– Не согрешишь, не покаешься, – буркнул Силантий.
У Анны от страха и неизвестности подкосились ноги, и она осела на коленки. Что за люди? Чего хотят? Сердце неистово прыгало. Старый мешок чуть пропускал размытый коричневый свет. Мать всеблагая, спаси…
– Тебя как зовут? – миролюбиво спросил тихий голос, и от миролюбия этого по спине побежала леденящая дрожь.
– Фроськой, – брякнула Анна, сама не зная зачем.
– Не смей врать мне, сука.
От затрещины у Анны помутилось в глазах и брызнули слезы.
– Анна, – призналась она, будто это имело значение.
– Ты, Анечка, не ерепенься, и все закончится хорошо. Сколько вас в доме бургомистра?
– Много, милостивец, ой много, всех не сочтешь.
– Не шути со мной, тварь.
От нового подзатыльника у Анны чуть не оторвалась голова.
– Не знаю. – Она притворно захныкала. – Грамоте не обучена, цифирь не ведаю. Сотня, а может, и две.
– Понятно. – Очередного удара не последовало. – Откуда пришли?
– Отовсюду, милостивец, со всех концов, крупинка к крупиночке собрались. – Анна сжалась, готовая вынести любую пытку во славу Матери всеблагой.
– Что за секта у вас? Голубочки, духовары, янковцы, богомилы, сатаньщики? Кто?
– Не секта мы, – обиделась Анна. – Свет истинной веры людям несем, любовью души грешные лечим. И вы, милостивцы, ступайте за мною к свету и…
– Рот закрой! – приказал тихий. – За главного у вас кто?
– Любовь у нас верховодит, любовь, – выдохнула Анна. – Нету ведь ничего выше любви, хотите – и вас полюблю. – Она попыталась завалиться на спину и раздвинуть затекшие ноги. – Любите меня, любите…
– Хватит. – Упасть ей не дали. – Успокоилась, живо!
– Любилку бы ей железом каленым прижечь, разом заговорит, – предложил добрый Силантий.
– Бесполезно, – откликнулся тихий. – Толку не будет, не видишь, околдована баба. Воду давай.
Мешок сдернули Анне на глаза, в открывшуюся понизу щель виднелась трава. Челюсти с силой сжали, она замычала, задергалась; липкие соленые пальцы залезли в рот, силой расцепляя сжатые зубы.
– Пей, не жалей, – засмеялся Силантий. – Хорошая водичка, из старых запасов.
Анне в рот полилась тонкая струйка прохладной воды, женщина закашлялась и застонала, струйка превратилась в бурный поток, залила горло, и Анне пришлось судорожно глотать. «Утону, утону», – пришла в голову мысль. Но она не утонула. Вода вдруг превратилась в огонь, выжигающий гортань.
– Довольно, – сказал тихий, и вода иссякла, оставив нестерпимую жгучую боль. Анну похлопали по щеке. – Умница. Теперь отдыхай.
Цепкая, ломающая любое сопротивление хватка разжалась, и Анна упала плашмя. Голоса приходили словно издалека.
– Готово, каноник, – сказал Силантий. – С собой заберем?
– Нет, – без раздумий откликнулся тихий, – заметят пропажу, могут пуститься в бега – лови потом крыс. Пускай валяется, водичка подействует, память ей отшибет, о нас и не вспомнит. А мы приглянем со стороны. Уходим.
Анна попыталась подняться, но ослабевшие непослушные руки подломились, хватая вымокшую траву. Дикая боль подобралась к животу, и Анна забилась в конвульсиях, выгибаясь и отталкиваясь ногами, слыша, как хрустят кости и щелкают выворачивающиеся из суставов мослы. Боль полосовала кнутом, словно внутрь залили кипящий свинец. Анна попыталась закричать, но лишь захрипела и тут же проблевалась горькой, мерзко воняющей жижей. Она металась в грязи, пожираемая невидимым пламенем, кишки горели, голова болталась на тряпичной шее. Анна сорвала мешок и, ослепленная режущим светом, провалилась в гнилое мертвящее небытие.
Туман дышал и пульсировал, влажным собачьим языком облизывая лицо. Туман шептал на непонятном наречии, навевающем образы засохших цветов и оскверненных могил. Туман пах землей, железом и гнилью – жутким смрадом, выедающим глаза. Самое страшное – туман был живой и хищный, переваривая все попавшее внутрь. Порой в мареве мелькали размытые, неясные тени, величиной то с собаку, то с терем в два этажа, слышались отдаленные жуткие вопли. Анна продиралась сквозь плотную молочно-серую дымку, выставив руки перед собой. Шла на ощупь, сама не зная, куда и зачем. Что за странное место и как сюда угодила, не помнила; голова гудела, кровь кипела в висках. Время остановилось, а может, покатилось назад. Минуты, дни и годы потеряли значение.
Анна наступила на что-то круглое, ощупью похожее на окатанный водой и ветром голыш. С каждым шагом камней становилось все больше, стали попадаться кучи ломкого хвороста. В ступню остро кольнуло, и Анна подавила рвущийся крик, боясь, что на звук из тумана явится кто-то слепой, голодный и злой. Она присела, липкий туман понизу редел и расползался рваными лохмами; Анна задышала часто и с присвистом, вместо камня разглядев пожелтевший человеческий череп. Дальше еще и еще: растрескавшиеся, затянутые паутиной и плесенью черепа выстилали землю бугристым ковром, хворост оказался кучами старых костей. Туман исчез, словно по волшебству, открыв залитую сумерками долину, полную истлевших останков. Далеко впереди обломанными клыками торчали высокие горы, внушавшие неясный подсознательный страх. Посередине мертвой долины возвышался покатый курган, и Анна, заметив его, уже не смогла отвести взгляд. Холм притягивал и манил, не приглашая, а молча приказывая прийти.
Анна поплелась к кургану, ступая по черепам, распинывая грудные клетки и ломая хребты. С каждым шагом останков становилось все больше, на костях стали попадаться ошметки засохшего мяса, некоторые скелеты были обтянуты кожей, с черепов свисали клочья жидких волос. Холм приближался, увитый подтеками седого тумана. Земля стала влажной и зыбкой – ноги по щиколотку проваливались в вонючую грязь. Идти теперь приходилось по разложившимся вздувшимся трупам. И не было им числа. Торчали руки и ноги, скалились в усмешке беззубые рты. Месиво из мертвецов бурлило, хлюпало и стонало. До холма осталось саженей двадцать, и то был не холм, а груда окровавленных тел. Некоторые перекошенные болью и ужасом лица казались смутно знакомыми. На вершине кургана, на троне из отрубленных голов восседала громадная рогатая тень. Страшная догадка пришла сама собой: умерла Анна и по грехам своим тяжким отправилась в ад, где не было ни котлов, ни огня, а только туман, мертвецы и сам Сатана, готовый вынести приговор. Она вскарабкалась на холм, упала на колени и поползла, готовясь принять самое страшное наказание. И получила его. Рогатая фигура исчезла, кошмарный трон оказался пустым. На вершине застыл безголовый мертвец, держа отрезанную голову на руках возле груди. Из рваной раны на шее сочилась вязкая черная кровь. Анна узнала Федора – глаза мужа смотрели на нее пристально и внимательно, посиневшие губы дрогнули и растянулись в жуткой ухмылке.
– Явилась? А я тебя ждал. Теперь только ты да я, и будет любовь, – прохрипела отсеченная голова.
Анна вскрикнула, отшатнулась и покатилась с холма, преследуемая диким хохотом убитого мужа. С размаху рухнула в трупную жижу, острые кости пронзили тело насквозь, и пришла темнота. А из темноты народился свет…
Анна села рывком и захрипела, выкашливая мутную кислую воду и не понимая, кто она и откуда взялась. Все кости будто сломались, осколками располосовав сердце, легкие и требуху. От жуткой боли темнело в глазах. Анна с трудом поднялась на четвереньки, но руки подломились, и она упала лицом в жидкую глину. «Грязь, грязь, замаралася вся, а надо блюсти чистоту, – мысль в гудящей голове появилась непонятно откуда. – Мать будет недовольна… Мать? Какая мать?» Память вернулась ослепительной вспышкой: сладкие ночи в старом амбаре, огромная рогатая тень, резкий запах прокисших яблок, томная нега жарких объятий, сплетение лоснящихся от пота тел на ковре из цветов и листвы, безмерное счастье, в котором можно тонуть, а потом… Федор. Анна с размаху ударила кулаками по луже, взметнув облако сверкающих брызг, и поднесла пальцы к глазам. «Руки, руки в крови, Господи… Федю убила! – Как наяву видела себя и Марию, обнаженных, хохочущих, сумасшедших, кромсающих на кровати безголового мертвеца. – Федю убила… и еще много кого». Парень с волосами цвета соломы падает от удара серпом; волосатый мужик воет, закапываемый в яму живьем; пойманный на дороге монах трясется, видя крест, гвозди и молоток; седобородый старик без тени страха ожидает смерти, видя, как приближаются окровавленные голые бабы с кольями и ножами в руках. Как, Господи, как? Почему? Господь молчал, только небо плакало мелким дождем, и Анна плакала вместе с ним в тщетной попытке смыть гнойные нарывы смертных грехов с проданной за копейки души. Долгожданное счастье оказалось ложью, мороком, жестокой шуткой заскучавшего Сатаны. Никакой любви не было, лишь помутнение разума, реки крови и череда ужасных смертей. Отныне молись не молись, кайся не кайся – преисподняя ждет. Анна сама раздула пламя, и котел уже закипел.
Она встала, хватаясь за сгнивший забор, и поплелась в холодную пелену волнами накатывающего дождя. Шаталась, скользила и падала, но всякий раз поднималась, продолжая свой путь. В голове грохотал набат, перед глазами плыло, город превратился в размытые полосы. Как дошла до Храма, не помнила, девки, охранявшие ворота в бывший дом бургомистра, согнулись в поклоне, почтительно шепча за спиной: «Благовестница, благовестница…» Благих вестей Анна сегодня не принесла. Только стыд, горькое разочарование и раскрытый обман. И единственный терзающий душу вопрос: «За что все это, за что?»
Перед дверью в терем Анна схватилась за виски – ее повело, острая боль полоснула кнутом и тут же ушла. Внутри царила похожая на паутину зыбкая полутьма. Невесомые пылинки кружились в слабых лучиках света и царапали кожу. Запах трав и яблоневого сада, витавший еще утром, куда-то пропал, теперь здесь пахло плесенью и гнильем. Стены, прежде разрисованные яркими цветами, вычурными орнаментами и словами о всеобщей любви, были покрыты оскалами демонических харь и угловатыми надписями. На огромной, от пола до потолка, грубо намалеванной фреске бесы сношались с женщинами, тут же убивали и пожирали истекающие кровью тела. Еще утром здесь была чудесная картина: нагие прекрасно сложенные девы извивались в сладострастном танце перед женщинами с венками на головах. Значит, и это был всего лишь обман? Под но