Поэтому я так старался до этого. Убеждал Николаса, что проблемы у него в голове. Что он воспринимает окружающий мир искажённо. Модная в поэзии тема безумия! Он же хочет быть поэтом.
Я теперь постоянно ношу амулет, который выдал Линард. Он зачарован на защиту от дикой магии, но Николасу я, конечно, ничего не сказал и не показал. А он не обратил внимания на мой новый перстень.
Сегодня он сдался и пошёл к лекарке. Она выдала ему снотворное зелье, но я знаю, что с моими каплями оно не возымеет действия.
Наоборот.
Честно говоря, я думал, что к нынешнему дню всё закончится, но он оказался крепче, чем я думал.
Почти неделю ему снятся кошмары, он толком не спит, ходит, как призрак. Магия ведёт себя непредсказуемо, Саттон на занятиях злится, но Николас упорно никому не рассказывает, что не так. Да и ему в голову не приходит, что его проблемы со сном могут происходить не от него самого.
Я неделями подготавливал почву. Все эти детали, о которых он как будто забыл, появляющиеся на стенах картины, которые точно были тут. Всё это заставляет его думать, что проблема у него в голове, что магия попросту неустойчива.
Я должен признаться хотя бы тут в том, о чём точно никогда не расскажу Линарду.
Когда капель осталось чуть меньше трети, я прекратил их подливать. Я думал, всё закончится быстро, он долбанёт дикой магией, его заберут домой. Он даже после этого сможет уехать куда-нибудь на границу в армию. Не то чтобы его будущее так изменится.
Но я не могу, не могу, не могу! Это оказалось сложнее, чем я думал. В рассказах Линарда всё было так легко и понятно. Но в настоящей жизни оказалось, что я буду видеть это каждый день. Как он даже не понимает, что происходит.
Его мысли часто путаются. Он больше не пьёт снотворное, но не пошёл к лекарке. Я тоже не добавляю капли, хотя мог бы – вечерний чай зачастую единственный приём пищи за весь день, который он не пропускает.
Но уже ничего не исправить, можно только довести до конца.
Прости, Николас, но если нужно выбирать между тобой и уважением собственной семьи, я выберу последнее.
В столовой я стоял вместе с Аароном, делился опасениями и заявил:
– Я боюсь, он на грани срыва.
Аарон смотрел за мою спину, и я знал, что Николас как раз должен был подойти. Он точно слышал, что я сказал. Но позже за день не упомянул об этом. Надеюсь, он хотя бы понял, что я имел в виду. Его магия то и дело срывается сырой, но взгляд иногда такой пустой, как у спящего на ходу.
Вечером он сидел и тёр виски, я так понял, у него постоянно болит голова, но я счёл нужным заметить:
– В тебе что-то не так. В тебе есть что-то неправильное.
– Отвали, а, – прошипел он.
Я благоразумно замолчал, но завтра я доведу дело до конца. Экзамены по магии всё ближе, мне ещё нужно успеть подготовиться в другой связке.
Я не смог вчера ничего написать.
Я облажался.
Но нужно собраться и попробовать изложить события. Чтобы привести в порядок собственные мысли.
Как же я облажался.
Я выбрал удачный день. Николас завалил урок Саттона, магия его совершенно не слушалась. Я видел, как хмурился Саттон, если бы я протянул хоть немного дольше, он бы сам отправил Николаса в лазарет. А мне лишние проверки не нужны, я понятия не имею, можно ли определить следы тех капель. Зато не сомневаюсь, что это запретное зелье.
К вечеру Николаса аж потряхивало, и я решил, что магия – удачный повод. Не помню точно, что я говорил, это был длинный монолог. Что-то вроде:
– Я надеялся, что мы с тобой сдадим магию, а ты даже собственную держать в узде не можешь! Какая тут связка? Я даже пробовать её с тобой боюсь. Ты же нестабилен. Ты разочаровал меня.
Он стоял рядом со своей кроватью, обхватив себя руками, и на последней фразе вздрогнул. Как-то неловко взмахнул рукой, и сырая магия прожгла дыру на его простыне.
– Видишь! – воскликнул я. Пора было щедро плеснуть масла в огонь и довести дело до конца. Я даже почти верил в то, что говорил. – Ник, я больше не могу отрицать очевидное. Ты сумасшедший. Тебе место в доме для умалишённых. Может, поэтому и отец тебя ненавидит. Ты ненормальный.
– Заткнись, Байрон… заткнись!
– Не желаю я молчать. Ты ведёшь себя как придурок и отрицаешь очевидное. Ты – сплошное разочарование.
– Заткнись, заткнись, заткнись!
Удар сырой магией сбил меня с ног, на миг дыхание перехватило.
Я звал на помощь, сбежались другие студенты, а вслед за ними преподаватели. Он выглядел совершенно ошалевшим и мало соображающим, что происходит. Когда попытался помочь мне встать, я отшатнулся, изобразил настоящий страх и истерику.
Потом его увели, меня осмотрели. Лекарка сказала, у меня больше шок, нежели правда причинён какой-то вред. Я заявил, что меня ударили сырой магией, но к моему удивлению, лекарка покачала головой:
– Тебя задело. Если удар и был на кого направлен, то только на себя.
Мне стало неуютно от этих слов. Я понял, почему даже чары с защитного артефакта не слетели – меня не от чего было защищать. По моему плану, он должен был стать иссохшим и поехать домой, а я написал бы отцу, что всё получилось. Я не хотел, чтобы Николас сам себе навредил.
Его оставили в изолированной комнате лазарета. Я мог прийти туда как тот, кто стоял с ним в связке, но что я ему скажу? Лекарка заявила, именно из-за того, что это был больше удар по самому себе, а не взрыв, нужно чуть больше времени на восстановление, зато на магию почти не повлияло.
Я написал отцу и Линарду. Я не виноват, что не вышло, как они хотели! Попросил директора перевести меня в другую комнату. Он отнёсся с пониманием.
Я успокаивал себя, что при других обстоятельствах он мог бы быть на моём месте.
Но он бы не был.
Он бы не стал делать то, что делал я.
Не стал бы.
И от этого ещё более мерзко!
Я думал, его не допустят до экзамена по магии. Но лекарка заявила, всё в порядке, так что сегодня впервые я увидел Николаса. Он смотрел на меня твёрдо, а я видел не столько его, сколько строки Линарда о том, что очень жаль, у меня ничего не вышло, и я подвёл отца.
– Рад тебя видеть, Байрон, – едко сказал он. – Смотри-ка, всё равно будем в связке!
Саттон решил, раз с магией Николаса нет проблем, нам лучше сдавать экзамен вместе, мы ведь много тренировались в связке. Она у нас не слишком хорошая, но у кого в лицее на первом курсе хорошая?
Мы сели друг напротив друга, и я видел, что Николас злится.
– Жаль, ты меня кинул, – сказал он негромко, чтобы Саттон не услышал. – А рассказывал, что мы друзья.
Я вспылил:
– Потому что ты ненормальный! Сам во всём виноват!
Ты должен был взорваться дикой магией, а не ударить ею себя же!
Когда мы начали, я был внимателен. Боялся, что Николас по связи копнёт глубже и узнает мои эмоции. Может и распознать или заподозрить что-то.
Он разозлился.
И попросту развалил нашу связку, магию. Направил её в никуда. Мы не сдали этот проклятый зачёт! А он улыбался так едко, что хотелось дать ему по морде.
Линард пишет, что теперь меня вряд ли ждёт магическая карьера. Отец – что разочарован.
Прибавляет, что «из-за твоей неспособности справится с этим заданием и ещё большего разочарования ввиду краха магической карьеры формально ты остаёшься Уэлтером, но гордиться родством с тобой невозможно».
Бездна!
Из-за проклятого Харгроува!
Всё из-за проклятого Харгроува!
28. Никогда так больше не делай
Часы в спальне равномерно тикали, и этот звук единственный нарушал тишину комнат. Айден и Николас устроились в гостиной в мутном дневном свете. Из-за двери послышался разговор проходящих мимо студентов, и снова всё затихло.
От напряжения у Айдена заныли плечи. Он сидел на софе, скрестив руки, с прямой спиной, не сомневался, что у него сейчас самое мрачное выражение лица из всех возможных. Николаса оно явно не смущало. Он расположился на второй софе напротив и читал дневник Байрона.
Читал Николас всегда с непроницаемым выражением лица, никогда нельзя было сказать, там душераздирающая поэзия или бульварное чтиво с откровенными сценами. Вот и сейчас он не отрывался, перелистывая страницу за страницей, при этом жевал сладкие яблочные фриттеры, которые стащил с обеда. До начала следующего занятия ещё было время, и Айден решительно заявил, что Николас либо сейчас же прочитает дневник, либо… он так и не придумал, что именно «либо», но действительно разозлился. Николас вздохнул и согласился.
Известие о том, что Айден обнаружил дневник Байрона, он воспринял без энтузиазма. Только спросил «насколько там всё плохо», так что Айден не нашёлся что ответить, кроме «плохо».
Он растерялся после чтения. Даже после снятия блока с собственной магии и понимания того, что это сделали намеренно в храме, Айден не ощущал себя настолько опустошённым. Его поразило хладнокровие, с которым Байрон описывал всё, что происходило в тот год. Им было по четырнадцать, но присутствия духа Байрон не терял.
Для Айдена никогда не было секретом, что люди ведут себя мерзко. Что они могут быть подлыми, печься о своих интересах, подставляя окружающих, лицемерить. Во дворце Айден много такого наблюдал. Краем глаза, это не касалось его напрямую, но удивительным не было. Здесь же другое. Байрон писал равнодушно, и от этого хотелось свернуть ему шею. Злость пришла позже.