Но подленького удара в спину не последовало. Позади раздался сдавленный всхлип. Рух развернулся и увидел жирного, приземистого, почти квадратного бунтовщика с белым черепом, намалеванным на бородатом лице. Он давился хрипом и хватался за вскрытое горло руками, больше похожими на свиные окорока. А за ним застыла побелевшая Серафима, сжимающая окровавленный нож. Вот так сюрприз! Удивляться было некогда, поток нападавших иссяк, каменный пол выстлали вперемешку раненые и мертвецы. Отовсюду неслись стоны, хрипы и причитания. Запах крови и дыма был так густ, что можно было вешать топор. Большинство источников света погасло в разыгравшейся кутерьме, и подземелье тонуло в колыхающейся, живой темноте.
– Граф! Граф! – заорал Бучила.
– Тут я, – слабенько отозвался Нальянов.
«Слава богу, живой», – с облегчением подумал Рух. Сейчас для полного счастья не хватало бы только, чтобы граф окочурился, разрушив последнюю надежду на приемлемое завершение этой истории.
– К подземному ходу, быстро! – крикнул Бучила, прекрасно понимая, что совсем скоро тут будет не протолкнуться от подоспевших на шум и крики бунтовщиков.
– Раненые тут, – из полутьмы выплыло костлявое лицо Нальянова. Граф безвольно обвис на руках у слуги с рассеченным лбом. Кусок сорванной кожи с волосами сполз на щеку, превращая человека в страшное чудище.
– Ну и чего ты предлагаешь, на себе их тащить? – спокойно спросил Рух.
– Добить надо тех, кто не может идти, – прохрипел Нальянов, – иначе от разбойников примут самую лютую смерть.
– Добрый ты мужик, граф, – восхитился Бучила. – Но давай-ка в следующий раз, некогда нам. Иначе все в скорости примем эту самую лютую смерть. Веди, граф!
Нальянов, матерясь и постанывая, похромал в темноту, опираясь на плечо слуги, за ними Рух и все, кто еще мог хоть как-то идти. Кишка очередного бесконечного коридора вывела в небольшую комнату с низким сводчатым потолком. Граф устремился к противоположной стене, зазвенел связкой ключей, рывком распахнул низкую, узкую, совершенно неприметную дверь и захрипел:
– Сюда, сюда…
Рух пригляделся. Вниз, в кромешный мрак, сбегала каменная лесенка с окатанными временем и влагой ступенями. Будет здорово, окажись там уютненький тупичок…
– Идите, идите! – прохрипел граф. Со всех сторон, из коридоров и отнорков, неслись топот и крики. – Через сто саженей ход выведет в лес, в овраг.
– Так, пошли, не задерживай! – Бучила схватил подвернувшегося под руку слугу с лампой за шиворот и рывком отправил в открытую дверцу. – Не суетиться, смотреть под ноги!
Народишко послушно кинулся наутек.
– Петр, проводишь их, ты тут все знаешь. – Нальянов подтолкнул неотступно маячившего рядом слугу. – И это, саблю мне оставь, свою-то я потерял, растяпа этакий.
– Барин, да как же, да ка… – растерялся слуга и тут же осекся.
– Пошел отсюда, сказал, – оборвал граф и вырвал саблю. – Прощай, Петр. И ты, Заступа, прощай.
– Может, с нами? – на всякий случай спросил Бучила. Выбор старого вояки его нисколько не удивил. Как он там говорил? «Я ни разу не отступал»? Ну да, теперь и нечего начинать.
– Мне все одно – конец. – Нальянов поморщился. Кровь из раны в боку выплескивалась потоком. – А так, глядишь, успею забрать с собой хоть одного. Или пару. Проваливай, Заступа. Как спустишься, отсчитай четыре столба и этот, четвертый, сноси. И сразу беги, так как ни в жизни не бегал, за тобой обвалится все, и эти суки вас не достанут уже. Я бы и отсюда мог, да силенок не хватит. С богом.
– Прощай, граф, – кивнул Рух и последним устремился на лестницу. За спиной хлопнула дверь, лязгнул замок. Граф Нальянов остался капитаном на своем гибнущем корабле.
Внизу мелькали тени и свет, слышались тихие голоса. Бучила поскользнулся в потемках и едва не упал, схватившись за сырую кирпичную стену. Еще не хватало кубарем сверзиться под ноги подопечным. Явление во всей красоте, мать его так. Не оберешься стыда. Его встретили настороженным молчанием и застывшими мертвыми лицами. Люди толпились на крохотной площадке с единственным проходом в стылую темноту, шириной едва в пару локтей. Щас отсев толстяков произойдет…
– Чего стоим, кого ждем? – нарочито весело спросил он. – Ходу, друзья мои, ходу! Вихрем!
– А Михаил Петрович где? – растерянно спросил один из немногих выживших слуг.
– Остался задницы нам прикрывать, – сообщил Рух. – То ли герой, то ли дурак, то ли смерти заждался. Одно другому разве мешало когда? Все, не до разговоров, бегом!
Люди устремились в узкий проход, Бучила выждал немного и бросился следом. Где эти столбы драные? Ага, вот. Просмоленное бревно подпирало низкий, опасно нависающий потолок. Склизкое, лоснящееся, поросшее едва заметно светящимся мхом. Сука, мох. Только его и не хватало еще. Дальше столбы пошли через каждые десять шагов. Рух насчитал четвертый, уперся в стену спиной и надавил что было сил. Левая рука, отведавшая разбойничьей дубины, только мешала, не поднимаясь и обвиснув, как тяжелая мокрая тряпка, оттого рывок вышел курам на смех, столб даже не шелохнулся. Да твою же мать! Пальцы погрузились в противный, покрытый липкой слизью мох. От такого не жди никакого добра. Рух знавал одного копаля, грабителя древних могил. Так тот тоже вляпался в какой-то задристанный мох. Вроде ничего страшного, да только дней через десять руки копаля начали обрастать точно таким же мхом и избавиться от напасти не получалось, чего он только не пробовал: и к знахаркам ходил, и в церкви молился, и мазей всяких ведерко извел, и огнем прижигал. Через месяц весь покрылся черным мхом, загнил и помер в мучениях. Вот тебе и мох. В наше время ничего ручонками трогать нельзя…
Рух прекратил попытки и навалился на столб всем весом, здоровым плечом. Давай, миленький, давай… А если обсчитался и не тот столб? Математика не самая сильная сторона. Вот будет потеха… Опора вдруг дала слабину и сдвинулась с места. Над головой подозрительно затрещало. Нет, та опорушка, та. Столб провалился, и Бучила едва не упал следом за ним, с трудом удержался на ногах и опрометью кинулся по коридору, нещадно обдираясь о стены. Позади глухо ухнуло, словно вздохнул великан, пол под ногами заходил ходуном. Рух кинул взгляд за спину. Потолок, насколько хватало глаз, медленно оседал, оставшиеся столбы ломались, как спички, не в силах выдержать массу земли. Еще мгновение, и вся начальная часть подземного хода обрушилась. Оставалось надеяться на мастерство неизвестных строителей, иначе весь коридор грозил превратиться в натуральнейший склеп. И не хотелось думать, что будет с бедным вурдалаком, приваленным десятком берковцев [2] глины и каменных валунов. Интересно, сдохнешь с тоски и обиды или будешь тыщу лет землю несоленую жрать? Надо бы на досуге выяснить этот вопрос… По слухам, вурдалаки в могилках сотни лет могут живехоньки пролежать, и не дай божечки кому раскопать. Дюже злой выбирается из заточения вурдалак. И голодный прежде всего…
Строители, на счастье, все же не подвели, и нора обвалилась только там, где положено, наглухо отрезав дорогу возможным преследователям. А таковые бы точно нашлись. Хитро задумано. Недаром граф упомянул, что и из поместья можно такое проделать. Даже если вражины разыщут подземный ход и попытаются незвано-негаданно явиться на огонек, их ждет до крайностей неприятный сюрприз. Надо бы дома что-то подобное смастерить…
Узкий ход резко свернул налево. Огоньки отступающих основных сил маячили далеко впереди. Определенно, самое шустрое животное – это спасающий свою никчемную жизнь человек. Вона как улепетывают, хоть бы одна сука спохватилась, что куда-то запропастился героически раненный вурдалак. Неблагодарные сволочи. Потолок становился все ниже и ниже, и скоро пробираться пришлось, согнувшись в три погибели, то и дело скрябакаясь головой. В рожу вдруг ударил поток прохладного свежего воздуха, разогнав прель и затхлость подземного хода. Огоньки потухли, и Рух увидел среди кромешной тьмы светлеющее пятно. Через мгновение он пробкой вылетел из подземелья, едва не столкнувшись с мнущимся на выходе мужиком, и оказался в неглубоком овраге, густо заросшем папоротником и мохнатым хвощом. Над головой дыбились огромные елки, свесив с обрывистых склонов бородищи цепких корней. Среди ветвей проглядывали редкие звезды. За спиной зияла распахнутая, совсем крохотная, неприметная дверь, тщательно скрытая среди зарослей крапивы и бузины. Бучила захлопнул ее и понимающе хмыкнул. Снаружи дверца была обшита обомшелой сосновой корой. Днем в шаге пройдешь – не разглядишь. Где-то совсем рядом мелодично журчал ручеек и пищали оголодавшие комары. Скверня сменила цвет и заливала окрестности ядовитым бледно-зеленым сиянием.
Люди сбились в кучу, как овцы, слышалось тяжелое, надсадное дыхание. От запаха страха и пота кругом шла голова.
– Здесь ждите, – тихонько приказал Рух и полез по склону, осыпая песок и хватаясь за скользкие корни. Левая рука все так же не слушалась. Да чего с ней, черт побери? Разбираться с непослушными конечностями было некогда, Бучила спешил оглядеться вокруг и хоть немного сориентироваться. По прикидкам, потайной ход увел от поместья не особенно далеко.
Так примерно и вышло. Он с трудом вскарабкался наверх и с пригорка, саженях в полстах, увидел усадьбу. Вовремя утекли. Левое крыло барского дома горело, выбрасывая в темное небо клубы дыма и снопы оранжевых искр. Из окон летела мебель, посуда, картины, охапки одежды и прочая ерунда. Пожарная команда из озверевших бунтовщиков с матерными воплями и криками спасала хозяйское добро. В парке и перед домом было не протолкнуться от вооруженных, возбужденно галдящих, размахивающих факелами людей. На глаз сотни две, а может, и три, беснующихся, словно черти в аду. И разрастающийся пожар добавлял картине нужные краски. От нестерпимого жара лопались стекла, пламя гудело и через окна захлестывало на крышу.
За спиной затрещало, Рух скосил глаза и увидел взбирающихся по склону Серафиму с Аленкой.