От томительного ожидания чуть ломило виски, и, когда в переулке послышалось лошадиное фырканье и шелест полозьев по льду, Рух почувствовал облегчение. А ведь все висело на волоске. Впрочем, ничего необычного. Да впрочем, оно и сейчас не перестало висеть… Два возка замерли в темноте, похожие на огромные, выше человеческого роста, гробы. Из первого вышли две темные фигуры, из второго три и помогли спуститься четвертой, огромной и тучной. Шетень пришел. Не мог не прийти.
– Доброго вечерочка! – Рух беспечно помахал палочкой.
– Ничего доброго. – Шетень, одолев десять шагов, дышал загнанной лошадью, обвиснув на руках у своих умрунов. – Ты что себе позволяешь, упырь?
– Мне нужна безопасность, – усмехнулся Бучила. – Поэтому мой гонец и позвал тебя на встречу в нейтральное место. И ты явился по первому зову какого-то приблудного упыря, и знаешь почему? Тебе нужна статуэтка. Очень сильно нужна.
– Где она? – выдохнул Шетень.
– Деньги принес?
– Принес. Ивор, покажи.
Умрун, замерший у колдуна за спиной, выступил вперед и тряхнул кожаными мешками. Сладкий звон серебра было не спутать ни с чем.
– Три тысячи гривен, – подтвердил Шетень. – Как ты и просил, жалкое ничтожество. Но даже если ты каким-то чудом с ними отсюда уйдешь, я тебя поймаю, расплавлю что там останется и залью тебе в глотку, слышишь, упырь?
– Если бы каждый желавший мне смерти держал свое слово, я бы уже умер раз примерно пятьсот, – отмахнулся Бучила. – Каких-то жалких три тысячи. Реальная стоимость этой хреновины минимум в десять раз больше. Полагаю, это была одна из самых ценных вещей в коллекции Кондрата Дербыша, также известного как Костоед.
– Дербыш обыкновенная посредственность, дилетант. – Шетень пренебрежительно фыркнул. – Его удел резать глотки. Тащит все, как ворона в гнездо, ни системы, ни смысла. Я просил продать, но этот напыщенный идиот отказал. А отказов я не терплю. В любом случае этот дурак не понимал, чем владел.
– Дурак, говоришь? – Из пролома в стене заброшенного склада выступил человек. Высокий, поджарый, с завитыми усами и хищным лицом. За ним выходили люди, еще и еще, всего около дюжины. Те самые, пахнущие водкой, железом и порохом. Собранные, настороженные, похожие на диких зверей. Среди них Рух опознал одноглазого и еще двоих участников давешних сумасшедших гонок по городу. Банда Костоеда как она есть. Куранты на Часозвоне принялись отбивать двенадцать, и каждый удар сопровождался ревом разгулявшейся, подогретой вином и пивом толпы. Один, два, три…
– Кондрат? – удивился Шетень, жирные щеки предательски затряслись.
– Не ожидал? – скрипучий голос Дербыша ничего хорошего не сулил. – Я тут послушал твои интересные речи. Какая же ты все же тварь, колдун. А я был к тебе добр, вел с тобой дела, пустил в свой дом. И так ты мне отплатил?
Семь, восемь, девять…
– Кондрат, послушай. – Шетень вскинул пухлую руку, и Бучила мог поручиться, что это был жест примирения, но никто разбираться не стал. Чародей был чересчур резок, и взвинченные люди Дербыша приняли это угрозой.
Двенадцать!
Разом пальнули с десяток стволов, и грохот выстрелов утонул в канонаде полыхнувшего фейерверка. Черное небо расцвело огромными шарами зеленых, желтых и алых огней. Умруны успели заслонить хозяина, но Шетень все равно схватил жирным пузом несколько пуль и сдавленно заорал. Грохнули новые выстрелы, клубами поплыл едкий пороховой дым. Два умруна упали, выплескивая на снег темную кровь. Люди Костоеда, по всему видать, подготовились и разили полумертвяков серебром. Воздух вдруг стал колючим, словно наполнившись тысячами мелких иголок. Рух вскочил и пригнувшись бросился бежать вдоль стены, отлично знакомый с признаками творящегося колдовства. Успел как раз вовремя, у троих бандитов головы вдруг разлетелись, как подгнившие тыквы, окатив все вокруг кровью, костями и кусками мозгов. Шетень пришел в себя.
– Режь! – страшно заорал Костоед, выхватил короткий широкий тесак и увлек своих в стремительную атаку. Им навстречу кинулись уцелевшие умруны, сбрасывая черные развевающиеся плащи и обнажая свою страшную сущность, плату Сатане за посмертную жизнь – щупальца, когти, клешни и костяные мечи вместо рук. Столкнулись с матерным воплем и криками, кто-то успел выстрелить в упор, залпы фейерверка залили поле боя сине-зеленым огнем. По всему Новгороду рвались шутихи и петарды, возле Кремля гулко били холостыми крепостные орудия. В небе набух и с треском лопнул фиолетовый шар, разбросав снопы пламенеющих искр. И под этим сияющим всеми цветами радуги небом люди и нелюди с упоением резали друг дружку позади темнеющей громады Воронецкой мануфактуры.
Рух благоразумно обошел кровавое побоище стороной и устремился к дыбящимся в темноте возкам, на ходу вытягивая из-под шубы пистоль. Лишь бы успеть! Экипажи как раз начали разворачиваться, орали кучера, щелкали хлысты, фыркали и били копытами кони. Неужели решили бросить хозяина? Ясное дело! Теперь Рух был точно уверен, что в одном из возков скрыто главное сокровище колдуна. И именно это сокровище спасали верные слуги.
Бучила заскакал бешеным зайцем, ломая наст и черпая полные сапоги. Беги, сука, беги! Он поднажал из последних сил и успел вскочить на подножку уезжающего первым возка. Кучер, молодой детина со странно блестящими глазами, недоуменно вскрикнул, и Рух ударил его стволом прямо в раскрывшийся рот. Кучер подавился выбитыми зубами и снопом повалился на укатанный снег. Бучила спрыгнул и рванул дверь на себя. В возке было пусто.
Приглушенно бахнуло, вылетело выбитое стекло, правую щеку опалило, словно огнем. Бучила отскочил и увидел позади вторую повозку, кучер с перекошенной рожей торопливо перезаряжал короткий мушкет. А вот это вот ты, братец, конечно, зря! Рух в два прыжка сократил расстояние и пальнул чуть не в упор. Тяжелая пуля угодила кучеру в грудь. Он харкнул кровью и обмяк.
Бучила подскочил к возку, дернул ручку, но открывать не стал, вихрем обежал повозку сзади и распахнул дверь с другой стороны. Внутри, пялясь на противоположную дверь, сидел закутанный в шубу тот самый светловолосый отрок, которого Рух видел в доме у Шетеня. Пустышка.
Парнишка повернул голову на шум и тихонько спросил:
– Ты кто?
– Красавчик в охерительном пальто. – Бучила ухватил его за воротник и дернул наружу. Пустышка не проявил ни страха, ни волнения, ничего. Глаза остались пусты. Человек и в то же время не человек. Таких и убивать не грешно.
Рух вытащил второй пистоль и прострелил парнишке башку. Пока все складывалось просто отлично. А нет, не все. Он повернулся и увидел саженях в пяти от себя умруна. Тварь застыла, чуть покачиваясь и орошая черной кровищей утоптанный снег. Левая рука – обычная, как у людей, висела плетью, надрубленная чуть выше локтя. Вторая – кривая иссохшая лапища с длинными когтями вместо пальцев – сжималась и разжималась, невольно притягивая внимание. Славная битва при Воронецкой мануфактуре закончилась, от Костоеда и его людей остались куски окровавленного мяса, оторванные руки и горы дымящихся на морозе кишок. Снег превратился в кровавую кашу. Умрун уцелел только один, раненый, ослабевший, но все еще достойный противник. Даже более чем. Особенно с учетом, что пистоли разряжены и из оружия остался только топорик с ухватистой рукояткой из коллекции того же Альферия Францевича, дай бог ему здоровья и хорошей жены. В небе не переставая рвались разноцветные огненные шары. Сука, мать его, какая же будет красивая смерть…
Умрун издал надсадный хрип и сдвинулся с места, подволакивая левую ногу. Рух мельком оглянулся, прикидывая путь к отступлению, а когда повернулся обратно, увидел, как за спиной чудовища, из наметающей с крыши склада пурги, выступили несколько едва различимых теней. Ударили выстрелы, и умрун, дико взвыв, рухнул плашмя. Тени задергались, заголосили, захохотали, и Рух увидел подошедших из темноты чертей. Первым, насвистывая веселый мотивчик, шел Бастрыга в своем шикарном рединготе и мягкой кепке-шотландке на рогатой башке. В одной руке дымящийся пистолет, в другой – заполненная наполовину бутыль.
– Здорово, упырь! – крикнул он. – С Новым годом, етить тя в дышло!
– Здорово, рожа поросячья, – отозвался Бучила. – С Новым годом. У меня тут для тебя подарочков воз. Вот этот умрун из тех, кто ваших убивал.
– Этот? – Бастрыга навис над копошащимся умруном. Пули перебили страшилищу ноги и, скорее всего, повредили хребет. Умрун сдавленно рычал и царапал когтями окровавленный снег. Черти, числом в шесть пятаков, вооруженные, как на войну, и запасшиеся бутылками на целую роту, окружили его неплотным кольцом. Загомонили все разом:
– Во урод какой.
– Чего разлегся, тварь?
– Рохля, пни по яйцам его.
– Иди на хер, он меня цепанет.
– Трус поганый.
– Кто трус? Кто трус?
– Так, тихонько, господа. – Бастрыга прекратил балаган, вытащил из четверти пробку, сделал добрый глоток и протянул Руху.
Бучила отказываться не стал и принялся пить, словно воду, пока не почувствовал, как глаза лезут на лоб, а в животе разрастается адское пламя.
– Спирт? – Он откашлялся и вернул бутылку владельцу.
– Вкусный, да? – закивал Бастрыга и принялся поливать умруна. – Давайте, господа, не жалейте для нашего нового друга.
Господа, ряженные в засаленные пальто, жилетки и котелки, воняющие псиной и табаком, восторженно заржали и завопили, щедро поливая умруна из бутылей.
– Ну вот, с праздничком, красавец ты мой. – Бастрыга чиркнул спичкой и превратил умруна в пылающий синим пламенем шар.
– Теперь главный подарок. – Рух увлек чертячьего предводителя за собой. – Сука, да где же он? Ага, вот.
Шетень лежал в сугробе, устремив глаза в звездные небеса. На жирных щеках намерзли сопли, слезы и кровь. Он держался руками за пузо, пытаясь остановить багровые струйки.
– О, колдун траханый! – изумился Бастрыга. – Вот уж не ожидал!
– Как дела, Шетень? – мило улыбнулся Бучила.
– Думаете, ваша взяла? – Шетень кашлянул кровью. – Веселитесь пока. Мы еще встретимся.