Новая вспышка. Семен хлопочет возле мертвеца, кормит, поит, спит рядом. Он счастлив.
– Она живая, – просипел Семен. – Я видел. Она говорила со мной…
– Мертвая она, – перебил старик. – А говорит с тобой Сатана. Не слушай. Борись.
Новая вспышка. По тракту идут четверо, двое взрослых, двое детей, мальчишки неуловимо похожи друг на друга. Братья, скорее всего. Семен, затаившись в кустах, видит в них сына и дочь. Голос в голове снова подсказывает ему. Семен играючи убивает взрослых и гонится за обезумевшими от страха детьми. Догоняет, хватает, прижимает к себе и стискивает в объятиях, пока рвущиеся и вопящие дети не обмякают у него на руках. Он поднимает мертвые тела и уносит в чащу. Опускается темнота.
– Что я наделал? – просипел Семен. – Нет мне прощения.
– Нет и не будет, – подтвердил дед. – Ангелу на Страшном суде, конечно, скажешь, будто бес попутал тебя, да только ангелу будет насрать, он за жисть бессмертную навидался таких брехунов.
Старик прошел в избу, брезгливо выбирая ногами участки пола, не залитые черной сгнившей бурдой. Заглянул за печь и присвистнул.
– Ого, а вот и Анфиска нашлась, и дочь Пелагея при ней. Ну, что осталось.
Семен грузно поднялся на четвереньки, подполз к старику и утробно сглотнул. За печью он хранил убитых чудовищ, забирая, когда захочется есть, по куску. Теперь на соломе высилась груда разрубленных человеческих останков, увенчанная головой бабы лет пятидесяти, определить точнее не давали гниль и копошащиеся во рту и глазницах белые черви. Ни шерсти, ни хвостов, ни когтистых лап, ни чешуи.
Новая вспышка. Слепящая, яркая. Семен наблюдает из-за кустов за избушкой на поляне в лесу. Перед дверью сидит женщина и что-то толчет в ступке, то и дело подсыпая из туеска. Елейный голос подсказывает, что это не женщина, а проклятая, богомерзкая тварь. Семен подкрадывается. Взлетает топор, чудовище падает. Дверь открывается, на пороге баба помладше. «Еще нечистая тварь», – подсказывает елейный голос, и теперь Семен знает, кому он принадлежит. Это его голос. Он послушно убивает визжащую бабу, рубит топором, пока она не перестанет дергаться и орать. Семен, окровавленный, страшный, похожий на ожившего мертвяка, отрывает куски мяса от тел и принимается жрать, оглядываясь, как бы кто не отнял сладкий кусок. Темнота. Пропитанная кровью и запахом смерти, жуткая чернота.
– Они не чудовища, – выдохнул Семен. – Я чудовище, я.
– Чудище, самое настоящее, – подтвердил старик. – А кто не чудовище по нынешним временам, ну, кроме Антипки-дурачка, который сопли жует? Все вокруг убивают, насилуют, жгут. Этот мир полон чудовищ, Семен. И ты не самое страшное – так, мелка сошка на побегушках у Сатаны. Но с Анфиской ты зря. Вредная баба, конечно, я с ней в конфронтациях был, но травница от бога, того не отнять. С дочерью с весны по осень тут, на заимке, жили, снадобья заготавливали. Ты их, значит, жрал? От сукин сын! – Дед перетянул Семку посохом вдоль спины.
– Я не думал, не знал, – заплакал Семен, размазывая слюни и сопли по впалым щекам. – Проклятый я отныне и во веки веков. Смертный грех убивцы и человекоядца на мне.
– Попу на исповеди о таком озорстве лучше не говори. – Дед снова ударил, пошел в угол, вернулся с драной рубахой и кинул Семену в лицо. – На вот, прикрой срамоту, дите тут со мной. И человечину жрать не моги, от нее еще быстрее сходишь с ума. Кровь нужна свежая, тогда протянешь подольше.
– Убей меня, монах, убей. – Семен натянул рванину и заскулил, примериваясь обнять старика за ноги. Черные волосы, черные волосы, черные…
– Лапы поганые убери! – Старик рубанул посохом по рукам и для верности добавил по голове. – Убей. Ага, как же. Напроказил и в Пекло помышляешь сбежать? Хер тебе, понял? И какой я тебе монах? Я Драган Греховод, колдун, чернокнижник и проклятая душа, Заступа села Макарово, что отсюда в четырех верстах на восход.
«Вот тебе и монах», – удивился Семен. На ловца, как говорится, и зверь бежит. Заступ прежде он за всю свою горемычную жизнь не встречал. На Москве последнего вывели, почитай, при царе Михаиле, а в новгородской земле, по слухам, в достатке Заступ, да все где-то далече, не интересовало их Семкино задрипанное село. Не ждал, не гадал…
– Тем боле убей, – попросил Семен. – Заступа злодеев должон изводить. Виновен я.
– Да я заметил, что до невинного агнца тебе далеко, – усмехнулся Драган. – Только до конца твоя вина не определена. На прошлой неделе из моего села баба пропала, Клавкой Сытиной звать, та еще вертихвостка и егоза. Увязалась за хворостом с бабами, а под шумок сбежала к полюбовничку своему. Только до полюбовничка не дошла, и больше с тех пор никто ее не видал. Ничего не хочешь сказать?
Новая вспышка. Клавдия, освобожденная от повязки, видит разложившийся труп и истошно орет. Черные волосы. Семен успокаивает просто и действенно, разбивая бабью голову о косяк… Темнота.
Семен встал, придерживаясь за стену, и вышел прочь из избы. Перед глазами плыло, звенело в ушах. Зашел за угол и остановился как вкопанный. Под навесом головой вниз висела голая Клавка, чуть касаясь кончиками пальцев напитавшейся пролитой кровью земли. Семкины припасы на грядущие времена. Никуда она не ушла…
– Я почему-то даже не удивлен, – сказал вставший за спиною Драган.
– Что я такое? – спросил Семка и едва не упал.
– Ты весьма редкая и вредная тварь, – пояснил Заступа. – Как случилось, что вурдалак тебе горло порвал?
– Тати на деревню напали. – От воспоминаний хотелось заплакать, но слез не было. Высохли. Сгорели в огне. – За главного вурдалак у них был, то ли Барчилой, то ли Бужилой зовут. Мужиков побили, баб и ребятишек забрали, избы сожгли. А меня, сука эта лысая, укусил.
– Наслышан о таковских делах, – хмуро кивнул Драган. – В нашем уезде четыре деревни спалили. Солдат прислали на помощь, да разбойники в лес утекли. Тут Лесная стража нужна, да мало их, не напасешься на всех. Значит, вурдалак тебя укусил?
– Укусил, – подтвердил Семен и ахнул, осененный внезапной догадкой. – Я, что ли, тоже теперь вурдалак?
– Хренов тебе вязанку под нос, – усмехнулся Драган. – То бабкины сказки, мол, если тяпнет вурдалак, сам в него обратишься. На деле иначе: если вурдалак у кого крови выпил и не убил, то жертва, ну вот как ты, дурачок, превращается в упыря, безмозглое кровожадное чудище. Еще неделя, максимум две, и ты напрочь забудешь жену, детей и себя. Найдешь нору и станешь жить простой и безгрешной жизнью: убивать всякого встречного, жрать трупы и выть на луну. К счастью, это продлится недолго, придут солдаты, или Заступа вроде меня, или местные мужики соберутся с косами, вилами и огнем, и тогда ты умрешь, а башку наденут на кол.
– Оно и к лучшему. – Семен повалился на колени. Больше всего он хотел умереть.
– Может и так, – согласился Драган. – Но я уж закончу умничать, все равно торопиться некуда ни мне, ни тебе. Не против? Так о чем это я? Вурдалаком от укуса не станешь, это так не работает. Вурдалак, если хочет сделать жертву подобной себе, дает укушенному своей крови испить – много не надо, несколько капель всего. Тебе, ясное дело, на это рассчитывать не приходится. Тот вурдалак с тобой самую злую шутку сыграл. Досадил ты ему чем-то крепко, видать. Оно и немудрено, вижу, ты как заноза в жопе у всех.
– Так убей, Христом Богом прошу, – взмолился Семен. – Не хочу в тварь нечистую обратиться.
– Ну а кто бы хотел? – подмигнул Заступа. – Хотя кто его знает, у людишек всякое дерьмо в голове. Эй, дитя, подойди!
Девочка медленно приблизилась, без особого испуга косясь на мертвую Клавдию, опрятненькая, чистенькая, на сарафане ни складочки, платок белоснежный, без единого пятнышка, словно не из леса пришла.
– Звал, дедушка?
– Звал, внученька. – Драган наклонился. – Поверни головку, Любава.
Девочка послушно подставила тонкую белую шейку. Заступа легонько чиркнул острым загнутым ногтем, пустив тонкой струйкой алую кровь. Семен окаменел. Все исчезло: звуки, запахи, голоса в голове. Он видел лишь кровь и завораживающе пульсирующую под кожей синюю жилу. Ноздри раздулись, втягивая манящий опьяняющий аромат. Семен облизнулся, представляя, как зубы впиваются в мягкую плоть и в рот, в оба рта, проливается сладкий теплый поток…
– Не сдерживай себя, – медовым голосом пропел Драган. – Выпей девчонку досуха, это придаст тебе сил, замедлит безумие. Ты ведь с легкостью убивал. Потом и не вспомнишь.
Семен утробно сглотнул и пополз на коленях к дитю, видя лишь алую струйку, сбегавшую за ворот. Черные волосы… Черные волосы…
– Нет! – выкрикнул Семка и повалился, закрыв руками лицо, лишь бы не видеть проклятую дразнящую кровь. – Убери дите. Хватит, хватит, хватит!
– Весьма неожиданно, – удивился Драган. – Признаюсь, хотел проверить, стоит с тобой дальше валандаться или сразу прибить. Странный ты парень, Семен. Неужели осталось что-то человеческое в тебе? Воистину, неисповедимы дела твои, Господи!
Черные волосы, черные волосы, черные…
– Есть способ не стать упырем? – глухо спросил Семен.
– Может и есть. – Драган смотрел испытующе. – Надо помозговать, в любом случае будет он ненадежный, опасный, греховный. Уверяю, тебе не понравится. И осмелюсь спросить, зачем тебе это?
Семен не ответил. Молча прошел мимо Заступы и девочки, стараясь не смотреть на подсохшую кровь. Встал в дверях, пристально разглядывая мертвую Аксинью и убитых детей. Падальной вони не чувствовал – ясное дело, привык. Мухи жужжали, покрывая тела, стены и пол шевелящимся блестящим в лучиках солнца ковром.
– Черные волосы, – обронил он в пустоту.
– И чего с этого? – спросил вставший за спиною Драган.
– У бабы этой черные волосы, – пояснил Семен, чувствуя, как уходит земля из-под ног. – У жены темно-русые. Не Аксинья это, а значит, рано мне подыхать.
Избушка, ставшая сначала домом, а потом адом, корчилась в пламени, плевалась клубами дыма и разбрасывала снопы колючих оранжевых искр. Деревянный заступ с трудом резал серую, твердую как камень, оплетенную корнями лесную землицу. Семен не ощущал ни усталости, ни боли в разорванных мышцах, ни