Проделанной работой Софи осталась полностью довольна, хоть и устала как ломовая лошадь. Поэтому, закончив, она сразу же отослала всех: не было ни сил, ни настроения что-то ещё выслушивать и решать. Правда, Кедров, кажется, порывался что-то доложить, но Софи отрезала, что это подождёт до следующего раза.
Теперь она вошла в тот самый кабинет — тёмный и молчаливый ночью, с лунными пятнами на столах и дверцах шкафов — и заперла дверь на ключ. На большом столе, с вопросом взиравшем из дальнего угла, слева от окна, со вчера всё ещё были разбросаны стопки бумаг. Переложить их по новой, перепроверить, всё ли она правильно поняла? Но голова такая тяжёлая…
Нет, вряд ли ей удалось бы вникнуть в них хоть сколько-нибудь. Да и глаза сейчас с трудом разбирали очертания букв в свете свечи, а включать верхний свет Софи не хотела: опасалась.
Взгляд упал на приёмник за маленьким столом. Да, это она, пожалуй, ещё могла.
Не отдавая себе отчёт, Софи подспудно понимала, тем не менее, что ночные бдения над приёмником по большему счёту никогда ничего не дают. Никто не будет сейчас болтать лишнего по телефону, и если что-то серьёзное, прознать про это можно было каким угодно образом, но не так. (Последнего незадавшегося провокатора раскрыли только потому, что тот давно был под подозрением). Но прослушка несколько успокаивала, давала чувство, что хоть что-то в данный момент под полным контролем.
Софи переставила аппарат на свой стол, надела наушники, включила приёмник и прислушалась к щелчкам и шелесту голосов. Они затихали и вновь возобновлялись, но никак не смолкали полностью. Ринордийск никогда не спал, даже если казалось, что спит. Переключая рычажки, она вслушивалась в его голоса, ловила то один разговор, то другой.
Если бы только не левая рука… она отвлекала. Боль сначала пульсировала тихо чуть выше локтя, потом волнами начинала расходиться дальше, отзывалась в костях, наконец, разгоралась и сбивала все мысли.
Пожалуй, надо принять обезболивающее. Софи потянулась к среднему ящику, достала оттуда пузырёк. Одну таблетку. Только одну, не больше.
Вот так — она убрала пузырёк обратно. В сомненьях, с недобрым предчувствием взглянула на угольный карандаш. Конечно, там его никто не тронет. Но лучше… лучше пусть будет при ней. Софи переложила его к себе в карман и снова вслушалась в голоса. Сегодня она не превысит дозы и остановится на одной таблетке. Да, в этот раз всё же сможет остановиться.
Софи сосредоточилась на деле. Сначала даже получалось слушать этот пустой ребяческий трёп ни о чём — и в целом улавливать общее направление и логику чередования реплик, за которыми уже смутно возникали очертания отдельных людей вместо буроватой неразличимой массы. Потом боль снова начала вклиниваться, одновременно отдавая в запястье и в плечо. Софи отмахнулась от неё, как от назойливой мухи. Надо просто подождать, обезболивающее подействует через несколько минут.
Два голоса говорили о чём-то в наушниках. Уже трудно было понять, о чём. Отдельные сменяющие друг друга фразы застили собой смысл, нить терялась, не удерживалась в памяти, слова начинали пульсировать, расходиться кругами; они размывались в мутные пятна, и на их фоне вырисовывался только навязчивый мерный шёпот, что отдалялся и приливал вновь, как морской прибой…
Нет, так не пойдёт. Софи раздражённо выдвинула ящик, снова достала пузырёк и проглотила ещё одну таблетку. Затем шумно двинула ящик обратно и заперла на замок, а ключ швырнула за спину — за высокий шкаф у стены. Теперь так просто к пузырьку не подступишься. Надо, в конце концов, преодолевать себя.
Голоса стали чётче, обрели очертания. Они начали складываться в людские разговоры… Похоже, они все действительно болтали ни о чём. Право, удивительно, на какие только темы ни готовы трепаться люди по ночам вместо того, чтоб спать или тогда уж заниматься делом. Какие-то мелкие старые сплетни, какие-то мелкие амурные дела, какой-то мелкий компромат с последней пьянки, какие-то мелкие бездарные планы на ближайший отпуск… Где же большие идеи и отважные поступки, всё то Человеческое с большой буквы, что осталось в веках? Видимо, там и осталось? Нет, определённо надо вводить комендантский час и запретить всю эту трескотню после полуночи. (Да и вообще всё запретить, они всё равно ничего не делают).
Хотя, с другой стороны, так даже лучше, — подумала Софи. Такими полукукольными людишками, наверняка, куда проще управлять, чем теми, настоящими людьми. Что ж, она доведёт их, куда следует, хотя они, возможно, проклянут её по дороге. Но века запомнят её имя, и будущее всё расставит по местам: все будут знать тогда, что Софи Нонине совершила великое. Эти уже нет: ничего не понимают и не умеют, не более, чем расходный материал. Но вот грядущее поколение — лучшие, сильные и прекрасные люди, которые будут жить в обновлённом, для них построенном мире — вот они будут ей благодарны.
Не дело, в таком случае, будущему благодетелю целого народа, гению власти зацикливаться на бессмысленных разговорах невежд и дураков. Надо думать о вечном.
Софи поднялась, расправила на плечах плащ из крысиных шкурок. Отодвинув в сторону приёмник, она вытащила новую сигарету из пачки. Под «Каракас» всегда думалось лучше и как-то особенно чётко. Она потянулась за спичками, но отяжелевшая рука задела пепельницу и смахнула её на пол. Та испуганно задребезжала, по полу рассыпались окурки и пепел.
Софи непонимающе смотрела какое-то время, соображая, что уместнее: поднять пепельницу самой или позвать кого-то, кто это сделает. Она бы, может, и подняла, но как-то уж очень кружилась голова…
Хотя тут и позвать-то было некого. Вся обслуга уже по домам… На всякий случай Софи нажала кнопку громкой связи. В приёмной — там находилась секретарша, если её присутствие не нужно было в кабинете — раздался заливистый звонок и затонул в тишине, только эхо отзвучало ещё немного. Разумеется, сейчас там тоже никого не было, Софи так и предполагала. Нет, она, конечно, отпустила их, когда ещё думала, что может заснуть… Но ведь Китти — не дура и должна слышать истинный приказ между слов. Она же знает, что может потребоваться здесь в любую секунду, мало ли, что случится… Да даже если и не случится — может, Софи захочется поговорить посреди ночи.
Она ещё раз по инерции нажала кнопку, затем нетерпеливо схватила трубку телефона и быстро прокрутила диск несколько раз.
— Китти? — там ответили почти сразу. — Китти, прадедушку твоего двоюродного! Где ты шляешься?
54
От всех этих ночных приключений, переездов и марш-бросков представление о времени суток несколько нарушилось, поэтому они не спали, несмотря на позднюю ночь. Феликс полусидел на тумбе и, раскрыв перед собой в воздухе тетрадь, делал вид, что пишет статью. На самом деле он всё больше смотрел то на молчавшее радио — оно было включено, хотя сейчас там было нечего ловить, — то на дисковый телефон, важно расположившийся на полу. Тускло светила единственная лампочка над дверью, в железной печке расцветал красным огонь, и было тепло.
Лаванда, чтоб чем-то занять время, выпросила у Феликса сборник стихов и теперь пыталась понять, что в них есть такого, что ими восхищаются и не забывают их вот уже около века. Чаще всего она просто ничего не разбирала в хитро сплетённом узоре строк, хотя, надо признать, звучали они красиво. Но что на самом деле имелось в виду — это ускользало от Лаванды. Иногда только на какой-нибудь из страниц встречалось вдруг что-то близкое и понятное — но не головой, не в виде мыслей и догадок, которые можно было бы озвучить, а только как ощущение, лёгкое прикосновение тонкого и невысказанного, но, несомненно, знакомого.
Она несколько раз украдкой взглянула на Феликса и, решив, наконец, что не сможет отвлечь его больше, чем он сам себя отвлекает, подала голос:
— Я нашла красивое стихотворение.
— Ну?
Лаванда продекламировала:
Блики солнца на листьях клёна!
Золотые пластинки на синей фольге!
И хотя скоро быть листопадной пурге,
Беззаботны вы — как знакомо!
Осень новая к нам спустилась.
Ярких красок так много в палитре её —
Цветопляска с грустинкой, наш смех и враньё,
Жизни страх и вся её милость.
И с таким удивленьем смотрим
На привычный полёт золотого листа,
Будто, в шквалах и буре пройдя сквозь года,
Уже бывшее мы не помним.
(На самом деле, она не смогла бы объяснить, насколько и чем в точности красиво именно это стихотворение. Она просто видела его раньше и обрадовалась, как старому приятелю).
— А, — Феликс оторвался от своей тетради, чуть улыбнулся. — Евгений Зенкин? Это не очень, на самом деле. У него есть получше.
Он вернулся было к записям — и снова быстро вскинул взгляд на телефон. Лаванда проследила за его движением и удивилась ему.
— Думаешь, они могут позвонить в такое время?
— Если случится какой-то форс-мажор, наверно, позвонят, — Феликс пожал плечами. — Я ведь даже не в курсе, что там сейчас происходит. Был бы интернет хоть на пять минут, можно было бы проверить. А так, случись что… — он прервался, нервно погрыз ручку, снова вскинул взгляд. — По радио действительно важного никогда не скажут, сама понимаешь.
«Тем не менее, оно у тебя почему-то всегда включено», — подумала Лаванда, но сказать этого вслух не успела. У окошка наверху раздался тихий тройной стук. После паузы — ещё раз.
Феликс мгновенно вскочил, потянулся к окошку и что-то попытался за ним разглядеть. Затем метнулся к двери, перед выходом на секунду остановился:
— Подожди… поговорить надо… кое с кем.
Он скрылся за дверью. Лаванда какое-то время смотрела ему вслед.
— Кое с кем, — задумчиво повторила она.
Если они не отойдут никуда в сторону, то, наверно, их прекрасно должно быть видно из окна. Конечно, это не очень хорошо — подглядывать без согласия… Но любопытство плевать хотело на всякие «не очень хорошо», любопытство подтолкнуло Лаванду придвинуть к окошку тумбу, осторожно забраться на неё и, встав на цыпочки, выглянуть на улицу.