— Да ладно, успокойся, — Уля махнул рукой. — Не будут же они подслушивать нас в частной квартире. Я только хотел спросить: можно, я у тебя переночую? Рано утром уже свалю, тебя даже никто не заподозрит. Не откажешь старому знакомому?
— Да ночуй, пожалуйста.
— Вот спасибо. Ты отличный друг, Феликс! Отличный.
45
Через час или около того Феликс вернулся в гостиную из своего кабинета, где сейчас обосновался Уля, и запер дверь. Его явно что-то нервировало и злило. Лаванда (на коленях у неё всё ещё лежала открытая «Про край света») подняла голову. Глаза у неё уже закрывались, но засыпать сейчас было некстати.
— Что случилось?
— Бесит он меня, — очень тихо прошипел Феликс, руками показывая, насколько бесит. — Додумался же… Вечный примазывальщик: чтоб всё сделали за него, он подпишется. А если что, он тут как бы и не при делах. Всегда таким был, сколько его помню.
— А мне казалось, что вы друзья, — слегка удивилась Лаванда.
— Друзья… — Феликс отмахнулся. — Не, ну, я, может, временами так и считал. Но я много кого считал временами. А с ним так вообще с самого начала всё было ясно, — со смешливой горчинкой в глазах он переглянулся с Лавандой. — Уловила, на каком моменте я вдруг стал «отличным другом»? Вот так каждый раз и происходило. Надо было послать его ещё в универе. Но как же, мы же соратники, мы же за одну идею… Идиот.
— Он или ты?
— Ну, ему-то можно, хуже не будет. А я идиот. Потому что продолжаю его поддерживать.
Феликс опустился на диван, прикрыл глаза рукой. Минуту он сидел так молча.
Потом поднял голову и снова посмотрел на Лаванду.
— Ты понимаешь? — тихо сказал он. — Завтра там будет бойня.
— Может, ещё не будет? — Лаванда сама услышала, как глупо это прозвучало, но ничего другого в голову ей не пришло.
— Может не быть, конечно… Если очень сильно повезёт. Но что-то я сомневаюсь.
Она попробовала представить всё то, о чём они говорили тут, в этой комнате — так, как если бы это были не слова, а реально происходящие события. Получалось не очень, и не верилось.
— Думаешь, они решатся начать стрельбу первыми? — спросила она.
— Или будет приказ Нонине. Превентивные меры, так сказать.
— Но может, она побоится вот так в открытую стрелять в людей?
— Нонине? — презрительно бросил Феликс. — Если что-то будет угрожать её власти, она пойдёт на что угодно. Она из тех мразей, которые ни перед чем не остановятся… Она города сровняет с землёй, если там будут против неё. Чексин ещё мог бы испугаться, что последняя поддержка разбежится, а Нонине такие вещи уже по барабану.
Лаванда хотела было ответить что-нибудь, но не смогла. Она ощущала себя ребёнком, вокруг которого вдруг всё начинает переворачиваться и ходить ходуном, и надо куда-то бежать, что-то решать, но что? Взрослые, доделанные полностью люди, наверно, могли разобраться, но она — нет.
— И что теперь делать?
— Не знаю, — устало и раздражённо ответил Феликс. — Я уже ничего не знаю. Его план — пусть делает, что хочет. В конце концов, никто из нас всё равно не придумал ничего лучше.
Он резко встал, отошёл к двери. На часах было около полуночи. В комнате совсем стемнело, картинку с детьми-путешественниками уже нельзя было рассмотреть. (Лаванда, впрочем, помнила, что там: огромная гора в задумчивости и сомнениях смотрит на мальчика, скользящего вниз по её склону, и девочку, что возбуждённо прыгает внизу у подножья. В углу листа в небе реет белая чайка).
За окном дождь начинал стучать по карнизу.
— Ты, наверно, спать хочешь, — осведомился Феликс.
— Немного.
На самом деле ей очень хотелось.
— Ну, спи тогда, — он открыл дверь, шагнул наружу.
— А ты?
— На кухне посижу. Всё равно все эти… мысли… Неспокойно.
Он вышел.
Лаванда отложила книжку на тумбочку (наверно, так и не судьба дочитать когда-нибудь) и наконец прилегла. Кресло приняло её в объятия, обволокло мягкостью и покоем. Как мало нужно иногда: всего-то позволить себе закрыть глаза и не думать больше ни о чём. Лаванда погрузилась в сладкую полудрёму — предвестник глубокого сна.
Феликс, кажется, готовил кофе: негромко звенел чем-то на кухне, а до носа долетал приятный сладковатый запах.
Всё так хорошо и спокойно в эту минуту — будто и не было всех предшествующих разговоров, всех пугающих перспектив. Даже если в следующее мгновение ночь разорвётся воем сирены и яркий свет фонаря забьётся в окно — это ещё не сейчас. Сейчас — только тишина и покой.
Дрёма и впрямь обратилась сиреной — её протяжным тоскливым зовом и бесполезно мигающим сквозь снежную пелену ярким пятном. Всё уже заносил буран. Ему не было конца, от него не было спасения. Он выл и свистел, и метал белые клочья в целом мире.
Лаванда стояла, прижавшись спиной к дереву. Это был единственный оставшийся ориентир: это да ещё бесполезная сирена, но к сирене не надо было сейчас идти. Вообще бессмысленно было пытаться выйти куда-либо в такой вьюге. Лаванда знала это слишком хорошо, а потому застыла без движения. Она уже почти не чувствовала холода, вообще ничего почти не чувствовала. Так, наверно, и будет теперь всегда, потому что время закончилось — время не идёт здесь. Только дерево, и ночь, и буран, и мигающий вой, — ничего никогда не переменится.
Яркий свет фонаря вдруг прорезал вьюгу. Раздались громкие мужские голоса.
— Кто там?
— Девчонка!
Одна из фигур просунулась к ней сквозь пелену.
— Живая? Давай в вертолёт, пока не закоченела!
Сам вертолёт она помнила смутно: не из тех больших и новых, что прилетали в Юмоборск, а маленький, шумный, тесный — на двух-трёх человек.
Внутри, в согревающем сумраке, кто-то из них обронил:
— Ещё круг — и возвращаемся. Здесь уже бесполезно кого-то искать.
Лаванда открыла глаза. Судя по звукам, доносящимся с кухни, прошло совсем немного времени — минуты две-три.
Снова память чудит. Лаванда перевернулась на бок и попробовала заснуть нормально, без мелькающих перед глазами тревожных картинок. За окном усыпляюще стучал дождь, и ветви порой бились в стекло, а где-то далеко раздавались глухие раскаты.
Она почти уже провалилась в сон, когда другой — громкий и внезапный — звук разбил в осколки тишину.
Били часы.
Они били звонко, не умолкали, и звук был самый что ни на есть всамделишный.
Лаванда подскочила на постели. Сердце её бухало.
Тут же, вторя часам, раздался пронзительный крик. Это из кабинета, — поняла Лаванда. Не зная, зачем ей это делать, она подорвалась и выбежала в коридор.
Там она столкнулась с Феликсом. Тот тоже выскочил только что и лихорадочно прислушивался.
— Это…
— Уля, — подтвердил он. — Стой, Лав! Не заходи туда!
Но Лаванда уже ринулась в кабинет: увидеть, что же случилось. Распахнув дверь, она застыла на пороге.
Уля полулежал, неестественно раскинувшись в кресле. Лампа, прежде стоявшая на тумбочке рядом, теперь валялась на полу, провод её слегка искрил.
Всё это было настолько предельно просто и понятно и настолько не укладывалось в рамки реальной жизни, что Лаванда отвела взгляд — будто бы поискать вокруг подсказок и пояснений.
Молния за окном высветила лицо Софи Нонине. Лаванда вздрогнула. Да, это была Софи — живая, настоящая, самая что ни на есть настоящая в этой ночи и грозе. Она стояла за окном, обозревая комнату внутри, и тоже увидела Лаванду.
Миг — один только миг — они смотрели друг на друга, глаза в глаза, затем мелькнули тёмные спутанные волосы, и Софи скрылась в ночи.
Поражённая, Лаванда стояла всё так же, когда за спиной появился Феликс.
— Лав, иди на кухню, — произнёс он голосом, не терпящим возражений.
— А что с ним?
— С ним всё, — отрезал Феликс. — Иди на кухню.
Она шагнула к двери, но задержалась ещё ненамного:
— Это она? Софи?
— Да, — ответил Феликс с мрачным спокойствием.
Он не стал отсылать Лаванду на кухню в третий раз, но теперь она и сама предпочла уйти из эпицентра внезапно грянувшей катастрофы, успев только услышать ещё, как Феликс за спиной пробормотал:
— Уля… Ты идиот.
Когда, наконец, уехали скорая и полиция и сирены их смолкли вдали, Феликс вернулся на кухню. На Лаванду он не смотрел, да и вообще ни на что особо не смотрел. Пройдя зачем-то несколько раз от двери к окну и обратно, он прислонился к холодильнику и молча покачивался вперёд-назад.
— Что ты им сказал? — негромко спросила Лаванда.
— Что короткое замыкание, — Феликс пожал плечами, глядя куда-то в сторону. — А что я должен был сказать? Его устранила Нонине, он готовил провокацию?
Лаванда не была уверена по его тону, что сейчас можно говорить, а что нет, и вообще — что изменилось по сравнению с предыдущим вечером, а что осталось так же. Зато она вспомнила кое-что — кое-что, что в любом случае казалось ей важным.
— Я видела её.
— Кого?
— Софи Нонине. Когда я вошла в комнату, она была за окном.
Феликс равнодушно покосился на неё:
— Тебе показалось.
— Ну почему показалось?
— Глюк на почве испуга. Это бывает.
— Да нет же! — Лаванда с убеждением всплеснула руками. — Она действительно была там!
— Нонине, — Феликс теперь повернулся к ней. — Софи Нонине. За нашим окном.
— Да, — закивала Лаванда, припоминая одновременно, что конкретно она видела. — Она была прямо у стекла, как будто висела в воздухе или стояла на чём-то. И, мне кажется… мне кажется, она меня испугалась.
— Нонине? Испугалась тебя? — Феликс беззвучно и напряжённо рассмеялся. — А, ну тогда, конечно, верю. Вообще без вопросов.
— Феликс! Ну ты же сам говорил, что она пытается всё везде контролировать! Почему она не может проследить лично, что уголь сработал, как надо?
Тот посмотрел на Лаванду уже более серьёзно и о чём-то задумался.
— Так ты уверена, что видела её? — спросил он вполголоса.
— Да, я же и говорю тебе!
— Это плохо, — он нахмурился. — И, говоришь, она тебя заметила? Это совсем плохо.