Но при этом почувствовал мгновенное вмешательство со стороны Саши, повернул голову и в тот же самый момент, когда он взглянул на Сашу, тот пожелал ему стать беспомощным и тихим.
Затем, по непонятным причинам, все обрело определенный порядок: он почувствовал то, где они оба стояли, ощутил границу между естественным миром и волшебством, и на мгновенье сплошной ужас поколебал его уверенность на этом пути.
Он сжал свои руки, в надежде ощутить мгновенную боль, рассчитывая, что это поможет ему обрести разум. Он знал старое правило: думать о текущей воде, когда все складывалось из рук вон плохо. Вода и камни не вызывали страха, это были всего-навсего перемены без перемен. Таким образом он успокоился и пришел в себя, а затем вновь взглянул на Петра…
И тут же с полным простодушием послал свое сердце в этом направлении, точно так же, как он когда-то отослал его к Сове. Он рассчитывал, что обычный человек, вроде Петра, сможет воспользоваться им не больше, чем глупая птица, и это, кроме того, может умиротворить Сашу: ведь еще никто и никогда не говорил, что Кави Черневог обыкновенный трус.
Но Саша перехватил этот бросок, не заботясь о собственном состоянии, и отправил его назад, к нему, с таким сильным желанием, что он не смог защитить себя против этой атаки. Он припомнил тот момент, когда отправил сердце к Сове, и из его глаз полились слезы, до того Саша расстроил его. А в это время Петр, совершенно чуждый всему происходящему, сказал:
— Найди Ууламетса! Мисай забыл туда дорогу, так же как и я!
На что Саша ответил рассеянно:
— Я так не думаю. Вероятнее всего, что-то должно появиться, чтобы указать нам путь, например, призрак.
— В лесу есть еще этот проклятый оборотень! — сказал Петр. — Мы встречали его! Нет уж, спасибо, с меня хватит!
Черневог прислушивался к спору, вспоминая свой дом, Ууламетса, пришедшего его убить, и весь их поединок, борьбу того самого волшебства, которое старик ненавидел всю свою жизнь… («Дурак!» Так Ууламетс бранился, когда первый раз застал его за этим занятием, в том самом доме у реки, где Кави жил, будучи его учеником. «Неужели ты не знаешь, что нет ни одного созданья, которое будет помогать тебе в поисках свободы? Все, кто даже поклянется тебе в этом, будут хотеть лишь тебя, вот что они будут хотеть на самом деле, малый, и никогда не пытайся думать иначе! В один прекрасный день они изменят тебе, при первом удобном случае, и вот тогда у тебя вообще не останется никакой надежды!")
И это было правдой. Если бы еще тогда он принял этот совет старика, возможно, он остался бы обычным колдуном, а его сердце было бы тогда в жадных руках Ууламетса, вместо того, где оно было сейчас, в нем самом, вызывая боль и причиняя неудобства самому его существованию. Тогда не случилось бы многое: Ууламетс был бы жив, а он сам, возможно, как Ивешка, был бы под постоянным присмотром старика, всю жизнь делая только то, что Ууламетс разрешал бы ему.
Он думал и об этом тоже. За несколько таких упущенных случаев он мог быть просто благодарен.
Теперь следовало искать другие возможности, особенно когда Саша сделал его таким беспомощным и бросил на произвол судьбы все, о чем он когда-то мечтал, что чувствовал и чего хотел, и только Бог знает, что могло из всего этого выйти. Он хотел, чтобы Саша понял все пугающее безрассудство своего поступка, и хотел быть откровенно честным в своем предложении, но тот пожелал ему замолчать, и с такой силой, что это Сашино желание обожгло его.
Черт возьми, он не ожидал такого отпора с того момента, как повстречался с Драгой. И этот мальчишка сделал это столь безнаказанно, отказавшись даже выслушать его, отказавшись таким образом от столь редкого случая…
— Дурак! — произнес он вслух. — Ты отбросил с такой небрежностью ваши собственные жизни!
Петр с беспокойством взглянул на него. Но он чувствовал, что Саша воспринял многое из недосказанного им, и промолчал. Он попытался бороться с ним, пока не убедился, что тот не желает слышать его доводы и не позволит и Петру услышать их: Саша сомневается в каждом его слове и в каждом доводе, потому что Саша знал свои собственные недостатки в отношении волшебства и просто-напросто принимал все сказанное им за откровенную ложь.
Но и ему был знаком такой способ защиты: он пользовался им еще в те времена, когда был так еще молод и глуп, и чертовски несведущ во всем. И он был уверен, что ни Драга, ни Ууламетс, ни даже Ивешка не смогли миновать этого.
Разбитые горшки захрустели, как только Саша поднял свой мешок.
— Бог знает что, — пробормотал он, покачивая головой и присел на корточки, чтобы определить каков же был на самом деле ущерб. Петр тем временем не спускал глаз с их пленника. Все это происходило под мелким моросящим дождем на самом краю вымирающего леса. Листья теперь почти все опали, ветер раздел ветки догола: кругом были черные деревья и отсвечивающая золотистым ковром мокрая земля.
Не было ни лошадей, ни Малыша и никаких знаков от Ивешки. Петр не выпускал из рук меч и одним глазом следил за Черневогом: даже будучи обычным человеком, он понимал, что в компании колдунов следует всегда побеспокоиться о том, чтобы не делать глупостей или не дай Бог упустить что-то.
— Змея, — пробормотал он, стоя на страже, пока Саша пытался привести свои вещи в относительный порядок, — всегда остается змеей, независимо от того, находится ли его сердце у Совы или нет. Это все равно его сердце, сердце змеи. Я полагаю, что ты заметил, что мы так и не сделали того, зачем пришли сюда, и я надеюсь, ты заметил, что эта гадюка все время норовит поступить по своему.
— Не совсем, — заметил Саша, — уверяю тебя.
— А еще мне хотелось бы знать, собираемся ли мы оставить его свободным, пока будем искать этого проклятого призрака? Это все равно что отпустить его.
Все это время Черневог прислушивался к их разговору. Петр это очень остро осознавал, но они не могли поговорить уединенно, потому что не могли оставить Черневога без присмотра.
Петр хотел направиться к реке. Он безнадежно хотел этого, то ли имея какое-то предчувствие, то ли по чьему-то желанию. Он сказал очень тихо, чтобы слышал только Саша:
— Просто у меня есть такое чувство, и я не знаю откуда оно взялось… — Черневог сидел, опустив голову на колени и сомкнув руки на шее, явно не обращая на них внимания, но при этом леденящее душу беспокойство, смешанное с чувством опасности, разбирало его, независимо от того, что они делали. -… Я все время думаю о том, что мы должны направиться к реке, как бы далеко до нее ни было.
— Мне кажется, в нашем положении любое предложение выглядит вполне подходящим, — сказал ему Саша.
Это был не тот ответ, что ожидал услышать Петр. Он почувствовал тяжесть в желудке.
— А ты уверен, что это не его желание? — спросил он. — Взгляни на него, как он уселся вон там: притворяется, что ничего не слышит, будь он проклят, а сам только и мечтает превратить нас в мертвецов! И в этом случае сердце не имеет никакого значения!
— Но он может пожелать этого где угодно, — сказал Саша. — Я знаю, чего хочу именно сейчас: я хочу выполнить в точности то, что нам сказал Мисай.
— Отправляться на охоту за Ууламетсом? — Было глупо прислушиваться к неразумным ощущениям, неожиданным представлениям, или холодку, пробегавшему вдоль шеи. Но Петр знал, где следовало начинать поиски призраков, если их действительно следовало найти, и это особенно касалось призрака Ууламетса, но это место было как раз на другой стороне реки, Бог знает как далеко отсюда, там, где находился сгоревший дом и неглубокая могила. — Думаешь, что его удастся выманить оттуда заклинаниями?
— Я вообще не уверен, должен ли я кого-нибудь вызывать, и я не думаю, что волшебство, если ты имеешь в виду это, вполне уместно при наших обстоятельствах. Они сказали: «Отведите его». Поэтому мы и отведем его туда, где находится Ууламетс.
— Мне не нравится это твое «не уверен», и ты знаешь об этом.
Саша встал.
— У нас нет выбора, Петр…
— Черт побери! Выбор у нас все-таки есть! Как, черт возьми, мы собираемся перебираться через эту реку? По крайней мере, лучше попытайся, ради Бога, вызвать его прямо сюда! Ведь если мы сойдем с этого места и волшебство начнет вновь действовать среди этих лесов, то оно будет действовать так же и на него, верно?
— Оно уже работает, — сказал Саша, понижая голос. — У меня есть ужасное предчувствие, что нам необходимо отыскать Ивешку. Она нужна и мне самому, Петр. Мне на самом деле нужна ее помощь: все эти книги не могут сказать мне всего…
— Господи. — Он услышал неподдельный страх, звучавший в Сашином голосе, схватил его за руку и крепко сжал. Он взвалил на этого парня непомерную тяжесть, теперь он видел это: Саша был измотан, его лицо побледнело. — Не будем впадать в панику, верно?
Саша тяжело вздохнул.
— Но ведь я не Ууламетс, Петр.
— Вот и слава Богу.
— Мне кажется, — заметил Саша, несколько раз глубоко вздохнув, — сейчас ты находишься в большей безопасности, чем я.
Петр стиснул его руку.
— Я полностью доверяю тебе. Ты все делаешь абсолютно правильно, малый. Ты твердо стоишь на ногах, в отличие от него, и ты ни в чем не ошибаешься.
Последовало еще несколько глубоких вздохов.
— Я не перестаю думать о лодке. Мне все время кажется, что Ивешка… должна была бы уже появиться здесь, если вообще сюда собиралась. Но ее нет. И не могу понять, почему.
Вот теперь Петр по настоящему почувствовал полное расстройство в желудке. Он внимательно взглянул на Черневога, раздумывая, как далеко все это может зайти и не будет ли самым лучшим выходом прихлопнуть его без всякого предупреждения.
Но в этот самый момент Черневог поднял голову, и поймав глазами Сашин взгляд, сказал:
— Ивешка не подвластна волшебству, под которым находятся лешие. Оно уже спадает, и осталось только здесь.
Ничего лишнего, что давало бы возможность хоть что-то понять: как всегда у колдунов.
— «Здесь», — словно эхо повторил Петр. — Что это значит «здесь»? — и взглянул на Сашу. — Что за чертовщину он несет?