— Так, значит, Софи, — Лаванда опустила глаза. — И это из-за вчерашнего разговора?
— Не исключено. Я даже не удивлюсь, если «потери среди ближайшего окружения» — это тот самый Андрей Кедров, — Феликс о чём-то задумался. — А ведь если она за это его кокнула и он действительно говорил правду… То, возможно, мог стать не таким уж плохим человеком.
Лаванда нахмурилась: как-то слишком уж быстро определял он людей в «хорошие» и «плохие», исходя исключительно из того, помогали они ему или наоборот.
— А как нам быть с конференцией? — вспомнила вдруг она. — Вдруг там действительно будет что-то важное?
— С конференцией… — протянул он. — С конференцией, похоже, что придётся идти.
Он поймал удивлённый взгляд Лаванды и закивал:
— Да, я понимаю, что это всё равно что лезть в пекло… Тем более, если устранила она действительно Кедрова и именно за это, а не за что-то другое, то это ведь означает, что и весь наш вчерашний разговор ей известен. А если так, то мы с тобой фактически под прицелом, сестрёнка, — Феликс взглянул на неё с несвойственной ему серьёзностью, даже как будто с грустью. Быстро добавил. — Ты, впрочем, можешь не ходить.
— Нет, я пойду, — Лаванда быстро закивала.
— Пойдёшь… Хорошо. Мне, конечно, не следовало впутывать тебя во всё это… Но, кстати, мел по-прежнему при тебе.
68
Софи ещё раз сняла трубку телефона.
— Китти, зайди ко мне.
Времени как раз прошло достаточно для всего пути от студии в штабе связи до резиденции. И правда, одна минута — и Китти со стуком вошла, смотря на Софи с внимательной готовностью.
— Садись и пиши, — Нонине кивнула на бумагу и ручку на секретарском столе, сама же отошла к окну. — Записывай, что ты сейчас скажешь во вступительном слове.
Конференции, на которых Софи присутствовала лично, обычно начинались с выступления Китти, которое как бы предваряло речь правительницы и готовило к её словам. Не стоило делать исключения и на этот раз. Помимо прочего, Софи не слишком хорошо себя чувствовала и надеялась дождаться улучшения, прежде чем выступать перед публикой.
Она подумала над формулировками, глядя в окно, где только начинал рассеиваться дым и с силой пытались пробиться сквозь него солнечные лучи. Слова с трудом примыкали друг к другу, они были расплывчаты, рыхло рассыпались и никак не хотели передавать то, что имела в виду Софи. Это, наверно, из-за тяжести в голове, изнутри давящей на стенки висков и переносицы.
— Во-первых, — начала Софи. — У нас стало ещё больше внутренних врагов и маскируются они куда лучше. Масштабы столь велики, что требуют быстрых и радикальных действий. Во-вторых, эта опасность устранима, но я буду вынуждена действовать жёстко. Любая критика этих действий в любой форме, включая двусмысленности и намёки разной степени прозрачности, будет автоматически приравниваться к подрыву авторитета действующей власти и пресекаться на корню. К устным разговорам это тоже относится. В-третьих, с завтрашнего дня начнутся рейды по квартирам с целью поиска улик, доказывающих причастность к антиправительственной деятельности. Наличие таких улик повлечёт за собой привлечение к суду по статье… по статье…
Она закрыла глаза, потёрла лоб между бровей. Всё плавало в голове и не давало сосредоточиться.
— Госизмена, — вспомнила Софи. И уже быстрее и менее отчётливо, как необязательное дополнение, добавила. — Насколько что там доказывает, будем определять в частном порядке, разумеется. Я лично буду.
Она обернулась на Китти. Та всё записала и снова внимательно смотрела на Софи.
— Ну, ты, конечно, не так им это скажешь. По-другому, чтоб им понравилось. Ну, придумаешь, как.
Китти кивнула.
— Да, и ещё, — вспомнила Софи. — Все блокпосты по границе города должны быть в полной боевой готовности. Из Ринордийска никого не выпускать. И не впускать, соответственно.
— В случае попытки бегства? — уточнила Китти таким тоном, будто речь шла о том, сколько ацетонового растворителя нужно заказать.
Софи мрачно посмотрела на неё, задумалась, отвернувшись к окну.
— Уничтожать, — наконец кинула она и, заметив, что Китти записывает, добавила. — Это не надо писать.
— Простите, — Китти быстро зачеркнула последнюю строчку.
— Это ты им лично скажешь, — с недоброй улыбкой Софи приблизилась к её столу. — Позвонишь и скажешь.
Китти спокойно подняла глаза:
— Будет сделано.
Софи остановилась и, будто только увидев, придирчиво окинула её взглядом.
— Китти, а почему ты в красном платье? Ты в нём выглядишь, как шлюха.
— Потому что конференция проходит без камер, Ваше Величество, и в таких условиях необходимо, чтоб говорящего было видно и из задних рядов.
— А, да, — Софи закрыла глаза и потёрла лоб. — Конференция же…
Открыв глаза снова, она посмотрела на Китти уже с усталым раздражением.
— Ладно, дай сюда, подпишу.
Подписывать собственные указания она начала с тех пор, как несколько раз не смогла вспомнить точно, когда и при каких обстоятельствах появились хранившиеся в её сейфе бумаги. На всякий случай, чтоб быть уверенной.
Дважды поставив свою завитую подпись — у самих тезисов и у последних зачёркнутых строк для надёжности — Софи вернула листок Китти.
— Свяжись с общественностью, секретарь! — она насмешливо улыбнулась.
— Да, Ваше Величество, — кивнула Китти и вышла из кабинета.
Пройдя несколько метров от двери кабинета Нонине, Китти подалась чуть влево и слегка прислонилась к стене.
Тяжёлый день. Сначала Кедров, теперь это… Китти вдруг очень захотелось всего этого не видеть.
«Так, прекрати истерику», — сказала она себе тем жёстким и холодным голосом, который всегда звучал у неё в голове, но которым она почти никогда не говорила с другими людьми. Полчаса до конференции — за это время приведи себя в порядок, а дальше всё должно быть безупречно, как всегда.
Она подняла голову и быстрым чётким шагом пошла вперёд по коридору, до конца которого успела выпрямить спину, расправить плечи и нацепить на лицо неизменно милую улыбку «первого диктора страны».
69
Турхмановский парк был совсем другим сейчас, в начале мая. Не только потому, что здесь теперь ходили толпы людей: деревья озеленились, расправились в воздухе пышные кроны и, сливаясь на расстоянии в зелёную дымку, бросали вниз бархатную тень. Деревья будто бы помнили всё, что прошло под ними, и знали, что будет дальше, но им это было совсем всё равно…
Лаванда и Феликс расположились возле Дворца Культуры, прямо у его парадной лестницы. Лаванда, устав от долгого ожидания, сидела на парапете и разглядывала всё вокруг, Феликс стоял рядом и думал о чём-то своём.
Было около часа до начала конференции, и людей собралось, по-видимому, ещё не так много. По крайней мере, здесь, у старого и всеми покинутого здания, пока были только они двое. Лучше всего прятаться в толпе, — так сказал Феликс, — но это уже позже, когда они скучкуются и всё внимание будет обращено на Нонине. Пока же лучше не светиться.
По воздуху начинали разливаться сумерки — самые ранние, прозрачные, которые едва притрагиваются мягкой кисточкой. То было тепло, то вдруг прохладный ветер, скользнув по открытым плечам, заставлял вздрагивать и ёжиться. Он накрывал густым обволакивающим запахом сирени.
Если прищуриться и смотреть не прямо, можно увидеть даже, как по дорожкам парка, вокруг Дворца разгуливают нарядно одетые парочки — дамы в вечерних газовых платьях, джентльмены в смокингах, с манжетами и бабочками… Они скользят лёгкими тенями забытой сказки, играют в графинь и герцогов, баронов и маркиз. И они танцуют — танцуют под звуки старинного вальса. И если прислушаться, уловишь простенький, но завораживающий мотив, он сохранился и по сей день и часто играет в музыкальных шкатулках. Можно даже разобрать часть слов, что нанизываются на мелодию, как бесконечная гирлянда.
«В Ринордийске всё спокойно,
Мерно башенка звонит,
Свои волны так привольно
Речка под мостом струит».
— Феликс?
— Мм?
— А как может звонить башенка?
— Ты про песню? Это о Часовой башне на Главной площади. Каждый раз в ровное время часы звонят, это имеется в виду.
Его что-то беспокоило, что-то, чем он не счёл нужным делиться, и Лаванда решила, что не стоит его отвлекать.
«В Ринордийске всё спокойно,
Всё о мире говорит.
Почему же сердцу больно?
Почему оно не спит?»
Пары кружились, почти невесомые в призрачном полусвете парка, менялись местами, мелькали белые подолы платьев… И музыка разлилась с сумерками и сиренью, чуть печальная, красивая — как могут быть красивы последние светлые деньки, когда уже точно знаешь, что они сейчас закончатся.
«В тишине полночной сада
Поменялись явь и сон.
Посмотри, как звездопадом
Озарился небосклон».
Кто-то сидел здесь вот так же, на этом парапете, много лет назад, и ждал чего-то, ждал с тревожным нетерпением, и думал о чём-то, и о чём-то мечтал… Но кто и о чём?..
«Загадай скорей желанье,
Пусть не сбудется оно,
Но до тех дойдёт посланье,
Знать кого не суждено…»
В мелодию откуда-то влился, а потом и заглушил её шум мотора. Кто-то остановился у ворот.
— Приехали, — сказал Феликс.
— А? — Лаванда вздрогнула и испуганно огляделась. — Кто? Зачем?
Феликс посмотрел на неё со снисходительным удивлением.
— Где-то витаешь опять? Кортеж подъехал, сейчас конференция начнётся.
— Аа, — она быстро и охотно закивала. — Да, точно, конференция.
— Так пойдём?
— Пойдём, — Лаванда торопливо соскользнула с парапета и последовала за Феликсом, держась несколько позади.
Народ толпился у высокого деревянного помоста, на котором была установлена пышно украшенная трибуна. Здесь вообще всё было украшено: деревья и столбы фонарей увесили красными букетиками гвоздики, гвоздика же плавала в фонтанах, которые теперь-то заработали на полную мощность. Струи воды взмывали в воздух и орошали деву и мантикору, и те блистали в лучах вечернего солнца, представляясь уже скорее не противниками, а двумя сторонами одного. И было шумно: оркестр разбрасывался трещащими звуками, совсем как фонтаны — брызгами воды, шёпот и шелест толпы мешался с ними, всё тонуло в блеске и гвалте.