Рух пролетел еще два десятка шагов и повернулся к преследователям, перегородив дорогу к воротам. Ни дать ни взять одинокий герой без страха и упрека, готовый пожертвовать собой для спасения остальных. И пускай потом слагают легенды…
Не, ну как одинокий… Все ж не распоследний дурак, о которых как раз опосля легенды и складывают, упуская всякие пикантные детали о слабоумии героя и ненужности подвига…
До нагоняющих адамчиков осталось совсем немного. Оскаленные рожи, обнаженное оружие, слюнявые пасти, тяжелое дыхание, выкаченные глаза. Явно читающееся желание порвать на куски и растоптать. И к чему такая агрессия? Бучила галантно поклонился, приглашая к честному поединку, отсалютовал тесаком и прокричал:
– По одному подходь, сволочьё!
По одному, конечно, не получилось. Едва бунташники оказались на полпути к вурдалаку, как слух резанул оглушительный разбойный свист и из-за плетней сыпанули орущие отборным матом домовики. Засадный, мать его, полк. Щас как засадят… Домовые в бою – это нечто. Это видеть надо, настоящая услада для глаз. Как драться с ребенком, который по силе равен тебе и при этом ловок, злобен и быстр. Излюбленное оружие у коротышек – сечка, что-то вроде пересаженной тяжелой косы с волнистым лезвием длиною в полтора локтя, оставляющим страшные раны, на короткой ухватистой рукояти без гарды. Орудуют – залюбуешься. И манера у них приметная, не спутать ни с чем. Щас адамчики на себе испытают, не позавидуешь.
Бунтовщики, угодив в ловушку, замешкались, запаниковали, не успели сомкнуться и поплатились. Пошли за шерстью, вернулись стрижены. Впредь наука: гнаться за утекающим вурдалаком – плохая примета. Жаль, науку ту никому несчастненькие уже не передадут. Домовые хлынули с двух сторон, применяя излюбленную тактику «двое на одного». Пока первый отвлекает, прыгая, словно укушенный в задницу заяц, второй заходит сбоку или с тыла, как повезет. Хрястнуло, завыло, заскулило на разные голоса. Домовые из-за низенького росточка имеют паскудную привычку бить по самому низу, и удары эти хер отразишь. Бунташники хлебнули полной ложкой такого говна. Те, кого угораздило оказаться по краям веселой погони, упали на дорогу с воплями, которые, наверное, бывают только в аду. И то не везде, а только в закутке, где грешников раскаленными кочергами дерут. Сечки рубили ноги, крушили кости, целили в пах. А в причинное место и ногой легонько ударь – считай, победил. А тут стоишь и смотришь, как неуловимо сверкает кусок остро отточенной железяки, и твои мудя, прости господи, падают наземь. И бродячие псы их потом подъедят…
В узеньком переулке закипело побоище: метались адамчики, орали домовые, воняло кровищей, пылью и свежим дерьмом. Руху и делать ничего не пришлось. Вот и славненько, вот и хорошо. Негоже первейшему сельскому воеводе в самое пекло-то лезть. Главное потом везде с важностью хвастаться, мол, бывал воеводой, но упускать, что сельским. Хитрость как она есть. Он принялся судорожно парезаряжать остывающие стволы.
– Живым одного возьмите, живым! – запоздало заорал Рух и чертыхнулся. Последний уцелевший бунташник попытался сбежать, но его рубанули в бедро: он упал, завизжал и оказался накрыт толпой возбужденно сопящих домовиков. Деловито и страшно замелькали сечки и топоры, визг оборвался, сменившись влажным прихлюпываньем. Ну и ладно, ну и ничего, обойдемся без пленных – еще возиться с ними, кормить… Бучила уже приготовился праздновать величайшую победу в битве при «Засратом переулке», но за спиной резанули истошные крики, ударили выстрелы, звякнула сталь.
Да еб твою мать, не было печали! Он повернулся и сдавленно выматерился. Перед воротами, на самой башне и прилегающих стенах, кипела жаркая схватка. Адамчики под шумок взобрались по лестницам? Хотя это вряд ли. Скорее всего, порубленная домовыми группа была не одна. Сукины дети!
– Правуня! – заорал Бучила.
– Здеся я, чего голосишь? – Откуда-то из предрассветного сумрака выплыл Правуня. Рожа довольная, на лбу царапина, на боевой куртке из толстой кожи с нашитыми железными бляхами подозрительные подтеки. Домовые за его спиной обдирали павших, честно делили заслуженные трофеи.
– Колыш, ручонки убери, это мое.
– На ём написано?
– Щас на роже у тя напишу!
– Сапог не слезает.
– Рубай по ноге, дома вываришь, еще и наешься.
– Ишь, месиво, – указал пистолем Рух. – Прекращайте мародерить, надо из кожи вывернуться, а ворота им не отдать.
– Из кожи? – хищно оскалился Правуня. – Из кожи это мы завсегда. Эй, дружина, а ну, за мной!
– И пошли кого-нибудь к Фролу с Авдеем, пущай все резервы стягивают сюда. Вихрем! Иначе всему конец!
Перед воротами валялся стражник Андрей с жутко рассеченным лицом. Бучила опознал его только по приметной куцей бороде, насквозь пропитавшейся кровью. В кулаке до сих пор зажато надкусанное кислое яблоко. Рядом неподвижно лежали еще два мужика. А ведь говорил – смотрите в оба, никого не пускайте. Эх.
Под башней кипела жаркая сеча. Трое уцелевших ополченцев прижались спинами к створкам и отпихивались рогатинами. На них наседал добрый десяток бунтовщиков, и Рух с коротышкинской гвардией запоздал всего на пару мгновений. Мужиков смяли, изрубили саблями, захлестали кистенями, и четверо адамчиков попытались скинуть огромный засов. Еще двое орудовали заранее припасенными ломами. Снаружи слышались крики и громкие голоса. Сколько там скопилось бунташников, было страшно подумать. Видать, на других участках были отвлекающие удары, а сюда стянули основные силы для решающего прорыва. Засов не поддавался, бунтовщики негодующе заорали. Ахах, а вы думали как? Фрол вроде и увалень, а загодя приказал все засовы железными гвоздями намертво приколотить. Теми, что бревна крепят в порту. Такой гвоздь, ежели человеку в грудь вбить, вылезет из спины. Створки теперь можно только упряжкой тяжеловозов сорвать. Ну, или из пушки ударить. И то не всякая справится.
Бучила остановился, предусмотрительно пропуская вперед молчащих до поры домовых, и пальнул с двух рук. Первая пуля впилась в спину мужику с топором, второй пистоль предательски пыхнул, дав очередную осечку. Ну конечно, самое время… Домовые, подлетев в упор, разразились яростным боевым кличем и ударили с тыла. И удар тот был страшен. Сверкнули сечки, упали топоры, грохнули «приблуды» – обрезы мушкетов, приспособленные для стрельбы крупной дробью, камнями и кусками ржавых подков. Идеальное оружие для боев накоротке. Как волкомейка, только без приклада и в локоть в длину. Обычно нечисть, решившая поживиться человечинкой в неопасной с виду деревенской избе, последними видит ехидную рожу домового и широкое дуло «приблуды». Утром хозяева найденное кровавое месиво собирают лопатой в мешок.
Домовые смяли бунташников, но в этот раз не обошлось без потерь. Один домовик рухнул со стрелой в груди, засучил ножками и обмяк, еще двое поковыляли назад, зажимая рубленые раны, кривясь от боли и сыпля проклятиями. Вот это, конечно, бунташники зря, коротыхи меж собой могут собачиться сколько угодно, но кровопролития внутри общины не допускают, убийства у них крайне редки и обычно по пьянке случаются. Да и в таком случае старейшины пытаются все миром решить. А все оттого что домовой – существо крайне злопамятное и мстительное сверх меры, и начавшаяся вражда может длиться многие поколения, часто приводя к исчезновению целых племенен. А уж если человек обидит домовика, пиши пропало: нигде не спрячешься, не укроешься, найдут и кишки через задницу вытащат. Сейчас примутся за адамчиков с превеликим усердием.
Но вместо лихой атаки пришлось уйти в оборону. Сразу с двух сторон, с башни и со стен, хлынули бунтовщики. Сука, откуда их столько? Как тараканов, етить в перегиб.
Рух выстрелил, пистоль сконфуженно щелкнул. Осечка, что ли, опять? Да сколько можно уже? Бучила чертыхнулся, вспомнив, что не успел перезарядить. В горячке боя оно и немудрено – тут забудешь, как мать родную зовут. Он швырнул бесполезное оружие в ближайшую оскаленную харю и махнул тесаком. Сталь со скрежетом встретила сталь. Бунташник попытался садануть острием меча в лицо и вдруг передумал, неожиданно став ниже, чем был. Подоспевший домовой срубил ему ногу, и бунташник завалился назад, получив вслед вурдалачьим тесаком по середке груди.
Глухо ухнули выстрелы, полыхнули вспышки, что-то горячее угодило в многострадальное левое плечо и зажгло изнутри. Ну вот опять, тем же концом, да по тому же место. Стоило одной твари дороженьку проторить, и ныне всякая паскуда старается именно туда угодить. Так и без любимой конечности остаться недолго. Вурдалачье быстрое восстановление – штука капризная, может засбоить, и тогда ручонка усохнет и отпадет. И новая не вырастет никогда, чем ни поливай. Клубы вонючего порохового дыма во влажном воздухе прибило к земле, и напирающие бунтовщики оказались в нем словно разрезаны пополам. Среди шума и гама Бучила услышал странно знакомый отрывистый голос. Иль показалось? Определиться он не успел, приняв на себя неистовый напор вопящих адамчиков. Рубанул наотмашь, лишь бы близко не подошли, остро сожалея о пистолетах. Нет ничего ужаснее, грубее и безвкуснее, чем махать железякой среди потных, грязных, желающих тебя убить мужиков. То ли дело пальнуть издали, а лучше исподтишка. Идеально в спину, чтобы наверняка. И когда есть удобные пути к отступлению, а не проклятые заколоченные ворота. Сучий Фрол! Хотя там тоже куча кровожадных адамчиков. Спасибо, разлюбезнейший Фрол! Вот угораздило, м-мать…
Нападавших удалось задержать на несколько мгновений, и домовые, оказавшиеся ближе к спасительным створкам, успели перезарядить «приблуды». Рух едва не окочурился от рявкнувшего совсем рядом ствола. По бунташникам хлестнула картечь, здорово охладив пыл и усеяв подход к воротам корчащимися телами. Передышка далась дорогой ценой. Бучила мельком огляделся – еще четверо домовых лежали без движения в лужах крови, раненых уже никто не считал. Бунтари перегруппировались и бросились в яростную атаку.
– Упыря убейте, упыря! – донес