Семыга оборвал матерный крик и подошел, недоверчиво щурясь. Возчики, охрана и мавки бежали что было сил.
– Чего уставился? Спасай хозяйское добро! – приказал Бучила и рванул следом за остальными. Только снег заскрипел. Бросать Кузьму на растерзание было жалко. Тем более бросить всегда можно успеть… В спину понеслись улюлюканье и ужасающий вой.
Семыга прыгнул в сани боком, заорал, и повозка сдвинулась с места.
– Выручайте, милыя! Эгегей!
Ошалевшие тягловые лошадки на первых порах умудрились обогнать улепетывающего во все лопатки Бучилу, но быстро сникли и перешли на обычный размеренный шаг. Рух оглянулся. К пешей чуди добавились конные. Их было мало, примерно с пяток, и обгонять основную погоню они не спешили, держась чутка впереди остальных. Над головой мерзко свистнуло, и черная стрела упала в сугроб. Вторая, на излете, ударила в спину. Шуба выдержала. Спасибо, шубонька, жаль расставаться с тобой. Рух скинул шубу, мешающую бежать, и рванул налегке. Лучше спиной стрел наловить, чем если чудь догонит и шкуру спустит живьем. На радужный исход предстоящей схватки Рух не рассчитывал. Чудь в бою страшна и умела, возчики и охрана им не чета, сожрут, как малых котят. Бучила с мавками, может, и потягаются раз на раз, а все одно их задавят числом. Вся надежа только на брошенный груз…
Дикие вопли за спиной внезапно оборвались. Рух повернулся. Чудь добралась до саней и уже срывала дерюги. Вот бы лед проломился сейчас… Ага, как же, мечтай… Послышались недоверчивые возгласы, сменившиеся радостными криками, чудь рылась в грузе, забыв о погоне и беглецах. Будь повозки забиты золотом и самоцветами, столько восторга бы не было. Еще бы, такая удача, целая куча жратвы, настоящее сокровище по нынешним временам. Зимой люди и те голодают, со своим трехпольем, стадами и огородами, чего уж говорить о лесных племенах. Чудь на конях, видать главные, повелительно заорали, тыкая под копыта. Ага, поняли, твари. Хотела кошка сметанки задаром сожрать…
Чудь засуетилась, забегала. Похватали под узду храпящих коней и осторожно потащили назад, подальше от трещин и выступившей воды. И удачливые суки какие! Аж завидки взяли. Первые двое саней целехонькими ушли, и только под третьими все ж таки с треском проломился тонкий ледок. Сани принялись крениться назад, но чудь подскочила со всех сторон, навалилась, и сани спасли. Кто-то провалился в речку, поднялся хай до небес, один выбрался сам, а второй все же утоп. Ему пытались подсунуть копье, кидали веревку, но близко никто подойти не рискнул. Понятно, пущай пропадет, чем с собой утянет кого-то еще. Рациональность, мать ее так… Все происшествия уложились от силы в минуту. Лед окончательно треснул, и реку перегородила саженная полынья.
Рух обернулся к своим и увидел, как сани с Кузьмой исчезают за поворотом. Неужели спаслись? Хер там бывал. Чудь опять завопила, забегала вдоль полыньи, конные что-то кричали, и тут одна прыткая тварь сиганула через пролом.
Сука, сука, сука… За первой последовала вторая. Еще и еще. Всего набралось с десяток дурных прыгунов. Остальных сдержали гортанные оклики конных. Бучила бросился бежать, подгоняемый криками. Да когда это кончится? Господи, ну за какие грехи? Рух поскользнулся, грохнулся, вскочил и снова рванул. На бегу оглянулся, преследователи уже дышали в затылок. Шустрые, сволочи. Твою мать, твою мать… Основной отряд чуди спешно уходил в обратную сторону. Ясное дело, столько хапнули добра, теперь бы домой утащить…
Бучила наподдал что было сил, вихрем вылетел за поворот и увидел сани, раскорячившиеся чуть впереди. Вокруг столпились перепуганные, уставшие, измотанные люди. Глаза дикие, бородищи в соплях, потищем разит за версту. Река сузилась саженей до трех, сверху нависли высоченные, увитые корнями, снежные кручи.
– Чего встали? – Рух заполошно замахал руками.
– Тебя ждем, – прохрипел Кузьма.
– Не могем больше, – сообщил дородный немолодой возчик. – Все, на хрен, отбегались. Здесь и помрем.
– Сукины дети. Помирать они, блядь, собрались. – Рух обреченно рванул из-за пояса пистоль. – Помирать тогда подано, извольте к столу.
Он развернулся и пальнул в вылетевшую из-за речного изгиба чудь. Рука тряслась, как у юродивого, и пуля ушла в белый свет. Из поднятой снеговой взвеси вынырнули враги – ужасные, ощеренные криком, покрытые костяными наростами рожи. Безгубые и безносые молочно-белые хари. В глаза, в глаза не смотреть… Хотя какая уже разница… За спиной приглушенно захлопало, у бегущего первым чудина в груди выросла стрела, и он кубарем покатился по льду. Еще один захромал, получив стрелу куда-то в бедро. Третья стрела воткнулась в обтянутый кожей, украшенный костяной мозаикой щит. В ответ тоже брызнули стрелы, позади кто-то истошно завыл. Ну все, щас потеха пойдет… Рух выхватил верный тесак. Чуди осталось не больше десятка, есть шанс, есть…
И тут наверху, на обоих берегах, появились темные фигуры. Мавки. Звонко захлопали тетивы, и набегающую чудь накрыло смертоносным дождем. Лед усеяли трупы, похожие на подушечки для иголок у дельной швеи.
– Благодарю, что заманили тварей! – Тот самый маэв, со шрамом на все лицо, приветливо поднял правую руку. – Мы наблюдали за вами. Замечательная погоня!
– Чего? Заманили? – изумился Бучила и тут же поперхнулся. – Ты, морда зеленая, специально по реке нас послал? Стой, сука. И костер драный для этого развели? Чтобы чудинов привлечь?
– Поосторожней со словами, Тот-кто-умер-и-может-умереть-еще-раз. – Воин спрятал улыбку. – Я честно указал дорогу к логнорам, пускай и не самую короткую, но на вашем месте я был бы чуточку благодарней. Все остальное случайность. Поганые скейде появились в наших землях вчера и принялись убивать. Их много, нас мало, мы могли лишь наблюдать. Или погибнуть. Мы выбрали первое. И тут появились вы.
– Ага, и ты решил выманить чудинов на обоз, – выдохнул Рух. – Знал, что они нас прикончат, заберут груз и сразу уйдут. Ясное дело, добыча невиданная. Все просчитал.
– Думай, как хочешь, Тот-кто-умер-но-много-говорит, – пожал плечами маэв. – Путь к логнорам открыт. Идите. Отныне всякий маэв ваш друг и должник. Проводники останутся с вами. А мы еще успеем пощипать ублюдков скейде за хвост, пока они не ушли далеко. Прощайте. Виараантэш. Пусть Ваэр-тэн-ваар хранит вас.
И мавки снова исчезли. Оба берега опустели, остались только елки, особенный, кислый запах свежепролитой чудской крови и снег. И люди, чудом сохранившие жизнь.
За спиной раздался сдавленный стон. Рух обернулся и увидел Кузьму, бессильно привалившегося к саням. Из руки мужика торчала стрела.
– От суки, все ж подстрелили, – пожаловался Семыга, пошатнулся и тут же упал. К нему коршуном метнулась маэва с ребенком на спине.
– Уйди, сатанинское отродье, уйди, – захрипел Кузьма. В руке маэвы появился короткий кинжал, лезвие вспороло рукав полушубка. Столпившиеся вокруг мужики зашептались и закрестились. Стрела угодила повыше локтя, и от наконечника, к кисти и к плечу, расползлись жуткие черно-зеленые полосы.
Маэва что-то быстро застрекотала.
– Отрава, – перевел Ефимка. – Скейде на такие пакости мастера.
– Угораздило, м-мать, – выдавил Кузьма. – Выходит, помру я теперь?
– Руку надо рубить, – авторитетно заявил Бучила, известнейший на всю округу лекарь и костоправ, и потянулся к тесаку.
– Иди в жопу, – простонал Семыга. – Лучше подохнуть, куда я без руки?
Маэва снова защебетала.
– Рубить толку нет, – перевел Ефим. – Яд уже в крови.
– Помрешь ты, Кузьма, – вздохнул Рух. Мужика было жаль. Вроде и дурак, а все одно человек.
– Руби, Заступа, руби, – взмолился Семыга. – Херачь по плечо… Вдруг повезет…
Он закашлялся, на губах выступила алая пена.
Маэва скинула мешок с ребенком на снег и принялась рыться в нашитых карманах. Обрадованно пискнула, вытащила крохотный, плотно закупоренный туесок из бересты и затараторила, аки сорока.
– Яд скейде хорошо известен маэвам, – перевел Ефим. – Страшный и смертоносный – ночной цветок и сок из печени клёцера. У маэвов есть противоядие.
– Так чего ж вы молчите? – вспылил Рух. – Заливайте в глотку или куда там нужно это дерьмо заливать!
– Нет. Нет… – Кузьма пришел в себя и напрягся. – Убери свое варево, лесная ведьма, убери…
Рух с Ефимом без труда подавили вялое сопротивление, маэва сжала Семыге скулы и вылила жижу, напоминающую деготь, в открывшийся рот. Кузьма поперхнулся и свился в клубок. Хрустнули кости. Семыга застыл.
– Ого, все же подох, – удивился Бучила. – Это точно противоядие? Деваха ничего не напутала? Или это, если перефразировать народную мудрость: «Что мавке хорошо, то человеку верная смерть»?
Рух нагнулся, сломал стрелу и ударом выбил наконечник с другой стороны.
Кузьма дернулся, напугав Бучилу, засипел и зашарил руками вокруг. Вскрикнул и снова обмяк. Черно-зеленые нити, расползшиеся от раны по венам, исчезли. Кровь на морозе превратилась в густую застывшую слизь.
– Тихо-тихо, – успокоил Бучила.
– Живой я, живой, – засипел Кузьма. На лбу у него, несмотря на лютую холодищу, выступили крупные капли.
– Видать, и правда живой, – рассмеялся Рух. – Мавку благодари.
Мелкий маэв выпутался из мешка, встал на ножки, подошел вперевалочку и, тыча пальчиком в рану, спросил на одинаковом для всех детей языке:
– Дада, бо-бо?
– Бо-бо, – согласился Бучила, пошарил в карманах и протянул ребенку кусок хлеба с налипшими еловыми иголками. – На-ка вот, гостинчик лисичка передала.
Ребенок благоговейно, словно невиданную драгоценность, принял подсохший мякиш, укусил и тут же расплылся в довольной улыбке.
– Мировой пацан, – сказал Рух Ефимке. – Матери передай.
Ефим переговорил с маэвой, и та разразилась длинной эмоциональной тирадой.
– Говорит, это не мальчик, а девочка, – улыбнулся Ефим.
– Черт, – сконфузился Рух. – Прошу прощения, этих детей хер разберешь.
– А еще сказала, не надо хлеба давать. Подачки делают маэвов слабыми. А слабые или умирают, или сбегают к людям. Ах сука, это она про меня!