– В общем, я был тем ещё оторвой. В первый год у меня и с магией возникли проблемы.
– Но ты её не боишься.
– Нет, – согласился Николас. – Я плохо чувствовал границы. Не хотел вообще никаких границ. Это опасно, потому что может обернуться дикой магией или превратить в иссохшего.
Он вытер волосы и закинул полотенце на кровать, не потрудившись даже повесить. Обхватил тёплый камень и снова посмотрел на Айдена. Хотел рассказать всё целиком, без утайки.
– Я думаю, – опередил его Айден, – что у тебя сильная магия. Но беспорядочная, такая лучше всего раскрывается, когда есть страхующий.
– Да, мне учителя всю жизнь то же самое говорили. В лицее к связкам нас допустили во втором полугодии.
– И как работалось с Байроном?
– Нормально, – пожал плечами Николас. – Мне тогда не с чем было сравнить. У нас неплохо выходило для первого курса лицея. Но меня страшно крыло и штормило. У нас с Байроном скопилось достаточно непонимания. А потом я чуть не выпустил в него сырую магию. Байрон послал меня в Бездну.
Последнюю фразу Николас попытался произнести иронично, но не вышло. Он вздохнул и признал:
– Мне было обидно. Я думал, мы друзья, но в итоге меня забрали в лазарет, а когда я вернулся, комната была пуста. Байрон попросил отселить, и я увидел его только на экзаменах. Он сказал, я сам во всём виноват и попросту неуравновешенный псих. Я разозлился и завалил ему экзамен.
Айден нахмурился. Даже за недолгое время общения с Николасом Айден уже понял, что тот слишком часто хочет выставить себя хуже, чем он есть на самом деле.
– Байрон провоцировал тебя?
Николас отвёл глаза:
– Не думаю.
– Ты сам рассказывал. Некоторые готовы довести другого до дикой магии. Байрон мог считать, это весело. Не подумать о последствиях.
– Бездна, Айден! Байрон не был милым, вот я и разозлился, но нянчиться со мной он был не обязан.
– Поэтому и ставят в связки на первом же курсе. Поэтому зачаровывают не в одиночку. Это страховка.
– Если у меня крыша ехала, Байрон не был обязан её чинить.
– В смысле – ехала?
Снова Николас отвёл глаза и негромко ответил:
– Я забывал вещи, плохо спал, так что потом путался, где реальность, а где сон.
– Твоя магия формировалась.
– Да, не волнуйся, потом мне пришлось долго ходить на беседы с лекаркой, это стандартно после угрозы дикой магии. Она подтвердила, что всё со мной в порядке. Сказала вот примерно как ты, обычное становление, а травма головы усугубила. Но теперь всё хорошо.
– Может, потому, что больше с Байроном не общаешься.
Если бы Николас рассказал эту историю раньше, Айден мог поверить, что всё было непониманием, чрезмерными реакциями с обеих сторон, которые вылились в вялотекущую неприязнь.
В конце концов, Айден не знал, что там было или не было на самом деле. Но он видел Байрона сейчас и видел, кто и что творил именно сейчас.
Байрон не только яростно нападал на фехтовании. Он подкинул отравленную книгу. Он подставил Николаса, использовав Айдена. Такой человек точно мог ради веселья подливать масло в огонь, а потом искренне разозлиться на пламя, когда оно действительно вспыхнуло.
А о травме вообще вряд ли кто задумывался, что она может повлиять на магию, когда она формируется при взрослении.
Поднявшись, Николас подхватил мокрое полотенце и повесил его на спинку кровати. Стащил одеяло и закутался в него. Айден последовал его примеру, почти обнимая камень. Так и правда стало теплее и уютнее. Он осмелился пустить немного магии быстрым жестом пальцами, чтобы зажечь свечи в сгущающихся сумерках.
Раньше он опасался собственной магии даже в таких простых вещах как огонь для свечи. А при других людях ещё и немного смущался аромата могилы. Но Николас к этому относился нормально и мог подстраховать. Да и сама мысль о том, что мир шире храма и очень многие подростки сталкивались с проблемами с магией, как-то успокаивала Айдена. Он не был одинок в том, с чем сталкивался, хотя когда-то долгими днями и ночами в храме именно так и казалось.
Да, магия остальных была другой. Она не могла, сорвавшись с поводка, уничтожить всё живое. Но проблемы управления похожи. И почти всегда связаны с эмоциями.
– Возможно, Байрон не хотел вникать.
– Да это я какой-то неправильный, – отмахнулся Николас. – Поверь, я об этом последние сутки слушал.
– Визит прошёл… не очень хорошо?
– Мой отец – жёсткий человек. И всегда таким был. Не уверен, что он вообще хотел семью, был вынужден жениться как старший сын и наследник рода. А тут ещё я.
Николас говорил о себе как о занозе, неприятности, которая только доставляла непредвиденные трудности.
Теперь Айден не сомневался, что генерал Харгроув точно не любил жену. Не до такой степени, чтобы злиться из-за её выбора. Он попросту потерял то, что принадлежало ему. Удобную «леди Харгроув». Ещё и остался с сыном, которого не хотел.
Вряд ли генерал желал плохого. Но мать как-то сказала Айдену, что некоторые люди попросту не созданы для близких отношений.
– Отец требовательный, – продолжил Николас. – Поэтому он отличный генерал. Но так же и в поместье всех строит. У нас слуги пикнуть боятся! Идеальный порядок. Я тоже пытался соответствовать стандартам отца. Но маленьким у меня было шило в заднице.
– А сейчас что-то изменилось?
Николас не ответил, только плотнее закутался в одеяло.
– Маленьким я много получал, потом подрос и понял, что не важно, что я пытаюсь или не пытаюсь делать. Я никогда не буду идеальным, таким, какой нужен отцу. Я не заслужу его одобрение. А если результат один, смысл быть хорошим? Тогда я начал плевать на правила. Воровать яйца из курятника и бегать с мальчишками из деревни.
– Они тебя приняли?
– Получал обычно я, остальных не выдавал, так что да, мы и яблоки воровали, и даже фехтовать их учил. Отец дал мне прекрасное образование, звал лучших учителей.
– Почему он не отправил тебя в школу? Куда-нибудь подальше.
– Айден, это репутация.
И правда. Для аристократа это считалось неприемлемым. Если у него высокое положение и достаточно финансов, он нанимал для ребёнка учителей. А потом посылал в лицей одной из лучших академий. Отослать сына в обычную школу для генерала Харгроува было равносильно потере репутации. Можно забыть о месте маршала, к которому он стремился так давно.
– У меня были прекрасные няни, – добавил Николас. – Отец, правда, считал, они меня балуют, из-за них я расту мягким, поэтому нянь сменилось человек пять или шесть, только тех, которых я помню. Из-за няни у нас и произошёл первый спор с отцом.
– Он её уволил?
Николас кивнул:
– Её звали Арана Хатани, корни её семьи из Экродора. Она любила рассказывать мне истории, фантастические и немыслимые. Отец посчитал, что она меня портит, и уволил. А позже я узнал, что она умерла. Она была очень старой, умерла в окружении большой семьи. Я очень расстроился, захотел пойти на похороны, но отец запретил. Заявил, что моя реакция неадекватна и никуда я не поеду.
Айден предположил:
– Но ты поехал.
– Ага. Сбежал из дома, добрался пешком до дальней деревни. Я даже успел! Семья Хатани тепло меня приняла, хотя я выглядел как чумазый оборвыш, который что-то лепетал о сказках. Я был совсем маленьким. За мной явились на следующий день, отец страшно наказал. А я тогда и понял, что нет смысла быть хорошим. Тем более, все мы однажды умрём, как мама, как няня Хатани. Я ничего не должен отцу. Не должен пытаться достичь его идеала.
Айден догадался:
– Понятно, откуда у тебя тяга к поэзии. Няня!
– Она была потрясающей, – согласился Николас. – Потом ещё повезло с учителем Гордоном. Он показал мне поэзию и литературу. И был достаточно умён, чтобы не говорить об этом отцу.
– Подожди, – прервал его Айден.
Он так встрепенулся, что одеяло почти сползло, и Айден старательно закутался снова в тёплый кокон.
– Гордон? Элвин Гордон?
Николас кивнул.
– Элвин Гордон! – присвистнул Айден. – Подумать только! Твой отец и правда нанимал лучших. Мистер Гордон и нас с братьями некоторое время учил.
– А, так любовь к литературе у нас из-за одного человека?
– Ну поэзию я так и не понял. Но пока отцу не нравилось, что я люблю лёгкие романы, мистер Гордон говорил, что это нормально.
Элвин Гордон и сам писал, его книги славились фантастическими и добрыми сюжетами. Иногда он преподавал, но буквально год-два на одном месте, это не было его основной деятельностью.
Айден подумал, что потом ещё стоит расспросить Николаса о его учителях, вполне возможно, у них окажутся и другие общие. Но предаться воспоминаниям они смогут позже.
– Когда отец нашёл мои первые стихи, – продолжил Николас, – он был в ярости. Всё сжёг, а меня снова наказал. Но мне уже было плевать, это скорее раззадорило. Я написал новые. Отец говорил, что из меня не выйдет ничего путного, если я не займусь тем, что действительно важно.
– Одно другому не мешает.
Айден замолчал, потому что его кольнула другая мысль. Николас несколько раз упоминал, что отец его наказывал, но без подробностей. А тут Айден наконец-то понял:
– Он тебя бил?
Николас поёжился и плотнее закутался в одеяло, но голос его звучал насмешливо:
– Храмовый мальчик, многие именно так воспитывают своих детей.
– Нас вот с братьями так не воспитывали.
– Я чаще всего сам доводил отца. А когда вырос и научился отвечать, он уже редко… наказывал.
– Николас, – тихо сказал Айден. – Твоя травма головы. Как ты её получил?
– Я был совсем маленьким, неудачно упал.
– Сам упал?
Он снова отвёл глаза, и Айден всё понял. В нём вспыхнула ярость:
– Так это его вина!
– Айден, не преувеличивай. Он не хотел ничего такого, да и я сам упал, очень неудачно. Плохо помню, как что было.
– Сам не помнишь? Или отец тебе рассказал, как было?
Николас неопределённо повёл плечами и продолжил:
– И отец показывал меня лучшим лекарям столицы, они и к нам приезжали.