– Туда смотрите, туда! – из-за спины донесся тонкий срывающийся голос монашека Сергия.
Рух поднял голову в указанном направлении и разом все понял: и почему бабы пошли на прорыв, и к чему эти самоубийственные атаки, и на кой черт столько бессмысленных жертв. Первый этаж дома бургомистра тонул в гудящем, исходящим дымом и искрами пламени. На крыше, чуть левее резной башенки, сгорбилась огромная тень. Профиль рогатой башки четко выделялся на фоне серого неба. Все как в заумных книжках описано: огромный козлище со статью и повадками человека, тощая, покрытая шерстью, страшная мразь.
– Облуда! – Первым опомнился Рух, спешно перезаряжая пистоли холодно сверкающим серебром. Сука, сука, сука! Одно и то же всегда: если что-то может пойти не так, оно обязательно пойдет не так. Надо же, хитрая тварь, бросила баб на убой, а сама решила потихоньку свалить. И ведь свалит, сукина дочь!
Ударили два выстрела и сразу третий, чуть запоздав. Всесвятоши открыли огонь. Первая пуля попала в печную трубу, разбросав кирпичное крошево, вторая ушла правее, и только последняя нашла цель, не причинив облуде никакого вреда. Серебро угодило в невидимую стену, лопнуло и стекло на крышу мелкими тягучими каплями.
– Бесполезно, – произнес каноник, опуская разряженную аркебузу, – чарами прикрылась, – и, к удивлению Бучилы, заковыристо выматерился, поминая облудину матушку, оказывающую дешевые плотские утехи пьяным матросам в Усть-Лужском порту.
Тварь издала ворчливый протяжный крик, и войско облуды, повинуясь команде, бросилось на строй инквизиторов, отвлекая пули и сталь на себя. Схватка закипела с новой силой: одного всесвятошу вырвали из рядов и уволокли, истошный вопль оборвался резко и страшно, в образовавшуюся прореху попытались вклиниться озверевшие бабы, потеряли четверых самых резвых и чуть ослабили безумный напор.
Облуда, понаблюдав пару мгновений, удовлетворенно заурчала и повернулась, собираясь уйти. Остался единственный шанс удержать мохнатую тварь.
– Эй, козлятина траханая! – заорал Рух, перекрывая шум боя и успевая краем глаза приглядывать, чтобы какая красотка не оттяпала яйца серпом. – Глянь, говно рогатое, что тут у меня. Не твое?
Он подбросил черный камень. Тусклый умирающий свет пасмурного дня ярко вспыхнул на гранях. Облуда остановилась. Неужели подействовало? Неужели драная побрякушка настолько ценна? Тварь припала на четвереньки, буравя Руха пристальным взглядом. Терем под ней пылал, огонь подобрался ко второму этажу и с гудением рвался из окон. Облуда вытянула когтистые лапы и заблажила, с клекотом и шипением. Вой напоминал древний, давно умерший и забытый язык. Резкий, обрывистый, грубый. Наверное, на таком общались первые разумные твари, уродливые, склизкие и хищные, вившие поганые гнезда в самом сердце дремучих лесов, созданные убивать, а не вести душевные беседы, пожиравшие друг друга тысячи и тысячи лет назад.
Над рогатой башкой облуды, в излохмаченном саване влажного неба, пузырчатым гнойником стремительно набухла черно-фиолетовая крутящаяся воронка. Гнилой ветер потащил солому с городских крыш, раздувая пламя, объявшее дом бургомистра, в огненный шар. Сильней и сильней. Тварь резко оборвала вой и чиркнула когтем. От воронки изломанными нитками разбежались черные трещины, в воздухе проскакивали бесцветные искры, кусая лицо.
– В укрытие! В укрытие, м-мать! – запоздало крикнул Бучила, сгребая Никанора в охапку и оттаскивая вяло отбивающегося священника прочь. Крутящаяся воронка с пронзительным визгом ахнула прямо у него за спиной и прыгнула дальше, разбросав баб и всесвятош сломанными тряпичными куклами. Две избы, попавшие под удар заклинания, взорвались вихрем бревен и досок. Упругая волна ударила в спину и швырнула рожей вперед – Бучила с размаху снес низкий заборчик и шмякнулся в грядку с поникшей репой. Рядом, чутка проиграв в дальности полета, в обнимку с пугалом грузно приземлился отец Никанор. Облуда – драть ее всемером! – показала себя. Читайте книги, читайте книги, ума наберетесь, ага, в книгах писано, мол, Лесная богиня разум подчиняет, и в этом от нее, паскуды, весь вред. А вот про то, что херачит боевыми чарами – ни гу-гу! Найти бы писаку этого да книжку в задницу запихать…
Бучила закашлялся, с трудом поднимаясь на слабых ломких руках. Воронка хаотично скакала по городу, отмечая свой путь разрушенными домами и потихоньку слабея. Кругом шевелились и стонали разбросанные люди, очарованные бабы и инквизиторы вперемешку, оглушенные, израненные, смятые и истерзанные. Кому повезло меньше, не шевелились, застыв кучами плоти и переломанных, торчащих наружу костей. Из-под крыши обрушенной наполовину избы коричневым потоком сыпались сухие опилки. Дым от горящего дома опустился на улицы, превращаясь в сырой вонючий туман. И на кромке ползущего серого марева застыла высокая рогатая тень.
– Богинка, – выдохнул Никанор и слепо зашарил возле себя.
– Чего потерял? – спросил Бучила. Шатаясь, поднялся. Спину свела резкая боль. Ай-ай, да что за херня?
– Оружье, оружье мне дай, щас я ее. – При падении Никанору сорвало кожу с головы – отодранный лоскут с клоком волос лез на глаза и заливал кровью лицо, делая попа похожим на ожившего мертвяка.
– Не помогут железки. – Рух подковылял к Никанору. Спину нестерпимо саднило, под плащом было сыро и горячо. Он протянул священнику черный камень. – На, отдашь ей… Да послушай меня, не перечь, идиот! – Бучила сунул камень Никанору и достал из кармана гримайру. – Камень позволит подобраться вплотную. Это единственный шанс, понял меня? Я к гримайре добавил кое-чего, теперь как надо сработает, выжгет твари нутро – только ударь. На тебя вся надежда, Никанор, слышишь? Сумеешь своих выручить, если живы еще.
– Сделаю, все сделаю, – захрипел Никанор. Глаза священника блестели безумным огнем.
Облуда не двигалась: застыла, увитая клочьями дыма, размытая черная тень, увенчанная короной острых рогов. К ней ручейками стекались уцелевшие бабы, охватывая богиню плотным защитным кольцом.
– Иди. – Рух толкнул Никанора навстречу судьбе. Надо было сказать что-то еще, ободрить, подарить надежду, соврать, что все будет хорошо, но слов, может, впервые за долгую жизнь не нашел, в горле встал колючий горький комок.
Никанор пошел, спотыкаясь и припадая на левую ногу, остановился, обернулся и тихо сказал:
– Иначе хотел, а оно вона как вышло… Бог не простит, знаю, так ты хоть прости, если сможешь. Не поминай лихом, Заступа.
И пошел дальше, переступая тела и бережно неся черный камень перед собой на вытянутых руках, в изодранной рясе больше похожий на бродягу, чем на попа. Окровавленные, голые, покрытые грязью и копотью бабы расступились, повинуясь приказу владычицы. Дым утянулся в небо, сполз плесневелыми лохмами, и облуда предстала во всей кошмарной, сводящей с ума красоте: высокая, поджарая, длинноногая, свитая из мускулов тварь, чуть сгорбившаяся, полная силы, величия и угрозы. Большая, налитая молоком грудь вызывающе торчала из черного меха, шерсть дорожками сбегала по плоскому животу к бесстыдно неприкрытому естеству. Да, чудовище, да, нечисть, но ведь, сука, глаз не оторвать, не то что всякие склизкие, морщинистые, покрытые опухолями и щупальцами уродцы, ползущие из сырых пещер и вонючих болот. Яснее ясного, почему облудам поклонялись дикие племена. Красивая. А еще древняя. Неизмеримо древнее этого города, древнее креста на куполе церкви, древнее темного леса вокруг, тварь, видевшая этот мир молодым. Свободная от нашей морали, не ведающая никакого стыда, отрицающая грехи, способная мечтами вести за собой и именно этим опасная прежде всего. Не чарами, не клыками, а умением будить в человеке глубоко запрятанную, тщательно скрытую первородную суть.
Бучила краем глаза заметил движение: возле избы, за обломками, монашек Сергий в паре с потрепанным инквизитором привалили к стене залитого кровью человека, в котором Рух с трудом опознал каноника Николая. Упырь, держа бредущего Никанора и облуду на виду, подкрался к выжившим инквизиторам и спросил шепотом:
– Как делишки, святоши?
– Умыла тварища нас знатно, – кривовато улыбнулся каноник. Из правой голени инквизитора торчала зазубренная кровавая кость.
– Ага, это вам не анчуток несчастных по лесочкам гонять, – ощерился Рух. – Пищали заряжайте – если все пойдет по задуманному, будем облуду тепленькой брать. Если не по задуманному – тут нам всем и конец.
Никанор пошатнулся и едва не упал: до богинки ему осталось четыре шага, бабы смыкались у него за спиной плотной молчаливой толпой. Еще шаг, еще… Облуда чуть наклонилась и с благоговением приняла долгожданное подношение, по сгорбленной фигуре пробежала сладострастная дрожь. Она воздела камень над головой и издала довольное горловое ворчание, будто забыв обо всем. Давай, Никанорушка, давай, только не подведи…
И Никанор не подвел, вытащив из-под рясы гримайру и с размаху впечатав нечестивый амулет облуде между грудей.
– Изыди во имя Господа нашего Иисуса Христа! Сгинь, провались!
Облуда оторвала взгляд от заветного камня и недоуменно посмотрела на суетящегося попа. Никанор вновь ударил, вкладывая всю веру, силу и злость. Но то ли веры не хватило, то ли злости, а может быть, сил. А может, Рух наврал, и гримайра осталась бесполезным против нечистой твари дерьмом. Прости, Никанор, так было нужно. Облуда не завыла от боли, не принялась корчиться и не рассыпалась в прах. Свободная лапа сомкнулась у Никанора на левом плече, и чудовище оторвало священника от земли. Никанор покраснел, глаза вылезли из орбит, он вновь ударил гримайрой – он все еще верил в проклятое чудо. Но чуда не было. Облуда притянула Никанора вплотную и вцепилась клыками в шею. Хрустнуло, Никанор захрипел и обмяк, кровь ручьем хлестнула из перегрызенных жил. И вот тут тварищу наконец пробрало. Авантюрный план раскрылся во всей своей гениальнейшей простоте. Рух едва не запрыгал от радости. Сработало, сработало! Облуда выла и дергалась, словно хлебнув раскаленной смолы. Она выронила мертвого Никанора и схватилась лапами за горло, козлиная морда, шея и грудь плавились и шкворчали, пузырилась кожа, облезала шкура, жутко алела обожженная плоть. А ведь все висело на волоске. Не реши богинка попробовать Никанора на вкус, все бы пропало. Кровь священника, как концентрированная святая вода, десятилетия, проведенные в постах, молитвах и службах, делают свое дело. И хоть Никанор под конец взялся немножко чудить – это, возможно, лишь слегка ослабило святость. В любом случае, облуде хватило сполна. От такой оплеухи все драное колдовство выветрилось из рогатой башки. Счет пошел на мгновения.