё это оставляло впечатление накопившегося здесь за годы случайным образом и не выкинутого только потому, что повода не предоставилось.
Лаванда пролистала мельком два исторических романа, но они как-то разочаровали её с первых же страниц. Остальные книги привлекали и того меньше: не хотелось даже узнавать, о чём в них написано.
Чуть погодя она, впрочем, обнаружила среди старых номеров всевозможных журналов ещё одну тоненькую книжку — «Про край света». Похоже, что детская: большие листы были сплошь украшены рисунками, и только по краешкам оставалось чуть-чуть текста, ровно столько, чтоб было понятно, что происходит на картинках. Сами картинки, правда, мало походили на иллюстрации к детской книжке. Однообразные, но очень красивые, в тонах травянистой утренней дымки, снега горных круч и розоватого касания зари, они были как бы чуть припылёнными, присыпанными грёзой и дышали умиротворением. Склоны гор, голубые озёра, альпийские луга с россыпью неярких, но прекрасных цветов, — время здесь будто остановилось, и всё дремало в зачарованном сне.
На краю света, — рассказывалось в книжке, — разлеглась древняя страна гор. Горы здесь живые: они видят всё и могут разговаривать друг с другом, и года для них, как для нас — несколько минут. Многое успели они повидать на своём веку, и много мудрости накопило время в их вершинах.
Долгие века страна гор оставалось нетронутой: никто не тревожил их покоя. Но один раз из большого мира сюда пришли мальчик и девочка — вот так вот просто пришли с рюкзаками на плечах и жаждой приключений. Им не было особого дела до тайн и загадок этого края, до его странного и немного печального покоя, до его неспешной жизни, скрытой от чужих глаз. Их интересовали земные и понятные вещи: они хотели с весёлым криком покататься по снежным склонам, устроить качели на свесившихся ветках низкорослых деревец, побегать за бабочками по зелёным лугам и нарвать нежных альпийских цветов, наесться сладких ягод и напиться вкусной молочной воды из холодного озера…
На этом месте у Лаванды сильно поубавилось желания рассматривать книжку дальше. Ей не нравились внезапные пришельцы, не нравился их буйно-весёлый вид, их льющийся через край избыток жизненных сил. Они нарушали зачарованный покой этого мирка, который был так хорош без них и так напоминал что-то знакомое, родное, разбивали своим криком его молчаливость и вековые грёзы.
Вот, заигравшись, девочка и мальчик вдруг заметили, что солнце уже заходит, но вместо того, чтоб уйти отсюда, они решили разбить палатку — прямо на цветущей траве луга. Лаванда надеялась, что день-два — и детям наскучит здесь, и они уйдут на поиски мест поинтереснее. Есть же много других, куда более подходящих миров для таких людей, как они — миров больших и ярких… Пусть покинут этот край, оставив всё, как было раньше.
Но так ли заканчивалась история, по мнению автора книжки, Лаванда не знала. Да и не хотелось ей узнавать. Поскучнев, она перевернула ещё несколько страниц, потом, в недовольстве и раздумьях, отложила книгу в сторону. Может, как-нибудь потом дочитает.
Ну что ж, остался только телевизор — с его царством приветливо улыбающихся клерков, лучших в мире железных дорог и сока «Чин-чин». На всё это можно смотреть часами, абсолютно не запоминая, что видел минуту назад, и постепенно утрачивать чувство реальности и самый смысл происходящего. Наверно, иногда это даже не плохо. Уж точно, не самая плохая перспектива.
Безнадёжно вздохнув, Лаванда щёлкнула кнопкой пульта и уставилась в медленно разгоравшийся экран.
28
Китти Башева появилась на экране ровно в то же время, что и всегда. Наверно, сойди Земля с орбиты, она и тогда появится — как всегда безупречная, с идеально прямым пробором и строгим пучком чёрных волос, с неизменной картонной улыбкой на ярко-красных губах. Что-то в ней сильно раздражало Лаванду и в то же время притягивало, заставляло и дальше вслушиваться в набор безликих, не несущих никакого смысла слов.
— …колоссальный подъём во всех сферах жизни. Широким ходом идёт развитие внутренних связей, повысилась вариативность и приспособляемость методов управления, которые, к счастью, позволяют предполагать…
Очень легко представлялась Китти, с такой же улыбкой говорящая: «Уважаемые телезрители, нам пришёл полный капут во всех сферах жизни. К сожалению, условия не предполагают возможности спасения. Хорошего вам дня и приятных новостей».
— …с поддержкой Её Величества Софи Нонине, позволившей более чётко, чем когда-либо, увидеть новые горизонты и новое направление развития государства…
— Интересно, она хоть сама понимает, что говорит? — себе под нос пробормотала Лаванда.
— Конечно, нет, — отозвался Феликс, не отрываясь от работы. Он сидел тут же, на подлокотнике дивана, спиной к телевизору. На коленях у него был компьютер, и Феликс что-то на нём печатал — статью, как сказал, или что-то ещё. Зачем это было делать в такой неудобной позе в одной комнате с шумящим телевизором, только самому Феликсу, наверно, и было известно.
Лаванда искоса взглянула на него и тихо проговорила, чтоб не отвлекать, если он и вправду работает:
— Но неужели и все остальные не вслушиваются… Неужели они не слышат, что это просто поток бессмыслицы.
— Их успокаивает интонация… Не думаю, что кто-то вслушивается в смысл отдельных фраз. Это ведь всё только слова. Слова ничего не значат, — он оторвался наконец от экрана и добавил с едва заметной горечью. — Ни одно слово на самом деле ничего не значит.
— Думаешь? — Лаванда удивлённо приподняла брови.
— Обычно, да.
— Как же ты свои статьи пишешь?
Феликс покосился на неё с любопытством и коротко рассмеялся:
— Это хороший вопрос, конечно.
Он замолчал. Лаванда смотрела внимательно в ожидании продолжения.
— Вообще, — забормотал Феликс едва различимо, будто и не говорил этого вовсе, — если искать во всём, что мы делаем и чем гордимся, какой-то реальный смысл, тронешься очень быстро. Если его там просто нет… О, кстати, — вдруг кинул он, бросив взгляд на экран, — Нас зовут на сходку завтра вечером. Ну, то есть… как это сказать… Подпольное собрание. Пойдём вместе?
29
Прозрачно дрогнула грань, и комната растворилась в полёте сквозь сферы. Пронеслись перед глазами луна и солнце, мелькнули на мгновение железные деревья с железными птицами на ветвях — позади них, за красными сполохами, виднелись очертания хмурого чёрного города, — и Лаванда оказалась посреди бескрайней зелени лугов, что холмами вставали вокруг до самого горизонта.
Стебельки трав легко покачивались на ветру. Они были такими тоненькими, что, казалось, тронь чуть сильнее, и они сломаются. Маленькими хрусталинками на кончиках повисла роса и не падала вниз.
Лаванда стояла, не шевелясь: она не поняла пока, имеет ли смысл что-то делать сейчас или всё само придёт в движение. Над холмами — неяркий, как бы припыленный слегка — вставал жёлтый шар.
Даль повеяла дымом. Вот он — прозрачные ещё сизые клубочки завихрились над лугом. Безопасные пока, они совсем не казались добрыми вестниками.
Качнулся ветер, и Лаванда потянула его носом.
Запах гари.
Он был отчётливее и сильнее, чем в первый раз; его не получалось упустить, сделать вид, что это просто показалось. Гарь донеслась досюда и была теперь фактом, она была тревожна, неясна и сеяла смятение.
Лаванда устремила взгляд вдаль, за горизонт, но отсюда не было ничего видно. Пробежать, посмотреть, что там, за холмами? Но много ли пробежишь по ним? Легче уж взлететь.
Лаванда, оттолкнувшись, поднялась в воздух — земля вмиг отдалилась, травинки стали маленьким, почти неразличимыми — и ринулась вперёд.
Зелень лугов замелькала перед глазами — холм за холмом. Они все были одинаковые, и не скажешь, пока не увидишь, за которым откроется искомое.
Вот гряда и ещё гряда… Но Лаванда чуяла, что дыма становится больше, он уже застил свет, и от него начинали слезиться глаза. Ещё немного, вот за эти холмом.
Что-то чернело там…
— Лав!
Голос пробился сквозь зелень и небо, всё смял и отстранил далеко. Показались очертания комнаты.
— Лав!
Она с трудом приподнялась с дивана, нераскрывшимися ещё полностью глазами уставилась на Феликса.
— Аа, всё-таки живая, — произнёс он одновременно злобно, но с видимым облегчением.
— Конечно, живая. А что случилось?
— Что случилось? Ты валялась тут в отключке! И вид у тебя был такой, как будто ты уже не здесь.
— Да это… Это нормально, — потупилась Лаванда. — Я часто так делаю, ещё с детства.
— Тогда будь добра, не надо так больше.
— Но почему?
Феликс раздражённо взмахнул руками:
— Я не хочу, вернувшись один раз, обнаружить твой трупик.
— Да я же сказала, это нормально.
Он затряс головой:
— Это не нормально.
— Феликс! — Лаванда смотрела на него с досадой.
Будто держит её за неразумного ребёнка, даром, что сам, похоже, так и не повзрослел.
— Слушай, — попробовала объяснить она, как человек человеку. — Ты просто не понимаешь, что это и как происходит, и поэтому…
Феликс поднял руку в останавливающем жесте:
— Просто не делай так больше. Хорошо, Лав?
Она ничего не ответила, но Феликс уже отошёл от неё и только обернулся в дверях:
— Нас будут ждать через полтора часа. Помнишь?
И, не дожидаясь ответа, вышел из комнаты. Видимо, ни первый, ни второй ответ на самом деле не были ему нужны.
30
Лаванда не имела никакого представления, как следует выглядеть, отправляясь на подпольное собрание. Что-то подсказывало только, что на любом собрании нужно смотреться как минимум прилично.