– Точно, – согласился Бучила. – А еще говорят: «Не было печали, черти накачали». – И он красноречиво погрозил Ваське ножом.
– Голубушка. – В гостиную бочком просочился Альферий Францевич. – У вас все хорошо?
– Все прекрасно, о мой дражайший супруг, – заверила Бернадетта. – Не мешай нам. Займись коллекцией своих противных жуков.
– Понял, голубушка, понял. – Старый граф мелко закивал, собираясь ретироваться.
– Постойте, ваше сиятельство! – Рух отставил чашку, метнулся к старику и приобнял за плечи. – Коллекция жуков?
– Я, знаете ли, страстный энтомолог. – Альферий Францевич расплылся в довольной беззубой улыбке. – В моем личном собрании три сотни видов! Не поверите, даже Голиафус региус есть, великолепнейший экземпляр! Интересуетесь, молодой человек?
– Насекомые моя слабость. – Рух увлек старика на диван. – Меня однажды в баню даже не пустили, столько на себе всякой прыгучей живности приволок. Желаете кофейку? – Он наполнил чистую чашку.
– Не откажусь, – закивал Альферий и вопросительно посмотрел на жену.
Лаваль дернула точеным плечиком и обожгла Руха испепеляющим взглядом.
– Ого, а что это там? – Бучила вскинулся, пристально вглядываясь в окно.
Вся честная компания уставилась в указанном направлении, но за окном ничего интересного не было.
– Ты чего? – подозрительно спросила Лаваль.
– Так, почудилось, – невинно улыбнулся Рух, помешивая ложечкой в чашке Альферия. – Я вам сахарку положил, ваше сиятельство.
– Ой, спасибо, уважили. – Граф сладко зажмурился. – Так вот, о жуках…
– Пейте кофий, Альферий Францевич, – в голосе Лаваль проскользнула сталь. – Так что будете делать с Шетенем?
– Есть кое-какие мыслишки, – признался Бучила. – Но может понадобиться помощь.
– Моя? – томно изогнулась графиня.
– Твоя, – вздохнул Рух.
– Это будет дорого стоить.
– Уж как-нибудь расплачусь. Или вон он, – Бучила указал на разомлевшего Ваську. – Но он скорее расплачется.
– Лучше все-таки ты.
– Ну значит, я, – легко согласился Рух. С женщинами главное с три короба наплести, и не важно – графиня она или крестьянка. Чем больше наплел, тем оно лучше всегда. Ну а потом… Что ж, год не виделись, можно и еще парочку потерпеть…
– Договорились. – Улыбка графини напоминала волчий оскал. – Обсудим план?
– Плана нет, – признался Бучила. – Импровизация и авось, вот наш девиз. А пока есть время, надо передохнуть. Ночка, к гадалке не ходи, будет тяжелая.
– Вот и правильно, – встрял Альферий Францевич, допив кофеек. – Все о делах да о делах, надо и меру знать. Пойдемте, юноша, я покажу вам свою коллектио инсекторум!
– А и пойдемте, ваше сиятельство! – Рух вскочил и сделал Лаваль ручкой. – Разрешите откланяться, сударыня!
– Проваливай, – отвернулась графиня.
– У меня лучшая коллекция после университетского собрания! – похвастался за дверью Альферий. – Любите онискедий?
– Ну разве что со сметаной, – усмехнулся Рух.
– Что? А-а, шутите, да? – Старик вдруг остановился, взял Бучилу за локоть и тихо сказал: – Пообещайте, что с Бернадеттой ничего не случится.
– Обещаю, – не особо уверенно сказал Рух.
– Ну и отлично, – покивал старый граф. – Она, знаете ли, сорвиголова. Ну поспешим, поспешим, вижу, вам уже не терпится посмотреть.
Он распахнул дверь, и Рух потерял дар речи. Взору открылся обширный полутемный зал со стенами, увешанными всеми видами смертоносных железок, известных на этой грешной земле: мечами, саблями, алебардами, мушкетами, пистолями и не было им числа.
– Жутко, правда? – понизил голос старик. – Ненавижу это место и продать никак не решусь. Это коллекция моего единственного сына от первого брака. Саша погиб на шведской войне двадцать три года назад. Идемте, жуки в следующем зале.
– Знаете, граф. – Бучила завороженно застыл. – Хер бы с ними, с жуками.
Солнце уцепилось за высокий шпиль колокольни Антониева монастыря, не удержалось и, полыхнув напоследок размытой оранжевой вспышкой, утонуло в глубоких снегах. На Новгород опустились ранние зимние сумерки, плотные, липкие, серые, стремительно наливающиеся густеющей чернотой. Улицы, площади и задворки тонули в подступающей темноте, застывшее небо украсилось жемчужными россыпями масляно блещущих звезд. На Волхове потрескивал лед. Куранты на Часозвоне гулко отбили шесть раз, и звук в морозном искрящемся воздухе волнами разошелся на версты вокруг. Улицы, примыкающие к Кремлю, и дворянские кварталы замигали цепочками фонарей.
Возок шел мягко и ходко, с треском царапая полозьями лед. За заиндевевшими оконцами проплыла ярко подсвеченная громада театра «Монсиньи», с античным портиком и мраморными колоннами на зависть иному дворцу. У входа толпился празднично одетый народ, судя по огромным афишам, ставили «Снежную королеву», традиционную новогоднюю оперу с коварными злодеями и благородными героями, преодолевавшими все препятствия во имя любви.
Возок, как и прочее весьма нужное в разбойном хозяйстве имущество, безвозмездно ссудила графиня Лаваль. Доверять ей, конечно, Бучила особо не доверял и поэтому посвящать во все планы не стал. Да честно сказать, планов и не было, так, наметки в общих чертах. Единственное, мстительная графиня могла передать Шетеню, что Рух точит на него зубы, но вряд ли для колдуна это окажется новостью. Тем более Бучила и так собирался лично высказать Шетеню все накипевшее на душе…
Возок качнулся и замер.
– Приехали, – доложился Прохор, и Рух первым шагнул в морозную тьму. Со всех сторон высились заборы и крыши, брехали дворовые псы, откуда-то слева доносились приглушенные голоса.
– Через улицу Шетень живет. – Васька неуклюже выпрыгнул из возка и указал направление.
– Ну что ж, пойдем навестим. Прохор, жди здесь. Если через час не появимся, возвращайся к графине, – распорядился Бучила и пошел в вихрящую мелким снежком темноту.
К Шетеню попали на удивление просто. Дом ничем не напоминал логово чернокнижника, ни тебе голов на кольях, ни открытых гробов, обычные новгородские хоромы купца средней руки. Васька уверенно провел к высокому терему, окруженному тыном, и постучался в ворота. Стражник с лицом отъявленного душегуба спросил имена, запустил внутрь, обыскал насчет оружия и даже немного расстроился, ничего не найдя. В тереме было темно и безлюдно, пахло мускусом и старыми книгами.
– Сюда. – Стражник открыл дверь и отступил в сторону.
Рух зашел в горницу, тускло освещенную десятком свечей и натопленную на зависть иной бане. Сзади пыхтел Василий, наступая на пятки. Перед глазами все поплыло, голова закружилась, ноги противно обмякли, и Бучила едва не упал. Давненько такой демонстрации колдовской силы не чуял, словно обухом по башке. Зрение прояснилось, и Рух увидел Шетеня. В кресле, похожем на трон, развалилась укрытая слоями одежды жирная туша с обвисшими, покрытыми прыщами щеками и крохотными поросячьими глазками, маслено блестящими в полутьме. По обе стороны от хозяина замерли двое охранников, с ног до головы закутанных в черные, скрывающие фигуры плащи. Еще двое застыли возле двери, пристально следя за малейшим движением незваных гостей. От всех охранников исходил хорошо знакомый падальный аромат. Умруны, все как один. И что у них под плащами, лучше не знать. И уж упаси боже ни в коем случае не вздумать проверять. За креслом, в тени, стояли еще два человека – смазливый отрок лет пятнадцати и статный молодой мужик с окладистой бородой. Эти на вошедших даже не взглянули. Отрок стоял запрокинув голову и внимательно разглядывал потолок. Бородатый красавец смотрел куда-то сквозь Руха, пустив в бороду стежку слюны. Взгляд был отсутствующий, совершенно пустой, будто нечеловеческий. Бучила в свое время навидался таких. И тот и другой были пустышками, колдуны забирают у них души и привязывают к себе. Когда придет час, колдун покинет свое одряхлевшее тело и поселится в новое.
– Так-так, кто тут у нас? – голос Шетеня был слащавый до омерзения. – О, да это же мой добрый друг Николя! А кто с тобой? – Колдун насмешливо потянул носом жаркий застоявшийся воздух. – Мертвечинкой пованивает никак.
– Я Рух Бучила, Заступа села Нелюдово. – Рух взял переговоры на себя.
– Здравствуйте, господин Шетень, – пропищал Васька и из-за Руха не вышел.
– О-о, вурдалак? Приятно-приятно. – Шетень потер пухлые ручки. – С чем пожаловал?
– С этим вот дураком, – кивнул за спину Рух. – Помогаю поросячьему рылу вернуть твою хероту.
– Вурдалак помогает черту? – фыркнул колдун. – Зачем?
– Сам не пойму, – признался Бучила. – Питаю нездоровую слабость к юродивым.
– Жалость губит людей. И вурдалаков, – глубокомысленно изрек Шетень. – Ладно, пустое все это. Статуэтку принесли?
– Пока нет, – признался Рух.
– А на кой хер приперлись тогда?
– Рассказать об успехах.
– Ваши успехи мне до известного места. – Жирная щека Шетеня дернулась. – Важен лишь результат. Пока вы тут треплетесь, время идет. Слышь, Николя пальцем деланный, часики тикают, тик-так, тик-так. Сегодня, как оговорено, мои ребята придушили еще двоих мохнатых ублюдков вроде тебя. Так, Ивор?
– Так, хозяин, – глухо отозвался умрун, застывший по правую руку от колдуна. – Визжали как поросята. Совсем не умеют умирать, один даже обгадился. Мерзкие твари.
– Вот видите. – Шетень облизнул губы. – Время работает против вас. Пойдемте-ка, чего покажу. Ивор, посвети нам.
Колдун с трудом, пыхтя и отдуваясь, выбрался из кресла и, поддерживаемый под руки умрунами, пошаркал к незаметной двери в задней стене. Пустышки остались на месте, безразличные абсолютно ко всему.
– Глянь, какой красавец. – Шетень посторонился.
Сначала Рух почувствовал запах. Запах болезни и разложения, от которого слезились глаза. Сыро звякнул металл. Умрун поднял повыше подсвечник, оранжевые отблески запрыгали по голому полу, тьма отступила, открывая худого, как скелет, человека в углу, прикованного за шею цепью к стене. Кожа, покрытая гнойными язвами, ребра и торчащие позвонки. Узник дернулся и заскулил, подняв изможденные глаза без радужки, с едва заметной точкой зрачка. Не человек – вурдалак.