Черневог — страница 5 из 75

В доме стояла полная безмятежная тишина.

Тогда он поднялся на крыльцо и постучал в дверь собственного дома.

— Вешка? Давай будем разумными. Разве мы не можем ими быть?

Вновь тишина.

— Вешка, я люблю тебя. Разве я должен оставаться здесь на всю ночь?

Дверь открылась. Без всякого прикосновения к ней.

Петр оглянулся, затем, искренне убежденный, что Саша следует прямо за ним, стал искать способ разрядить обстановку, выкинуть какую-нибудь шутку и вывести Ивешку из состояния опасного уныния. Но Саша, этот малодушный трус, все по-прежнему сидел внизу, а вероломный Волк обнюхивал его руку.

Поэтому он один прошел внутрь, прямо к пылающему очагу, где Ивешка замешивала лепешки для ужина, присел на корточки рядом с ней, положив усталые руки на свои колени.

— Пахнет неплохо, — заметил он, глядя в профиль на ее удрученные глаза, поджатые губы и роскошные светлые косы.

— Твой отец хотел превратить меня в жабу, — сказал он, притрагиваясь к одной из кос и чуть отодвигая ее, чтобы было лучше смотреть. — Но однако это не сработало.

Она не нашла в этом ничего забавного. Ее рот был по-прежнему крепко сжат. Она отклонилась в сторону и положила кусок разделанного теста на шипящую сковородку.

— Думаю, ты перепугала Малыша, — продолжил он, — иначе он был бы уже здесь и что-нибудь выпрашивал. При этом он украдкой стукнул по краю сковороды и сунул палец себе в рот, получив на этот раз предупреждение в виде удара ложкой и грозовой взгляд хмурых голубых глаз. — М-м-м-н. Ведь ты не хотела бы иметь мужа в виде жабы?

— Это не смешно, Петр!

— Тогда в чем же дело? Ведь не можешь же ты ревновать меня к лошади? Это просто глупо.

— Я просто… — Ложка вновь опустилась в тесто, а Ивешка вытерла свои глаза. — Прости, я все-таки эгоистка, и я никак не могу исправить это, я хочу…

— Ради Бога, не делай этого!

Она приложила руку ко рту и покачала головой, не глядя на него.

— Я хочу слишком много, — сказала она. — И это нечестно по отношению к тебе. Нечестно. Это никогда не бывает честно!

Было время, когда он весело прожигал жизнь, попадая из беды в беду в Воджводе, где жили обычные люди, среди которых попадались и колдуны, которые хоть и слыли таковыми, но всего их таланта хватало лишь на то, чтобы вывести бородавки. Теперь же он был здесь, в этом лесу, благодаря божьей милости, с женой-колдуньей, которая могла сама найти свой путь среди бурь и гроз.

Он очень мягко чуть приподнял ее подбородок, пытаясь шутками выманить ее улыбку.

— Когда-то в Воджводе была такая девочка, которая хотела слишком много…

Ее губы дрогнули, когда она взглянула на него, все еще сохраняя суровость. В кухне стоял запах готовых уже лепешек.

— Но ее папа не был колдуном, — продолжал он, проводя пальцем по ее щеке. — Он был хозяином трактира. Она же хотела жить, как боярыня. Она никогда не хотела работать. Ей нравилась красивая одежда, драгоценные камни, и она искала какого-нибудь парня, который взял бы ее в жены. Итак, она остановила свой выбор на смазливом и богатом парне, которого звали Иван…

— А ты уверен, что его звали Иваном, а не Петром?

— Я не был богат. Кроме того, я для нее был слишком умен. И мы догадались, несколько других парней и я, что она задумала. Она добыла то самое зелье, которым торгуют колдуны, чтобы подсыпать в его питье и вызвать его ужасное действие. Но затем мы поменяли бокалы. Она страшно болела почти целую неделю.

— Нельзя добиться любви с помощью зелья!

— Колдуны в Воджводе делают это. Между прочим, они не очень-то способные колдуны. Уверяю тебя, что Саша вполне мог бы открыть там лавку…

— Мои лепешки подгорели! — воскликнула она и бросилась от него чтобы схватить лопаточку.

— Лишь чуть-чуть темноваты, — сказал он, когда она перевернула их.

— Ах, они все пропали!

— Пожелай, чтобы они стали не подгорелыми.

— Никакие желанья не работают таким образом, и ты сам знаешь, что так они не могут исполниться. Вот чертовщина!

— Это уж никак не поможет лепешкам.

— Боже мой. — Она сжала кулаки и склонила голову, прижавшись к ним губами. — Петр, перестань.

Он вздохнул и обнял ее.

— Чего же ты хочешь?

— Ничего.

— Может быть, ты хочешь, чтобы Саша прогнал лошадь назад в Воджвод? В этом все дело? Это успокоит тебя?

— Я сама не хочу этого! — закричала она, высвободившись от него, и встала. Ее прекрасные волосы сверкали в свете пламени.

— Боже мой, Вешка…

— Не смей смотреть на меня так! О, Господи, я знала, я знала, что тебе не будет со мной покоя!

— Черт возьми, но я сам знаю, чего именно я хочу.

Она прошла в другой конец кухни и начала в беспорядке хватать с полки все, что ей попадалось под руку.

— Что ты делаешь? — спросил он, вскакивая на ноги. Он-то очень хорошо знал, что делала она: это был далеко не первый случай, когда Ивешка уходила из дома в лес на день, а то и больше. Она в конце концов возвращалась, Бог свидетель, после того, как он проводил несколько бессонных, полных тревог ночей, не говоря ни слова о том, где она была или что делала. Но она никогда не покидала дом ночью, особенно в самый разгар ссоры. — Вешка, ради Бога, спроси меня, чего хочу я. Выходит, того, в чем мы оба согласны, мы не можем иметь, поскольку ты сама очень этого хочешь? Так ведь это похоже на безумие! Это означает, что мы можем иметь только то, чего каждый из нас не хочет! Это чертовски глупо, Вешка!

Тем временем в корзину уже был брошен хлеб, а затем и сушеные фрукты. Ивешка остановилась на мгновенье и прислонилась к столу, склонив голову.

— Вешка? Разве я сделал что-то не так?

Она выпрямила плечи, вынула все только что сложенное из корзинки, суставами пальцев провела по щеке, а затем вытерла руку о фартук. Корзинка вернулась на свое место на полке.

Он подошел к ней сзади и обнял ее руками, шепча:

— У меня есть абсолютно все, чего я хочу.

Между тем, масло на сковороде выгорало.

— Мои лепешки! — воскликнула Ивешка. — Ах, проклятье! Петр…

В подвале чуть дрогнули опорные столбы. Это завозился домовой, возможно почуяв запах дыма, пока Ивешка спасала перегретую сковородку и оставшиеся на ней почерневшие лепешки.

Вскоре дом успокоился, и казалось что вместе с ним успокоилось и все остальное.

— Малыш? — позвал Петр, вспомнив про дворовика. — Медовые лепешки, Малыш.

Но Малыш не появлялся. Возможно, он ожидал более крупной взятки. Например, водки.

Тогда Петр подошел к двери, высунул голову наружу и сказал Саше, что у них есть вполне реальные шансы получить ужин. После этого снял с полки кувшин.

Однако Малыш не явился даже за этим.

Все это время лошадь по-прежнему стояла во дворе. Черт возьми, можно было предположить, что дворовик был очень расположен к домашним животным, кроме того, он должен был следить за окружающим и не пускать лошадь в сад, и потому не смел даже высунуть нос со двора.

Но Малыш имел еще и свою собственную ответственность, ведь сразу два колдуна сказали ему об этом, и вполне вероятно, подумал Петр, он сидел где-нибудь под забором, отвергнутый, испытывая ревность и страдая от жалости к самому себе.

3

Ужин проходил в тишине, все вокруг было спокойно, не считая случайно возникающих желаний или взбалмошных мыслей, обычно витающих над столом. Раздавалось лишь: «Передай мне лепешки, пожалуйста», «Еще чаю, Саша?» И казалось, что только один Малыш пребывает в плохом настроении, от того, как с тоской предположил Саша, что ему приходится караулить во дворе лошадь, и никто до сих пор не принес ему ни лепешек, ни водки.

— Он еще придет, — пробормотал Петр. — По крайней мере, к завтраку.

Затем Петр и Саша собрали немного зерна и меда для Волка. Они вдвоем вычистили его скребком при свете лампы, а на следующий день соорудили нечто похожее на загон позади дома, где под полуденным солнцем уже прорастала сорная трава. Это была очень спешная работа, но Саша и тут не оставил своих желаний, чтобы столбы по углам загона стояли очень прочно, что было гораздо легче, чем распространять свои желания на лошадь, имеющую свою голову на плечах, запрещая ей всякий раз пробовать свежие весенние овощи, растущие в саду.

Ивешка вышла, чтобы помочь им поднять и установить на место поперечную ограду и задвижки, и своими желаниями сообщала им дополнительную прочность. Она даже принесла для Волка кусочек лепешки.

— Мне до сих пор жаль эту капусту, — прошептал Петр, и его слова долетели до Саши, который был у другого конца изгороди. А Ивешка прошептала ему в ответ, наклонясь, чтобы поцеловать его в губы:

— Тише, теперь уже все в порядке, я не беспокоюсь больше об этом. Здесь нет твоей вины.

И новый поцелуй. После этого Петр закрепил со своей стороны поперечную перекладину, и они вдвоем пошли, взявшись за руки, по направлению к дому и скрылись за его углом.

Скорее всего, подумал Саша, они не расположены к тому, чтобы в передней комнате вскоре появился непрошеный гость.

Поэтому он набросил на плечи кафтан, так как вечер показался ему несколько холодноватым после того, как он закончил поднимать тяжелые перекладины, и задержался во дворе, чтобы проверить, достаточно ли прочно стоят столбы, которые они только что поставили, рассчитывая, что Петр и Ивешка не долго будут сидеть на кухне.

Ивешке было всего шестнадцать лет, когда она умерла; она оставалась шестнадцатилетним призраком больше сотни лет, прежде чем вновь обрела жизнь и продолжила жить. Временами ему казалось, что она все еще оставалась шестнадцатилетней девочкой, особенно когда кто-нибудь задевал ее, и, Боже мой, подумал Саша, опуская уставшие руки на перекладину, если она почувствует эти его мысли, то самое лучшее для него — поискать этой ночью, а может быть и не только этой, постель где-нибудь в лесной чаще.

Все те годы она получала уроки от Ууламетса, и все те годы она была и призраком и колдуньей… Но она так долго была русалкой и так сравнительно мало времени имела дело с простыми вещами, как, например, боль в пальце, обожженном при попытке вытащить горячий горшок, или общение с мужем, который временами совершает поступки, которые даже колдун не может предвидеть…