— Сейчас! Сейчас он поедет мимо нас! — Фенолио так высунулся из окна, будто хотел выпрыгнуть на улицу.
Хорошо хоть он никуда не делся — не исчез, как в тот раз, когда она вызвала Призрака. «Впрочем, куда ему теперь исчезать? — подумала Мегги. — Похоже, история теперь только одна — эта история, история Фенолио, без начала и без конца».
— Мегги! Ну иди же сюда! — Фенолио возбужденно махал рукой, подзывая ее к окну. — Ты читала замечательно, просто замечательно! Ты, я думаю, и сама это знаешь. Некоторые фразы получились у меня не лучшим образом, кое-что хромало, и все вместе могло бы быть и красочнее, но какая разница! Оно подействовало. Точно подействовало!
Раздался стук.
Кто-то стучался в дверь. Розенкварц высунул встревоженное личико из своего гнезда, а Фенолио обернулся недовольно и испуганно.
— Мегги? — послышался шепот. — Мегги, ты здесь?
Голос Фарида.
— Что ему тут надо? — Фенолио не слишком прилично выругался. — Скажи ему, чтоб катился ко всем чертям! Только его тут не хватало. О, смотри! Вот он едет! Мегги, ты настоящая волшебница!
Цоканье копыт стало громче. Но Мегги не пошла к окну. Она бросилась к двери. Там стоял Фарид. Вид у него был подавленный. Похоже, он перед этим плакал.
— Гвин, Мегги… Гвин вернулся, — выдавил он из себя. — Не понимаю, как он меня нашел! Я в него даже камнем кинул.
— Мегги, да где же ты? — В голосе Фенолио звучало крайнее раздражение.
Она молча взяла Фарида за руку и потащила за собой к окну.
По улице ехал на белом коне черноволосый всадник с юным прекрасным лицом, как у статуй в замке. Только глаза были не мраморно-белые, как у статуй, а темные, как и волосы, и живые. Он озирался по сторонам, словно очнувшись от сна, не похожего на то, что он видел сейчас вокруг.
— Козимо! — ошарашенно прошептал Фарид. — Мертвый Козимо!
— Ну, не совсем, — откликнулся Фенолио. — Во-первых, он не мертвый, как нетрудно заметить, во-вторых, это не тот Козимо, а новый, новехонький с иголочки, которого мы с Мегги только что создали. Но об этом, конечно, кроме нас, никто не догадается.
— Даже его жена?
— Ну, она, может быть, что-то и заметит. Но кому до этого дело? Она почти не выходит из замка.
У самого дома Минервы Козимо придержал коня. Мегги невольно отпрянула от окна.
— А сам он? — шепотом спросила она. — Сам он кем себя считает?
— Что за вопрос? Конечно, он считает себя Козимо! — раздраженно ответил Фенолио. — Не сбивай меня с толку, пожалуйста. Наша задача только в том, чтобы моя история развивалась так, как я ее задумал, — не больше и не меньше.
Козимо повернулся в седле и посмотрел на улицу, по которой приехал, — как будто он что-то потерял и не может вспомнить что. Потом легонько щелкнул языком и погнал коня дальше, мимо мастерской мужа Минервы и домишка, где жил цирюльник, которого Фенолио вечно ругал за неумелое лечение зубов.
— Это нехорошо. — Фарид отпрянул от окна, точно мимо них проезжал сам дьявол. — Вызывать мертвых приносит несчастье.
— Да не умирал он никогда, сколько раз тебе говорить! — накинулся на него Фенолио. — Сколько можно объяснять? Он только сегодня родился из моих слов и голоса Мегги, так что не болтай ерунды. Чего ты вообще сюда явился? С каких пор к порядочным девушкам приходят в гости среди ночи?
Фарид залился краской. Потом молча повернулся и пошел к двери.
— Оставь его в покое! Он может приходить ко мне, когда захочет! — набросилась Мегги на Фенолио.
Лестница была скользкой от дождя, и она догнала Фарида лишь на последней ступеньке. Вид у него был очень грустный.
— Что ты сказал Сажеруку? Что Гвин пришел вместе с нами?
— Нет, у меня не хватило духу. — Фарид прислонился к стене и закрыл глаза. — Ты бы видела его лицо, когда он обнаружил куницу. Как ты думаешь, Мегги, Сажерук теперь правда погибнет?
Она провела рукой по щеке Фарида. Он и вправду плакал. Мегги чувствовала под пальцами высохшие слезы.
— Предупреждал же Сырная Голова, — Мегги с трудом разбирала его шепот, — что я принесу ему несчастье.
— Ну что ты говоришь! Сажерук должен радоваться, что у него есть ты!
Фарид поднял глаза на небо, с которого все еще накрапывал дождь.
— Мне пора возвращаться, — сказал он. — Я за этим и пришел — сказать тебе, что останусь пока у Сажерука. Я теперь должен его охранять, понимаешь? Я не отойду от него ни на шаг, и с ним тогда ничего не случится. Зато ты можешь меня навещать в усадьбе Роксаны. Мы почти все время там. Сажерук в нее по уши влюблен и не расстается с ней ни на минуту. Только и слышно Роксана да Роксана.
В голосе Фарида звучала нескрываемая ревность.
Мегги понимала, что он сейчас чувствует. Она хорошо помнила первые недели в доме Элинор, свое сердечное смятение, когда Мо на долгие часы уходил гулять с Резой, даже не спросив, не хочет ли она пойти с ними, то чувство, которое она испытывала, стоя перед закрытой дверью, из-за которой доносился смех отца, обращенный не к ней, а к ее матери. «Ну что ты так на них смотришь?» — спросила Элинор, увидев однажды, как она наблюдает за родителями, прогуливающимися по саду. — «Ведь половина его сердца по-прежнему принадлежит тебе. Неужели этого мало?» Ей было так стыдно. Фарид хотя бы ревнует к чужой женщине, а она — к собственной матери…
— Мегги, прошу тебя! Я должен быть рядом с ним. Иначе кто будет его оберегать? Роксана? Она ничего не знает о кунице, и все равно…
Мегги отвернулась, чтобы не показать своего разочарования. Проклятая куница! Она рисовала носком сапога круги по мокрой от дождя земле.
— Ты придешь, правда? — Фарид взял ее за руки. — У Роксаны на грядках растут разные удивительные травы, а еще у нее есть гусь, который воображает себя собакой, и старая лошадь. Йехан, ее сын, уверяет, что у них в доме живет линчетто — понятия не имею, что это такое, но Йехан уверяет, что на него надо пукнуть, тогда он убежит. Йехан, конечно, еще совсем малыш, но мне кажется, он тебе понравится.
— Это сын Сажерука? — Мегги заложила прядь волос за ухо и попыталась улыбнуться.
— Нет, но представляешь, Роксана думает, что я — его сын! Подумать только! Мегги, прошу тебя, приходи к Роксане, ладно?
Фарид положил ей руки на плечи и поцеловал прямо в губы. Кожа у него была влажная от дождя. Она не отстранилась, и он взял ее лицо в руки и поцеловал еще — в лоб, в нос и снова в губы.
— Ты придешь, правда? Ты обещала! — прошептал он.
А потом повернулся и побежал прочь, легконогий, как всегда, — таким Мегги помнила его с того дня, когда впервые увидела. Уже на бегу он крикнул ей:
— Приходи обязательно! И лучше бы тебе пока пожить у нас. Этот старик — сумасшедший. Нельзя шутить с мертвецами!
И с этими словами исчез в темном проходе, ведущем на улицу, а Мегги прислонилась к стене дома, к тому месту, где только что стоял Фарид, и провела пальцами по губам, словно желая удостовериться, что они не изменились от его поцелуя.
— Мегги? — Наверху лестницы появился Фенолио с фонарем в руке. — Что ты там делаешь? Мальчишка ушел? Что ему тут понадобилось? Не хватало еще, чтобы он стоял с тобой под лестницей в темноте!
Мегги ничего не ответила. Ей не хотелось ни с кем разговаривать. Она жадно прислушивалась к тому, что говорило ее взбудораженное сердце.
31ЭЛИНОР
Но только стихи, дорогая,
Тебе выбирать и читать:
Лишь музыка голоса может
Гармонию строф передать.
Ночь будет певучей и нежной,
А думы, темнившие день,
Бесшумно шатры свои сложат
И в поле растают, как тень.
Элинор провела в подполе несколько скверных дней и ночей. Утром и вечером Верзила приносил им поесть — по крайней мере, они думали, что это утро и вечер, в случае, если наручные часы Дариуса все еще шли правильно. Когда этот грубо сколоченный мужлан первый раз появился на пороге с хлебом и бутылкой воды, она швырнула ему в голову пластиковую бутылку. Точнее, она метила ему в голову, но амбал вовремя увернулся, и бутылка шмякнулась о стену.
— Больше никогда, Дариус! — прошептала Элинор, когда Верзила с насмешливой улыбкой снова запер дверь. — Никогда больше я не позволю себя запереть. Я поклялась себе в этом, сидя в вонючей клетке, пока поджигатели со своими ружьями вереницей проходили мимо и швыряли мне в лицо горящие окурки. И что же? Теперь я сижу взаперти в собственном подполе.
В первую ночь она поднялась с надувного матраса, от которого у нее болели все кости, и стала швырять об стену жестяные консервные банки. Дариус тихо сидел на садовой скамье, застеленной одеялом, и смотрел на нее во все глаза. К вечеру второго дня — или это был уже третий? — Элинор взялась и за стекло — и разрыдалась, поранив пальцы об острые края. Когда Верзила пришел за ней, Дариус как раз сметал в угол осколки.
Дариус хотел пойти с ней, но Верзила так ткнул его в узкую грудь, что бедняга споткнулся и упал прямо на оливки, маринованные помидоры и прочее содержимое разбитых банок.
— Подонок! — рявкнула Элинор на Верзилу, но тот лишь ухмыльнулся с довольным видом, как ребенок, опрокинувший башню из кубиков, и продолжал напевать, ведя ее в библиотеку.
«Ну и кто будет утверждать, что дурные люди не бывают счастливы?» — думала Элинор, когда он открыл дверь и кивком велел ей проходить.
Ее библиотека была в ужасном виде. Грязные тарелки и чашки, стоявшие повсюду — на подоконнике, на ковре, даже на витринах с лучшими ее сокровищами, — это еще не самое страшное. Нет! Самое страшное — книги! Все они были вытащены со своих мест и громоздились стопками на полу среди грязных кофейных чашек и на подоконниках. Некоторые валялись раскрытыми, переплетом кверху! У Элинор не было сил на это смотреть. Неужели эта скотина не знает, что у книг от такого положения ломается позвоночник?