Что-то очень важное было там — что-то, что она помнила только что, а теперь забыла и не могла уловить снова. Лаванда села в постели и обернулась на тёмное окно.
Там мерцали одинокие рыжевато-жёлтые огни. Там где-то была настоящая Софи Нонине. Но где сейчас была Софи? Что она делала?
Только ветер звучал в ответ.
42
Незаметным в темноте силуэтом Софи продвигалась вдоль по широкой ринордийской улице. Ветер нёсся вслед за ней, изредка подхватывая то прошлогодние листья, то городской мусор, он свистел у Софи за ушами, путался в тёмных космах волос, бился с полами крысиного плаща и распахивал их, как крылья. Ей не было дела: она бежала всё дальше и дальше, оставляя позади мертвенное молчание проспектов и перекрёстков. Кто-то, возможно, принял бы её за нечеловеческое создание, порождение подворотен столицы, её старых кирпичных стен и больной фантазии. Софи не было дела и до этого.
Только что она окончила сегодняшнюю проверку Андрея Кедрова, проследив весь его путь и каждый шаг. Пока результаты вполне удовлетворяли Софи: Кедров никуда не сворачивал по дороге домой и ни с кем не разговаривал, а придя к себе, практически сразу свалился на кушетку и вырубился. Отлично. Грузить и дальше по полной — и у него просто не останется времени на всякие антиправительственные планы, если вдруг они были или собирались появиться.
Какое-то приятное чувство разливалось внутри от осознания, что потомок того самого Кедрова, что входил в приближённый круг другого правителя, теперь находится под её полным командованием. (Впрочем, это касалось не только Кедрова).
И теперь, переполненная ощущением собственной силы и могущества, Софи мчалась по улицам на юго-восток: там давно был обоснован один из её самых удобных и любимых пунктов обозрения.
Речь шла о старом памятнике эпохи «чёрного времени» — таком большом, что его не затронул ни один массовый снос: не знали, как бы лучше демонтировать такую громадину, и в итоге оставили стоять у дороги, где по ночам он превращался в зловещую крылатую тень. Софи она, впрочем, не пугала: наоборот, чувство защищённости от всех напастей и правильности всего происходящего укрывало её, как только вдалеке появлялся на фоне неба силуэт с поднятыми руками.
Постамент специально для Софи был обустроен едва заметными, вырубленными в камне ступеньками. Миг — и, легко взлетев по ним, она была уже наверху: лицом к лицу с беспрепятственно бушующим ветром, под покровительством каменного колосса. Здесь она чувствовала, как сливается с дикой, первобытной стихией, как сама становится ею, отбросив всякое родство с ничтожным и мелким человеческим миром.
С высоты Софи окинула взглядом убегающую вдаль улицу. Сейчас здесь было пусто: будто город вымер и больше никто не появится. Последнее время почти всегда было так. Только в прошлый раз она заметила двоих: этого чёртового Шержведичева и девчонку… Девчонку она сейчас сразу отогнала: вовсе не хотелось даже мысленно сталкиваться со странными светло-голубыми глазами. Было в них что-то тревожное, неправильное.
Но, уловив её тревогу, к ней уже бросился сонм вечно неспящих теней. Новый порыв ветра принёс голоса — невнятные вначале, неотличимые от его свиста, они быстро набрались сил, стали отчётливее и настойчивее.
Ринордийск пел на тысячу голосов, он разговаривал с Софи, просил, упрекал, предупреждал, требовал.
Принеслась и закружилась вокруг неё стая призраков. Софи знала их: кого-то при жизни, кого-то заочно, и все они знали её.
«Берегись, Софи, — свистели и выли они. — Берегись, потому что когда-нибудь они придут и за тобой. В конце они приходят за всеми».
Она не хотела слушать их бредни и сделала вид, что не слышит и не может увидеть их. Призраки? Голоса? Перед ней только тёмная городская улица, без единого движения, да крыши домов, встающие в небо, да бескрайняя чернота наверху, редко усеянная холодными огоньками.
Софи недолюбливала звёзды. Они были слишком далеки, слишком неподконтрольны, и никогда нельзя было сказать, где вдруг вспыхнет ещё одна.
Она попятилась в тень каменной фигуры, чтоб памятник, покровительствующий ей, прикрывал её с тыла.
Ни на секунду нельзя ослаблять контроля. Отвернись на миг, забудь о том, что там, внизу, их целые полчища — и они просто сожрут тебя.
Они сожрут тебя, Софи.
Так уже закончил Чексин. Софи слишком хорошо помнила, как это было. Даже колдовской уголь ему не помог.
Так закончишь и ты, — подтвердили голоса, сонм призраков согласно закивал.
Глупости: конечно, она легко их уймёт. Ринордийск в подчинении у неё, а не наоборот, и она может заставить его замолчать.
Софи выступила вперёд из тени и воздела левую руку. (Тогда ей пришлось долго переучиваться на правую, но она могла действовать и левой, если не очень долго и много).
— Смолкните, — сказала она им.
И они смолкли.
Она здесь была единственной и неизменной властью.
Софи торжествующе улыбнулась, не обращая внимания, что снова начинает ныть левое плечо. Это просто от холодного ветра. Надо поплотнее завернуться в плащ, и оно перестанет беспокоить.
Вот резкая боль в висках и между бровями была хуже, но она как накатила, так и прошла почти сразу. Ничего. Это всего лишь недосып. Конечно, надо было бы спать подольше, но разве можно сейчас…
Напоследок окинув взглядом свои владения, Софи вприпрыжку спустилась на землю. Быстро, обгоняя ветер, она продолжила свой путь по спящему Ринордийску.
43
Утро выдалось солнечным, свежим, оно брызгало жизнью, будто соком. Лаванде это было неожиданно, и делалось легко и беззаботно: после вереницы ночных видений приятно было оказаться среди всего знакомого. А снилось Лаванде многое, уже и после того, как она заснула снова: какие-то странные звери, какие-то люди и города, какие-то невиданные создания — воздушные и прекрасные, или воинственные и сильные, как те обитатели гор, о которых говорилось в легенде, давно минувшие грозы, закаты и рассветы, бывшие когда-то такими настоящими. Теперь же она вернулась — в свои времена и всё тот же город под солнцем.
Феликс стоял на кухне у окна, упершись кулаками в подоконник, высматривал что-то за стеклом и мурлыкал под нос какую-то песенку. Лаванда постояла недолго в дверях, пытаясь угадать, что привело его в такое хорошее настроение по сравнению со вчерашним вечером, но бросила это бесполезное занятие и заглянула в холодильник: уже изрядно хотелось есть. Внутри она обнаружила пакет мандаринового сока и банку клубничного джема.
Намазав себе бутерброд, Лаванда с сомнением поглядела на Феликса. Он, казалось, не замечал её и по-прежнему смотрел в окно.
— Ты завтракал?
— Неа, — рассеянно бросил он.
— Почему?
— Не хочется как-то.
Лаванда не очень понимала, как могло не захотеться за столько времени, и всё же намазала второй. Протянула его Феликсу:
— Хлеб с вареньем будешь?
Он покосился на её руку, поколебавшись, всё-таки перехватил бутерброд себе:
— Спасиб.
Вновь были только солнечная дымка, и блистание металлической вставки на раме, кусочек ярко-голубого наверху и приглушённый шум несущихся мимо машин. Спустя время Лаванда спросила:
— Что там?
— Весна. И Ринордийск.
Лаванда не поняла. Он явно говорил о чём-то своём, только своём, и интересоваться тут было бесполезно. Она однако попробовала прояснить:
— Но весна идёт уже месяц с лишним.
— Это не считается, — отмахнулся Феликс. — Вот теперь она началась по-настоящему.
Он с хитрецой взглянул на Лаванду, затем, заскрипев и бухнув рамой, распахнул окно.
— Чувствуешь?
По правде сказать, чего-то особого не чувствовалось. Да, в воздухе порхало слегка весеннее, и было чуть теплее, но считать, что именно сейчас что-то заметно изменилось… Хотя ладно, какая особо весна здесь, где все времена года сливаются и теряются на фоне небесных проводов и высящихся крыш многоэтажек.
Феликс всё ещё выжидательно смотрел на неё.
Лаванда пожала плечами:
— Не знаю… Может быть, и есть что-то такое.
Он рассмеялся:
— Неужели не чувствуешь?
— Чувствую Ринордийск. Тут, наверно, не бывает ни зимы, ни весны в полном смысле. Как в любом большом городе.
— Ну, это ты зря, — Феликс чуть обиженно — впрочем, совсем чуть-чуть, поджал губы и отвернулся обратно к окну.
Лаванда успела уже заметить: он довольно остро реагировал на любые нелестные комментарии в сторону Ринордийска, как если бы дело касалось близкого друга. У них с городом вообще, похоже, была какая-то глубинная связь между собой.
— Нет, мне нравится Ринордийск на самом деле, — заговорила Лаванда, тоже поглядывая на окно со своего места. — Я теперь привыкаю к нему, он становится понятнее… Но с ним сложно, — она покачала головой. — Он слишком…
— Слишком что? — Феликс с любопытством обернулся.
— Слишком такой… Сложно объяснить. Он как женщина, постоянно требующая к себе внимания. Немного капризная, немного нарочитая. Актриса из драмы. И всегда чуть-чуть переигрывает.
Феликс усмехнулся:
— Хорошее сравнение. Точное. Откуда взяла?
— Не знаю… Ниоткуда, — смутилась Лаванда. Она и сама не понимала, как у неё в голове возникли такие образы.
— Ещё окажется, что Гречаев был прав, — тихо и насмешливо пробормотал Феликс и продолжил уже громче. — Сейчас, правда, город не в лучшем состоянии. Ну, как и вся страна. Жаль, что ты не застала, но здесь когда-то всё было совсем по-другому. Куда лучше.
— До Нонине? — догадалась Лаванда.
— Нет… До Нонине был Чексин. А до Чексина… Тогда я был ещё совсем малявкой. Но знаешь, — Феликс неотрывно уставился ей в глаза, будто искал отклик, — я откуда-то точно помню, что раньше было по-другому. Будто здесь была наша настоящая жизнь, а потом её отняли и спрятали куда-то, и всё изменилось. Стоит только отыскать её и вернуть обратно… — он нахмурился. — Но для этого сначала надо скинуть Нонине.
Лаванда опустила взгляд: