– А че им остается? – чертом улыбнулся Бучила. – Силенок не хватит. Им бы в одном месте ударить, а они – глянь – от нас и до самой реки взялись штурмовать. Пупки надорвут.
– Думаешь, дураки они?
– Думаю, нет, – качнул головой Рух. – Готовься, друг мой, к самым поганым сюрпризам.
Снизу гулко затопали, на башню вскарабкался растрепанный домовой и прокричал скачущим голосом:
– Заступа, с Бежских ворот людишки уходят.
– Ну вот, началось. – Рух чертыхнулся. – Фрол, держись как хочешь, стен не сдавай. На тебя вся надежа. Коротышка, дуй за мной.
Ответов дожидаться не стал, вихрем слетел вниз, прыгнул в заранее вытребованную личную коляску Якунина и крикнул кучеру:
– Гони, родной, к Бежецким воротам, гони, как ни в жисть не гонял. Плачу втрое! Стой, вон того нехристя подождем. Гони!
Бучила бесцеремонно затащил домового. Тот обиженно запыхтел. Ударил кнут, фыркнули лошади, повозка резко тронулась с места. Руха вжало в мягкое сиденье, сверху придавило яростно сучащим ноженками домовым. От нелюдя пахло пивом, погребом и молоком.
– Пусти, пусти, девку, что ли, нашел? – запищал домовик.
– Подумаешь, потискал немного, жалко тебе?
– Руки, говорю, убери! – Домовой шмякнулся на пол и остался там жить. Коляска летела по пустынным улицам, отовсюду неслись крики, вопли и сабельный звон. Небо на востоке посветлело, пустив по горизонту серую полосу. Близился рассвет, и очень уж хотелось его повидать.
– Почему люди уходят? – спросил Рух.
– А я почем знаю? – удивился домовой. – Сидим мы, ворота бдим, кругом, значит, бой, а у нас спокой-дорогой, а тут возьми и прискачи компания, и во главе у них боров жирный, да ты его знаешь, Харчевников-старший. Ну и приказал. А они и ушли. Мы не вмешивались. Авдей запретил нам не в свое дело-то лезть.
– Толку от тебя, катыш мохнатый, – отмахнулся Бучила.
Харчевников-старший – глава одной из богатейших купеческих семей. Торгует лесом, пенькой и солью. И во всяких темных делишках хват: налоговые недоимки, поддельные купчие, нападения на конкурентов, похищения с выкупом. Ничего примечательного. По кой черт ему понадобилось людей от ворот уводить? В стороне, где-то возле реки, взметнулись языки пламени, повалил серый дым. Господи, ну там-то случилось чего?
К Бежецким воротам подлетели, как вихрь, сверху навис черный и угрюмый башенный сруб. Тут было тихо, звуки боя остались далеко позади. Мерно горели две масляные лампы, давая достаточно света. Навстречу выскочил перепуганный мужичок с рогатиной и сдавленно выкрикнул:
– Нельзя сюда, ворота тут, под охраной. Кто такие?
За ним маячили еще несколько скрытых в ночном мраке ополченцев. Сверху, из башенных бойниц, нацелились самострелы.
– Заступа, во всем великолепии, – представился Рух и опустил капюшон. Это как документ. Только лучше.
– Заступа, – ахнул мужик и попятился. – А тут, а у нас… – Он поперхнулся, не в силах подобрать слова.
– Кто людей увел? – строго спросил Рух.
– Ждан Харчевников прилетел на коне, сказал, что склады грабят на пристани у него и поджоги чинят, забрал своих и умчался, – доложил немного успокоившийся мужик. – А нас на воротах осталось десять душ. А Осип Куделин говорит: «Нельзя от ворот уходить, запрещено накрепко». А Ждан ему в морду без разговору, нос набок свернул, лежит теперь Осип и подняться не может.
– Осипу уважение, – кивнул Рух. – А вы? В сторонке стояли?
– А чего мы? – поежился мужик. – Харчевских больше, и все головорезы, каких поискать.
– Ясненько, струсили, но за то судить не берусь, – вздохнул Бучила. Больше всего сейчас хотелось посмотреть в паскудные глазки Ждана Харчевникова. Желательно предварительно вытащив их из дурацкой башки. Это ж надо удумать: в разгар штурма воинов с самого важного места увести. Ох и сучара. Пожар возле реки разрастался, и может быть, купец даже и не соврал про грабеж и поджог. Но неужели нажитое добро дороже села? И спросил:
– Бунташников нет?
– Бог миловал, – перекрестился мужик, все еще побаивающийся, но явно обрадованный появлением вышестоящего начальства. Нет ничего приятнее, чем переложить тяжкое бремя на плечи товарища. – Вродь кто-то шарился в темноте, мы для острастки пальнули из фузеи, и с той поры никого.
– А точно кто был?
– Того не ведаю, – робко улыбнулся мужик.
– Заступа, Заступа, – сбоку подскочил давешний домовой. – Там в переулке человеки собрались, все при оружии. Числом в десяток. Будто чего-то ждут.
– Все интересней и интересней, – восхитился Бучила и спросил мужика: – Тебя как звать, добрый человек?
– Андреем, – напрягся мужик.
– На-ка, Андрюшенька, яблочком угостись. – Рух выудил из кармана наливное яблочко.
– Благодарствую. – Мужик нерешительно принял фрукт.
– Ты кушай, кушай, – ободрил Бучила.
Андрей хрустнул плодом и поменялся в лице.
– Вкусное? – спросил, затаив дыхание, Рух.
– Вкусней не едал. – Мужик с трудом заставил себя проглотить кусок.
– Вот и славненько. Ты, Андрюшенька, и орлы твои, смотрите в оба, тишина нынче обманчива. К воротам никого не пускать, ежели что случится: орать во все горло, жечь сигнальные костры и стрелять без предупреждения. Я близко буду. – Бучила повернулся к домовому: – Вашего брата сколько тут?
– Со мною две дюжины, – отрапортовал коротышка.
– Который проулок с человеками?
– Вон тот, – домовой указал в сторону чернеющих неподалеку домов.
– Собирай своих и дуйте туда, будете спину мне прикрывать.
– Ты чё раскомандовался, енерал, чё ли, выискался? – набычился домовой.
– Звать тебя как?
– Правуней, – насторожился домовой.
– Не припомнишь, милейший Правуня, Авдей чего сказал про меня?
– Тебя слушаться, – буркнул домовик. – Во всем и всегда. А еще что сука ты, но поиначе нельзя.
– Вот и слушайся, а то Авдей случайно прознает, что ты его слово в хрен не ставишь, и крепко обидится, – ласково улыбнулся Бучила. – Бегом в проулок.
И летящей походкой двинулся в темноту. Надо было срочно выяснить, что там за люди и по какой клят облюбовали грязный отнорок. На ходу распахнул плащ и проверил, легко ли выходят пистоли. Позади слышались приглушенные шаги и тихая перебранка.
– Тихо.
– Я те бороду вырву.
– На заднице, ротом своим.
– Заступа, м-мать, не люблю я яво.
– Акимка, заткнись!
– Сам заткнись.
Малявки пристроились сзади, и на душе стало немного полегче. В любое другое время обнаружить севших на хвост домовых – крайне неприятное дело. Непременно созоруют, волосы приколотят к забору, ограбят или убьют, иной раз даже до смерти. Бабу могут снасилить. А говорят, что и мужика… В этом вся непредсказуемость мохнатого племени. Человеческие дома любят, а самих людей – нет. В чем загадка? Надо бы на досуге Авдея взять – попытать…
Домовые отстали на середине проулка, а Бучила, в гордом одиночестве, проследовал дальше и увидел людей. Нарождающийся рассвет самую малость развеял кромешный ночной мрак. Темные молчаливые фигуры застыли вдоль забора, делая вид, что их тут вовсе и нет. Числом и верно около десятка, все вооружены, хотя этим нынче разве кого удивишь? Это только старики на завалинках сказывают, мол, раньше можно было Русь из конца в конец пройти и все тебе улыбались, пряниками кормили да в щеки румяные расцеловывали. Причем ни один из стариков этих за пределы родной деревни ни разу не выезжал. Подсознательная тоска по золотым временам.
– Здорово, – издали поприветствовал Рух. – Вы чего тут таитесь, как неродные?
– Хотим и таимся, – отозвался хриплый голос без особого страха. Хотя чего им бояться десятерым против одного?
– Ваше право, – приветливо улыбнулся Бучила, не вовремя спохватившись, что его шикарная улыбочка в ночном мраке ничего не дает. – Смотрю, стоите, ничего не делаете, а на стенах не хватает бойцов.
– А мы тут в засаде, – отозвался хриплый. Тощий, жилистый, заросший нечесаной грязной бородой. – Вдруг вражины прорвутся, а мы их с братами разом угомоним.
– И кто вас послал? – прищурился Рух.
– А тебе какая печаль? – переспросил второй переульщик, кряжистый, с шеей как у быка.
– Да так, интересно. – Бучила отступил на пару шагов, пресекая попытку двух ухарцев незаметно зайти с боков. – Не хотите, не говорите, не мое это дело. Нате-ка лучше яблочками угоститесь. Сладкие, сочные, спасу никакого нет. У соседки спер. Какая соседка, такие и яблоки. Смекаете, о чем я?
Он радушно протянул яблоко тощему, но тот отдернул руку и брезгливо сказал:
– Убери, не ем я гадость такую. И никто не ест. Забирай и проваливай.
– А лучше бы ел, – искренне сказал Рух, швырнул яблоко и тут же выстрелил тощему в лицо. Был, конечно, небольшой шанс, что в ночь штурма рядом с воротами попадется компания невинных яблоконенавистников, но какая в жопу разница, если драное село на кону?
Тощий плеснул мозгами назад, а Бучила пальнул из второго пистоля в застывшие фигуры, повернулся и задал стрекача, на ходу выуживая из-под плаща заветный тесак. Героическое отступление, мать его так!
За спиной сухо щелкнуло, у левой щеки свистнул арбалетный болт, оцарапав оперением кожу. Ого, суки, быстро в себя пришли. Не-не, точно бунташники, к гадалке не надо ходить. Все как в Воронковке у графа Нальянова. Крысы, заведшиеся в поместье, открыли дверь изнутри. Так и тут: заранее пробрались в село, затаились, как мышки, чтобы в ночь штурма врата распахнуть. Бесовы дети. Да только хер вам, а не ворота.
Позади послышались сдавленные голоса и топот множества ног. Бунташники пустились в погоню за улепетывающим в рассветный полумрак упырем. Небо на востоке пронзила едва заметная золотистая полоса, ночная темнотища поползла в стороны, как гнилая холстина. Пожар у реки разрастался и креп, фыркая черными клубами и выстреливая снопами оранжевых искр. Горели Рядковские ворота, адамчики продолжали самоубийственный штурм, и над селом стелился горький дым, наполненный криками, воплями, выстрелами и звоном железа.