Только войдя в комнату, он бросил быстрый цепкий взгляд на Лаванду. Феликс, нервно дёрнувшись, встал между ними.
— Это… — начал он.
— Ваша кузина Лаванда, я знаю. Успокойтесь, она мне не нужна.
Мужчина прошёл мимо Феликса вглубь комнаты, к окну, и там остановился. Ни на кого из них он больше не смотрел.
— Я понял, кто вы, — проговорил Феликс, следуя за ним ненавидящим и подозрительным взглядом. — Андрей Кедров, начальник охранки.
— Предположим, вы правы, — гость обернулся к нему. — Хотя эта должность называется несколько по-другому. В любом случае, я здесь не в этом качестве, а как человек, обладающий некими полезными сведениями о Софи Нонине.
Феликс принуждённо рассмеялся:
— Ах да, вы ведь ещё и доверенное лицо крысиной королевы, как я мог забыть.
— Послушайте, господин Шержведичев, — Кедров шагнул к нему вплотную, но смотрел не в глаза, а как-то мимо. — Я не буду сейчас притворяться и скрывать своё отношение: я считаю вас наидряннейшим человеком. Но отношения отдельно, а дела отдельно. И если вы взаправду способны что-то делать, а не только трепать языком… — тут Кедров поднял взгляд, и несколько секунд они с Феликсом смотрели в глаза один другому — два классовых презрения. — То у меня есть информация, которая может оказаться вам нелишней.
Он отвернулся и отошёл на несколько шагов. Феликс с сомнением смотрел на него искоса.
— И что за информация? — наконец произнёс он.
Кедров что-то обдумывал, глядя в сторону окна и тихо отбивая пальцами дробь по тумбе. Похоже, он тоже сомневался, сомневался почти мучительно.
— Я знаю, где вы можете найти Нонине в одиночестве, когда при ней не будет охраны и телохранителей, — заговорил он. — Я надеюсь, вы сумеете воспользоваться такой возможностью.
— Нонине без охраны? — Феликс вопросительно изогнул брови. — И вы считаете, я поверю?
— Можете не верить, дело ваше, — сухо заметил Кедров. — В конце концов, это надо вам, а не мне.
Феликс раздумывал, покусывая губы. Видно было, как в нём борются недоверие к «сволочи» и нежелание упустить единственный, может быть, шанс на победу.
— Но… — проговорил он медленно. — Вы же, наверно, не просто так собираетесь поделиться информацией. Вам же, наверно, нужно вознаграждение? Я так полагаю, денежное?
Кедров метнул в него быстрый оскорблённый взгляд:
— Поберегите подобные предложения для ваших партнёров. Такие вещи не делаются за деньги. Если вообще делаются, — он снова отвернулся к окошку. — Если считаете, что мне так просто прийти сюда и вот так её сдать… Когда мы были практически… Да ладно, что вы понимаете, — резко оборвал он сам себя и, не глядя на Феликса, приблизился к нему. — Северо-западный лес, платформа «Болотная», двадцать минут по лесной тропе, поляна с большим дубом и ещё пять минут вглубь чащи. Суббота, девять вечера. Вот, пожалуй, и всё.
Он решительно направился в сторону выхода.
— Подождите, — окликнул его Феликс. — Можно мне всё-таки узнать ваши мотивы?
Кедров обернулся:
— Мои мотивы вас не касаются. Участвовать в этом я не буду, мешать — тоже. Надеюсь, вы всё запомнили.
Уже когда он был в дверях, Лаванда вдруг подала голос, неожиданно даже для самой себя:
— Господин Кедров! А кем были вы с Софи? Вы… не договорили…
Кедров повернулся к ней с удивлением — впрочем, абсолютно беззлобным. Он, наверно, даже не думал, что это существо в углу вдруг заговорит.
— Друзьями, — сказал он. — Мы были друзьями, если вы, конечно, понимаете, что это такое. Но это было давно. Теперь волчонок превратился в крысу, и настали совсем другие времена.
У каменной стены, под маленьким окошком Софи непроизвольно потянулась к револьверу.
— Вот, значит, как, — яростно пробормотала она, ничего перед собой не видя. — В крысу.
Она несколько задержалась в этот вечер и вышла на слежку уже хорошо за полночь — как оказалось, очень вовремя.
Ай да Эндрю. Вот сейчас взять и пристрелить его, на месте, как взбесившуюся собаку. Чего проще.
«Так, не горячись. Оставь револьвер, — сказала она себе. — Так дела не делаются. Надо подождать до утра. И дальше спокойно — с толком, с расстановкой…»
Да, именно так. Софи кивнула и, поплотнее закутавшись в плащ из крысиных шкурок, унеслась прочь сквозь тьму.
Закрыв дверь, Феликс с насмешливым недоумением на лице развёл руками:
— Я не понял, что это было, — он покачал головой.
— Это предательство, — тихо произнесла Лаванда.
— Так, на секундочку, — Феликс подошёл к её лежанке и присел рядом. — Ты с нами или с ними?
— С нами, конечно. Но как-то это… не очень хорошо…
Феликс негромко рассмеялся.
— Опять моралите разводим? — он смотрел на неё снисходительно, но в глазах мелькало плохо скрываемое облегчение от того, что опасность миновала. — Ты просто идеалистка.
— Может, и идеалистка, — согласно, но твёрдо отозвалась Лаванда. — Но это всё равно предательство.
65
Друзьями… Да разве не все они были друзьями?
Кедров щёлкнул выключателем. Свет слабенько озарил его каморку. Молча встретила живущая здесь пустота. Она всегда встречала его после работы. Они были похожи и настолько уже породнились, что сложно было различить.
Кедров с минуту постоял посреди комнаты, оценивая обстановку, достал из секретера флягу. Сегодня можно. Сегодня, наверно, уже всё можно.
Прости, Софи.
Их было двенадцать — двенадцать уличных пацанов, кучкующихся по дворам и подворотням, и Волчонок — прибившаяся к ним девчонка, не пойми откуда взявшаяся впервые. Разумеется, она не имела никаких шансов на главенство, но прошло время — и именно Волчонок повела их, именно за ней они следовали.
Их было двенадцать — двенадцать повстанцев, мятежников, участников Сопротивления. Софи была их лидером, их негласным командиром, их боевым товарищем, их названой старшей сестрой.
Их было двенадцать — двенадцать людей Софи Нонине, вместе с ней наследовавших власть над новым, неведомым пока государством, которое только предстояло создать общими усилиями.
Где была точка излома, за которой всё пошло не так, а огненное колесо закрутилось со страшной силой, метая пылающие стрелы?
Может быть, это было той зимой… Кедров не раз думал об этом и иногда даже казалось, что он прав. Это был четвёртый год правления Софи Нонине, незадолго до первых и единственных перевыборов. Была очень холодная ветреная зима, и Софи сильно и долго болела. Может быть, дала о себе знать простреленная и так и не залеченная толком рука… Иногда, впрочем, Кедрову всё это представлялось одним большим спланированным представлением: очень уж ловко всё совпадало и служило дальнейшим планам Софи… Но нет же — он ещё раз вспомнил, как это было и что он видел — люди не могут так притворяться, этот человек действительно умирал.
…Нонине не выходила из своей комнаты уже несколько дней. Она никого не звала к себе, а сами они не решались зайти.
Вместо этого они тихо расхаживали по комнатам резиденции с торжественными и сдержанно-печальными лицами, будто говоря друг другу: вот видите, как. Они не разговаривали в полный голос и, конечно, не делали никаких заявлений — ведь формально ещё ничего не было ясно. Однако уже сходились по двое, по трое, шептались между собой, рассуждали — конечно, не всерьёз, конечно, только так, абстрактно говоря — но вот если бы… Мы же могли бы договориться, к примеру, вот так.
Для Кедрова всё это отчётливо отдавало мерзинкой. Он никогда не был поборником нравственности, но свои представления о долге и личной преданности у него имелись. И представления эти говорили, что это неправильно — под шепоток делить государство Софи, когда она сама, по-прежнему живая и всё ещё действующая правительница, не может помешать им.
Кедров всё же подошёл к двери её спальни и постучался. На стук не ответили. Дверь однако была не заперта. Поколебавшись, он всё-таки решился войти.
Софи лежала на кровати без единого движения. Глаза были закрыты, волосы — беспорядочно рассыпаны по подушке, лицо походило на восковую маску. Даже дыхания не было заметно.
Кедров присел на корточки возле кровати.
— Софи, — тихо позвал он.
Она не ответила.
— Софи…
Ну не могла же она сейчас взять и умереть.
— Софи! — окликнул он громче.
Она тяжело разлепила глаза. С минуту просто смотрела — видимо, пытаясь сообразить, кто перед ней. Наконец в её взгляде промелькнуло узнавание, и она охрипшим голосом выговорила:
— Попить дай.
Однако вскоре Софи неожиданно и довольно быстро пошла на поправку. Шёпот среди пар и троек, конечно, сразу прекратился, и все сделали вид, будто ничего такого и не было. Через неделю, проводя собрание в их узком кругу, Софи держалась уже твёрдо и уверенно, разве что была чуть бледнее, чем обычно, и чуть официальнее.
Внутренние враги, — впервые сказала в тот раз Софи. Вы их не замечаете, зато я прекрасно вижу. У нас очень много внутренних врагов. И они куда ближе, чем можно подумать.
Я должна быть уверена, что могу положиться на каждого из вас, — сказала Софи, оглядывая их всех, стоявших вокруг. — Должна знать точно, что если попрошу прикрыть меня с тыла, то не получу ножа в спину. Не подавайте мне повода сомневаться в вас.
И они обещали, что не подадут.
Пожалуй, это было одно из последних собраний, где присутствовала вся их старая сплочённая компания проверенных друзей.
Быстрицына, Эппельгауза и Тортурова судили по обвинению в госизмене, совершённой незадолго до окончания южной войны. Вдруг выяснилось, что эти трое на самом деле поддерживали контакт с местными сепаратистами и хотели, объединившись с ними, свергнуть власть Нонине и разрушить страну. Дело около года не сходило с главных полос газет и шло медленно и показательно, на публику. Для Тортурова и Эппельгауза оно кончилось пожизненным заключением, и больше о них не слышали (не исключено, что они уже успели отбыть его). Быстрицына же — курчаво-чёрного и большеглазого Макса Быстрицына — таскали по разным заседаниям ещё около полугода, затем его следы затерялись. (Похоже, с ним у Софи были личные счёты. А может, и нет).