– Мне идти некуда, – отозвалась Лизавета. – Куда я уйду? Раненые у меня, и матушку я не брошу. И Софью, хоть и злюка она.
– И на хера тебе это все?
– Раньше не знала, а теперь знаю, – обезоруживающе улыбнулась Лизавета. – Ты вот сказал «авось поживешь». Но знаешь, тут, с «Детьми», я как раз впервые живу. По-настоящему, и как хочется мне. До встречи с адамчиками кто я была? Оборванка, нищенка, сирота, с малолетства за кусок хлеба торгующая собой. Счет потеряла, сколько к бабкам ходила, ребеночков вытравлять. И все равно двоих родила и прикопала тайком. Двоих, слышишь, двоих. И совесть не мучила, отмерло все. В эту жизнь ты мне предлагаешь вернуться? Нет уж, благодарю. – Она дурашливо поклонилась, и Рух на мгновение увидел ту самую маленькую бродяжку, раздвигающую ноги за хлеб. – А «Дети» приютили, и никто худого слова мне не сказал, – горячо продолжила она, – впервые за всю мою распоганую жизнь. Тут и правда все равны, нет господ, нет богатеев, никто не держит силком. И пускай никакого Рая не будет, я счастлива, понимаешь? Ради этого можно и умереть. И обратно мне пути нет.
– Тогда прощай, Лизавета. – Рух посмотрел в лихорадочно блещущие глаза. – Удачи тебе. И если ты умрешь счастливой, знай: я буду завидовать.
Он повернулся и быстро пошел прочь от этого места и этих людей, пытавшихся создать Рай, а построивших собственный Ад.
Утра ждали с затаенной тревогой, но страшное случилось, едва непроглядная ночь пошла на излет. Рух, карауливший на Рядковских воротах, увидел, как в бунташном лагере один за другим потухают последние редкие огоньки. Обрушилась вязкая тишина, а потом за Мстой в черном лесу завыл одинокий волк, и ему разноголосо вторили огромные стаи, предчувствуя близкий пир на груде истерзанных тел. И тогда Бучила увидел людей. Подсвеченные ночным зрением, они двинулись от излучины сквозь мрак и туман, словно сотни беспокойных умертвий потекли с древних курганов к человеческому жилью. Обещание ждать ответ до рассвета было забыто. А скорее, его никто и не собирался держать.
– Вставай. – Рух легонько пнул сладко похрапывающего Фрола под бок. Пристав недовольно фыркнул и отмахнулся, как от назойливой мухи. Вот чудак-человек, войско вражинское под стеной, а он спит и горя не знает!
– Тревога, блядь, – чуть повысил голос Бучила. – Слышишь меня?
– Чего? – Якунин подскочил. – Кого? Где?
– Бунтари идут, – сообщил Рух, вытащил яблоко и смачно куснул.
– Куда?
– С девками в баню. Штурмовать нас идут, куда же еще? – Рот свело страшной кислятиной, и Бучила выплюнул недожеванный кусок. Вот же гадость какая.
– Ох, м-мать. – Фрол приник к бойнице и разочарованно сообщил: – Не видать ни хрена.
– Ночью такое бывает. Но я-то вижу: представляешь, сколько пользы от меня одного? Запомни, как награды и чины начнешь раздавать. Идут, и много их. Первые уже через Постников овраг перешли. Поднимай людей.
– Началось, значит. – Фрол мигом сбросил остатки сонливости, наклонился к люку и тихо скомандовал: – Акимка? Не спишь, сукин сын? Передай по пряслам, враг на подходе, пусть к сече готовятся.
Внизу испуганно пискнули, раздался удаляющийся топот. Рух видел, как разбежались гонцы, расталкивая спящих под стенами воинов. Ополченцы переругивались, спрашивали, что случилось, матерились, хватали нехитрое оружие и лезли на боевые мостки. Слышались сдавленные голоса:
– Тревога!
– Спаси, Господи.
– Ерема, портки подтяни!
– Бунташники идут.
– Свят, свят.
Славное нелюдовское войско спешно занимало оборону. Доселе непобедимое ввиду неучастия в самой завалящей войне. Орда простых новгородских мужиков: крестьян, бондарей, рыбаков, звероловов, плотников и портовых грузчиков, ни разу не бывавших в настоящем бою. Сильных, умелых, тут спору нет, но ведь одно дело в кулачном бою перед девками красоваться или скопом приблудную нелюдь прибить, и совсем другое сойтись в смертной сече в поле или на крепостном валу. Еще и вооруженные чем попало от купеческих неизбывных забот – топорами, косами, вилами да рогатинами. На пять сотен ополченцев всего три десятка ржавых мечей, которыми прадеды еще крестоносцев на Чудском озере секли, да две дюжины старинных фитильных мушкетов. Из всего обучения – по одному выстрелу в скирду соломы с полсотни шагов. Попал – не попал, совершенно не важно, признаешься годным к службе и лучшим стрелком. Ну разве самострелов и охотничьих луков в достатке. Главная нелюдовская надежда – четыре дюжины ветеранов, отслуживших в регулярной армии положенный срок и вернувшихся к родным очагам. Прошедшие огонь и воду, нюхнувшие пороху, заматеревшие в схватках с московитами, шведами и порожденьями Сатаны. Для них и оружие сыскали получше, и даже какие-никакие доспехи, определив в подвижный резерв. Последняя надежда ставки главнокомандующих. Ну, не совсем последняя…
Фрол бросил взгляд за спину и укоризненно сказал:
– Не верю я им. И никто не верит…
– А потому что дураки. И ты дурак, – огрызнулся Бучила, нервно перебирая яблоки в карманах.
За воротами в переулке проглядывались два десятка невысоких плотных фигур. Вроде как дети, да не дай бог с теми детьми в игры играть. Нелюдовские домовики собственной угрюмой персоной. Рух с Авдеем еще засветло все порешал, особо и уговаривать не пришлось. Любому остолопу понятно: падет село, тут и домовым конец, погорят вместе с избами, так у них издревле заведено. А Авдей остолопом никогда не бывал и, слава богу, становиться не собирался на старости лет. Оттого выслушал Заступу и скликал домововскую дружину – полторы сотни вооруженных до зубов, веселых, слегка пьяных и злых. Ради такого дела даже сломавших старинный порядок не показываться перед людьми. Из любого правила исключения есть. Одна беда поставила рядышком нелюдей и людей.
Сельские при виде домовых крестились, поминали черта, но не роптали, не противились и не буянили. Все ж таки сотни лет бок о бок живут. Диво, конечно, когда по улицам вразвалочку маршируют домовики, но времена нынче такие, все странней и странней. Ну разве матери попрятали на всякий случай детей. Зачем? А хер его разберет. Матери, чего с них, собственно, взять? Домовым Рух отвел особо важную роль, которую людям, по нынешним временам, никак нельзя доверять. Случай с покойным графом Нальяновым многому научил…
– Под твою ответственность, – погрозил пальцем Фрол.
– Под мою, – легко согласился Бучила. Ответственность не камень, на дно не утянет. В домовых он был уверен больше, чем даже в себе. Одинокому вурдалаку все пути к героическому бегству открыты, а коротышкам некуда отступать. Будут биться что твои дьяволы.
– Смотри у меня. – Якунин как-то сразу сбавил пыл. – Бунташники где? Вот, сука, ночка выдалась, глаз коли.
– Близко совсем, – обрадовал Рух, – вели свет давать. Пора.
– Ох, ёпт, – всполошился Якунин и сдавленно зашипел. – Поджигай, поджигай! Стрелять, товсь!
По стенам побежал короткий приказ, зацокали кресала, полетели снопы желтых искр, порождая приглушенное пламя. Прясла и башни на всем протяжении покрылись цепочкой редких огней. При всем хаосе, склоках и дурости, Нелюдово готовилось к ночному штурму заранее.
– Бросай! – уже не скрываясь заорал Фрол, и в один момент со стены полетели десятки факелов, разгоняя начинающую седеть темноту. Падали на землю, тухли и поджигали набросанную загодя солому. Струйки пламени поползли в разные стороны и вдруг высветили бегущих людей. Из мрака выскакивали десятки и сотни, таща лестницы и прикрываясь громадными штурмовыми щитами. Адамчики, поняв, что застать врасплох не получилось, озлобленно взвыли и рванули что было сил.
– Пли! – громко скомандовал Фрол, и верх стены затянул пороховой дым. Затрещали мушкеты, защелкали тетивы арбалетов и луков. Упали и заорали несколько бегущих через всполохи затухающего огня бунтовщиков, но целиться в потемках было трудновато и большинство пуль и стрел ушли в пустоту. В ответ ударили хаотичные выстрелы из темноты, по крыше башни звонко брякнуло, в край бойницы воткнулась и рассерженно загудела стрела. Первые из нападавших уже проскочили открытый участок и укрылись от обстрела под стеной. Их могли бы задержать вал со рвом, отгроханные во времена последней московитской войны, но московиты так и не пришли и рачительное нелюдовское начальство давно избавилось от дополнительных укреплений, посчитав их содержание и ремонт делом затратным и бесполезным. Кто ж тогда знал…
Правее башни на прясло с глухим стуком упали сразу несколько лестниц: одну успели столкнуть, но остальные уже прогнулись под тяжестью карабкающихся людей. В темноте засверкала сталь. Со стены градом посыпались камни и куски бревен, круша спины и черепа. Снизу ударили стрелами и арбалетными болтами. Рух видел, как один из защитников скинул вниз булыжник, заглянул за край посмотреть, что вышло, и тут же отпрянул назад, хватаясь за засевшую в горле стрелу. Из потемок бежали новые отряды бунташников, подтаскивая ручные тараны. Такими можно ворота до морковкиного заговенья долбить.
У ворот хлопнуло, и весь низ башни утонул в гудящем огне.
– Подпалили, сукины дети! – заорал Фрол. – Облили чем-то и подожгли.
– А я те говорил, каменную крепость надо было ставить и деньгу не жалеть, – хохотнул Рух.
– Нету денег.
– Меньше надо воровать. – Бучила быстренько огляделся. Штурм уже охватывал село, насколько хватало глаз. Горело сразу еще в двух местах. Бунташники, словно мураши, копошились под стенами и остервенело лезли наверх. На пряслах началась схватка, сыро и страшно застучало железо, слышались крики и брань. Адамчики с выкрашенными белым рожами напоминали оживших мертвецов. Нелюдовское ополчение стойко держалось, встречая атакующих топорами, вилами и выстрелами в упор.
– Хер они нас возьмут, – удовлетворенно сказал Бучила. – Только стены покорябают. А гонору, а гонору было.
– Хорошо бы, – осторожно отозвался Фрол и тут же присел. В башню залетела пуля, расщепив потолочную балку. – Ох, м-мать, стреляют!