гов, дюймовую доску кололи напополам. И ума с ними не надо – любой мальчишка управится, – знай воротом накручивай тетиву. По осени разорились на еще один десяток наконечников из серебра. Дорого, а деваться куда? Без серебра здесь нельзя. За зиму два десятка серебряных болтов извели. Перед Рождеством повадились вокруг деревни призраки-умертвия шляться. Вродь безобидные, выли жалобно, руки тянули, да только всем ведомо – если заплутаешь в пургу, набросятся и сожрут. А крови попробовав, начнут плотью гнилой обрастать и колдовством поганым людишек заманивать. Пришлось отстрелять. Призраки лопались при попадании, ветер уносил черный дымок. Как снег стаял, нашли полдюжины из потраченных арбалетных болтов. Убыток один. После Масленицы вышли из леса огромные волки, голодные, тощие, злые. Этих уже били сталью простой. Вожак, седой, с кровавым глазом на ощеренной морде, едва частокол не перемахнул. Ударился всем телом, лапищами заскреб, и тогда Семен, подскочив на тряпичных ногах, раскроил зверю башку. Поутру хотел шкуру содрать, но волк исчез, остался окровавленный снег. Собратья утащили павшего вожака и устроили пир. В конце марта на опушке оттаяли клочья шерсти и расколотые кости со следами зубов.
– Все спокойно! – зычный крик Фомы пронзил тревожную тишину.
Семен приготовился отозваться и замер с открытым ртом. Дед Митрич молчал. Заснул, хер старый? Бывало такое не раз. Вроде бодрый старик, шустренький, а как разморит, не заметит и сам.
– Я гляну! – Семен взял лампу, выкрутил огонек и поспешил по мосткам, представляя, как пихнет сапогом в бочину разомлевшего Митрича. А дед вскочит, глаза выпучит, слюни с бородищи утрет и запричитает: «Неужто уснул? Не может того быть! Тока моргнул!»
Из темноты выплыли ворота, Семен спустился по лесенке, наступил на мягкое и чуть не упал. Подсветил под ноги и ахнул. На земле распластался дед Митрич, булькая перерезанным горлом. Тощие стариковские ноги подергивались. Семен, чувствуя, как сердце вырывается из груди, потянул из-за пояса топор; рядом, в кромешной темноте, зашуршала солома, мелькнула быстрая тень. Семен дернулся от неожиданности, приготовился заорать, и тут затылок взорвался болью и вспышкой белого света. Семен сделал неуверенный шаг и рухнул плашмя. Лампа отлетела, разбилась о тын, лужица масла вспыхнула жидким огнем. Семен лежал, в голове гудело, но сознания он не терял, слыша, как кто-то отпирает засов. Скрипнули открывающиеся ворота. В затуманенную Семкину голову пришла неожиданно ясная страшная мысль: «Дураки, какие же дураки, недоглядели, пропустили, прошляпили! Враги перебрались через тын, зарезали Митрича и открыли ворота. Теперь всем конец. Ты виноват, ты… не виноват…»
Огонь от лампы перекинулся на частокол, сухие бревна вспыхнули, тьма рассеялась, Семен потерял слух и, валяясь колодиной, видел, как в деревню вбегают люди и медленно заходят кони с копытами, обмотанными тряпьем. Его не трогали – посчитали мертвым, видать. Встать не было сил, рук и ног не чувствовал, кровь кипела в висках, перед глазами плыло. Ночная темнота плясала в оранжевом пламени. Слух вернулся внезапно, оглушив заполошными криками, лошадиным ржанием и треском огня. Ворота пылали, рассыпая снопы затухающих в стылом воздухе искр.
Семен заставил себя подняться на четвереньки и замотал головой, прогоняя черную пелену. Тело не слушалось, чужое, вялое, словно потяжелевшее разом на десяток пудов. Во рту стоял противный привкус надкусанной меди. Левый глаз не видел, и Семен, подняв руку, с тупым равнодушием обнаружил клок кожи с волосами, содранный с темени. Удар, должный оказаться смертельным, пришелся вскользь.
Аксинья! Дети! Семен глухо зарычал и поднялся на подгибающиеся ноги. Подобрал топорик и, пьяно шатаясь, двинулся к дому. Ближайшие к воротам избы горели. Соломенные крыши стонали и выли, охваченные жарким огнем, словно диковинными шапками. В луже крови лежал мужик в одних исподних штанах, уткнувшись в землю лицом. По улице в клубах дыма метались неясные тени, остервенело лаяли псы, ревела обезумевшая скотина в горящих хлевах. Окошко избы Якова Пеха с треском лопнуло, вылетел резной сундук, грохнулся и вывалил ворох одежды, кучу спутанных бус и россыпь заколок. Внутри верещала баба, крик оборвался резко и страшно.
У калитки скорчился цепной кобель Свейка, зажимая лапами наполовину срубленную лохматую морду. Храбрый пес защищал родной дом до конца, пока Семка отдыхал возле проклятых ворот. На крыльце толпились темные фигуры. Командовала баба в мужском камзоле с длинными сальными волосами, стоящая к Семену спиной. Здоровенный молодчик в маске тащил Аксинью, жена уронила голову на грудь, ночная рубаха окрасилась темными брызгами. Еще один волок упирающихся детей. Настенька плакала, Ванятка вырывался, сверкая глазенками и сдавленно выкрикивая:
– Пусти! Пусти! Папка сейчас придет…
– Ах ты, сучонок. – Разбойник зашипел, выпустил Настеньку и наотмашь ударил ладонью Ванятку в лицо. – Укусил, тварь!
– Детей не калечь! – заорала разбойница. – Невредимыми брать!
– А бабу? – глухо спросил второй разбойник.
– Бабу в расход.
– Она на сносях.
– Сука. – Разбойница сплюнула. – Погодь тогда, атамана надо спро…
Договорить не успела – Семен чертом выскочил из дыма и темноты, походя тюкнув бабу в затылок. Она покачнулась и упала рожей вперед, расплескивая мозги, а Семен промчался мимо и налетел на разбойников, что-то истошно крича, стараясь задавить неожиданностью и злобой. Тать, волокущий детей, оторопело замер, и Степан, перехватив топорище обеими руками, саданул его в тощую грудь. Хлюпнуло, разбойник захрипел, лезвие вскрыло ребра и застряло внутри. Семен дернулся, пытаясь высвободить топор, и заорал:
– Бегите!
Здоровяк в маске зашвырнул Аксинью в избу и прыгнул с крыльца, метя Семену в голову шипастой окровавленной булавой, стоптав по пути Настеньку. Семен успел вырвать топор и отшатнулся, булава рванула воздух в вершке от лица. Ванятка тормошил обмякшую сестренку, звуки снова пропали. Семен увернулся и ударил в ответ. Не попал. Верзила оказался удивительно ловок и быстр. Кровь с рассеченного лба залила Семену глаза, он ослеп, и тут же жуткая боль опалила плечо. Хрустнули кости. Его развернуло вполоборота, он не глядя отмахнулся, вытер рожу, и тут же сокрушительный удар в живот согнул его пополам. Топор выпал, Семен подавился криком и упал на колени, ноги перестали держать. Спас кого, олух?
Удары посыпались сверху, разбойник топтал сапожищами, вбивая Семена в подсохшую грязь.
– Бегите, бегите… – хрипел Семен, силясь подняться. «Все, смерть», – отчетливо понял он. Господи, прими грешную душу…
Град ударов вдруг прекратился, и Семен свился в клубок. Левое плечо горело, рука повисла плетью, по бороде стекали багровые ручейки. Раздался топот многочисленных ног. Подбежали еще несколько человек, схватили детей, кто-то заскочил в дом. Внутри грохнуло и что-то разбилось. Семен с трудом повернул голову и увидел совсем рядом коня. В седле застыла черная фигура – жуткая, сгорбленная, раскрашенная всполохами разгоравшегося огня. Сидящий верхом человек спросил безжизненным надтреснутым голосом:
– Что тут, Кирьян?
– Паскудина эта Дашку сгубила! – откликнулся здоровяк. – Вылетел откудова ни возьмись и башку ей пробил. А потом Андрияна убил, бешеный, страсть. Ну, я его и того… успокоил.
– Дашку? – Всадник, укутанный в плащ с капюшоном, спрыгнул на землю и склонился над телом. Перевернул, посмотрел в мертвое заострившееся лицо разбойницы, резко встал, подошел к Семену и тихо сказал:
– Ты убил?
– Я! – харкнул ему на сапоги кровью Семен. – Моя воля, я бы всех вас тут закопал. Сволочи…
– Смелый? – Атаман присел и ухватил Семена за волосы. – Люблю смелых. Семью защищал? Ну и как, преуспел?
– М-мразь… – Семен зашипел от боли.
– Ты даже не представляешь какая. – Человек откинул капюшон, пламя пожара высветило лысую шишковатую голову и узкое костистое лицо, обтянутое пепельной кожей, испещренное сетью вздувшихся жил, с нависшими надбровными дугами и жуткими белыми глазами с едва различимыми точками зрачков. Тонкие губы тронула едва уловимая усмешка, и рот приоткрылся лепестковой пастью, словно поганым цветком, обнажив длинные, хищно загнутые клыки.
«Упырь», – обреченно понял Семен. Тот самый, про которого Клыч говорил. Упырь и банда головорезов. Божила, или Бужила, или как там его… черт, забыл. Или не знал? Да разве это важно теперь?..
– Ты убил мою женщину, – прошипел упырь. – А я жутко злюсь, если у меня забирают игрушки. Пусть даже малость такую. Прямо места себе после такого не нахожу. Придется тебя наказать.
– Что хочешь делай, жену и детей, сука, не трожь! – Семен забился раненой птицей.
– Я заберу у тебя все, – прошептал упырь в самое ухо и рывком развернул Семена к крыльцу. – Кирьян, кончай мальцов.
– Нет, не надо! – заорал Семен. На что он рассчитывал? На милосердие убийц, на доброту палачей, на помощь Господа Бога?
Верзила Кирьян пожал плечами, выхватил нож и одним взмахом перерезал Ваняткино горло. Кровь потоком хлынула на липовые ступеньки.
– Ванька! – Семен неистово дернулся, оставив клок волос у вурдалака в горсти. Ярость и горе залили в глаза багровый туман.
– Девку на дверь, пусть любуется, – приказал атаман.
Подбежали двое в масках, схватили Настюшку, подняли и прижали к двери. Кирьян подступил, безмолвный и страшный, готовя булаву и пару найденных тут же дубовых гвоздей. Семен рванулся и сдавленно заорал, видя, как дочь в два удара прибили к двери. Острые деревяшки пронзили хрупкие плечики и с хрустом вошли в доски. Настенька обмякла и повисла сломанной куклой. Вместе с ней повис на руках вурдалака Семен, желая взять себе хоть капельку боли, выпавшей дочери.
– Смотри, внимательно смотри, – глухо сказал упырь. – Вот что бывает с дураками, посмевшими встать у меня на пути.
Семен в ответ заскулил, уже ничего не видя и не слыша вокруг. Ночь пахла дымом, слезами и кровью.
– А для тебя особое наказание. Я подарю тебе вечную жизнь, будешь день за днем, год за годом вспоминать эту ночь. Вечная жизнь хуже, чем ад, уж поверь, – промурлыкал упырь и вцепился Семену в горло. Затрещала кожа, лопнули жилы, клыки сомкнулись, и Семен провалился в бездонную темноту.